Отзывы rhanigusto

…медленные челюсти кровожадной военщины…

…для начала следует немедленно, непременно и окончательно уяснить — «1917» Сэма Мендеса это, собственно, далеко не тот самый экзерсис про Первую мировую войну, который все так давно ждали. Да и не та это лента, из каковой зритель ощутимо догадывается, если уж и не подозревает наверняка, что и как ожидать, чего хотеть, о чём думать. В сущности, или как это в паразитарной фонетико-лингвистической партитуре модно нынче словесить «…в общем и целом…», «1917» совсем и не картина о войне. Нет, она-то естественно и со свистом снарядов, и со сбитыми самолётами, и с артиллерийскими канонадами и солдатнёй внутри, всё так. Просто здесь нет элемента персонификации, обязательного при использовании в героико-патриотических, или положим, блокбастерно-кассовых произведениях. Как зовут обоих младших капралов (…Дин-Чарльз Чапман и Джордж Маккей…) королевских войск, которые доставляют срочное донесение восхитительно-фактурному полковнику (…Бенедикт Камбербэтч…) на передовую вы запамятуете буквально после первого серьёзного боестолкновения на экране. А уж Марка Стронга в усталом осунувшемся капитане с оловянным взглядом, Эндрю Скотта в раненом и беспрерывно язвительно матерящемся лейтенанте и Колина Ферта в генерале с глубоко запавшими от клинического недосыпания глазами без предварительной подготовки обнаружить и вовсе не представляется возможным…

…тем временем на экране творится неописуемое в скупом, полу-производственном ревьюэ. Нарратив, подхлёстываемый практически непрерывной, на одном чудовищно, преступно, восхитительно и пугающем длинном кадре экспрессией практически незаметно и всепоглощающе заполняет собой всё пространство динамики восприятия и органов всех чувств. Раскатистый гул потусторонних, едва ли не замогильных техно-аккордов за кадром в симбиозе с панорамными планами военного апокалипсиса способен манипулировать зрительскими поведенческими и эмоциональными регистрами в широчайшей гамме и безудержной колоратуре. Камера, словно приклеенная, галопирует вместе с героями на протяжении всего немаленького хронометража. Причём, сам термин «герой» у Мендеса может восприниматься в «1917» исключительно как нечто нарицательное, никаких высокопарных восклицаний не допуская в принципе. А отсутствие осязаемых монтажных перехлёстов позволяет наращивать общую тревожность до самых финальных титров…

…так мрачно и правдоподобно, с оглушающим бюджетом в много десятков миллионов долларов кроме Нолана с его «Дюнкерком» не осмелился показывать доселе ещё никто. Но фокус «1917» не в серо-свинцовой цветовой гамме и легионах трупов, валящихся в кадр поминутно и повзводно. В ленте Мендеса ощущение жестокости и беспросветности войны не покидает даже в садах со спокойно цветущей вишней, с баюкающей младенца хорошенькой французской беженкой, с перехватывающим вздох примером настоящего воинского и человеческого подвига, производимого одним из молодых капралов. И чем прекраснее и гармоничнее выпестовано в визуальном и смысловом плане происходящее, тем мощнее эффект осознания. Мендес деконструирует героику войны. Уничтожает пафос самопожертвования. Втаптывает сапогами в грязь все разом непреложные атрибуты военно-патриотического кинематографа принятые на всех обжитых континентах земного шара. Его история о жертвенности с ужасом в душе и о смерти по приказу. Честь и доблесть в этой преисподней караются смертью, а жизнь ценна именно настолько, насколько хочется её сохранить…

…необъяснимым, непривычным образом «1917» достигает своего пика отнюдь не в душераздирающем финале. Да и не в самой драматической и печальной сцене, находящейся аккурат в центральном зените повествования. А в бытовой и рядовой раскадровке. Где потрёпанный и печальный капитан, блистательно сыгранный Марком Стронгом, подбирает обоих капралов и помогает им, вместе с возглавляемым им самим подразделением, форсировать один из наиболее опасных участков линии фронта. А выяснив о целях и задачах донесения, каковое и доставляют попавшие в передрягу и спасённые им бойцы, сообщает сакральное, но не вполне понятное: «…как станете передавать приказ об отмене наступления на германцев, убедитесь, что делаете это при свидетелях…». А в ответ на удивлённое вопрошающее обоих капралов, приходит оглушительный и пугающий вердикт и диагноз всех вооружённых конфликтов во все времена о том, что: «…многие просто не могут остановиться, чтобы закончить сражаться…»…

…занесённый меч в карающей длани истового, безумного адепта грехопадения кровавой бойни остановить почти невозможно. Но «1917» режиссёра Сэма Мендеса как раз о том, что иногда это всё-таки случается. Хотя для такого, что правда, необходимо войти в самые адские врата и вернуться обратно. И скорее всего погибнуть. Возможно, не раз и даже не два…

…вечный сказ о бесконечности подвига и обязательности непременностей…

…вот, к слову, абсолютно не поддающийся никакому критиканскому, да и вообще рациональному объяснению натуральный объект квази-прости-Господи-религиозного поклонения от измерения отечественного кинематографа — размеренно-дремотный героико-идеологический эпос «Белое солнце пустыни». Вылепленная из недр пяти долгих лет (…1965-1970…) сурового производственного ада исключительно телевизионным режиссёром Владимиром Мотылём и, в принципе, никак не подходящая под логическое определение широкоэкранной ленты, тем не менее стройная и последовательная история товарища красноармейца Сухова непостижимым и немного потусторонним образом составилась в некую, не до конца осмысляемую современную мифологему. Причём, странное дело, недостатков в «…Солнце…» одним словом если, то — труба нетолчёная. Здесь и рваный, «клееный» монтаж, и «пьяный» рассинхрон сведения разговорного дубляжа актёров второго плана, и плавающие чудесным образом в рамках одного кадрового наполнения декорации, и множественность мелких шероховатостей, легко избегаемых на этапе, современно выражаясь, фильмодельческого постпродакшена. А тем временем, не взирая на, лента превратилась последовательно из разговорно-анекдотического цитатника в ностальгический миф, а затем и в нетленную классику жанрового исполнения. Так бывает, иногда подобное просто случается. Без объективных причин и вне закономерных следствий…

…боец Рабоче-крестьянской Красной Армии и служивый Закаспийского интернационального революционного пролетарского полка имени товарища Бебеля, неустановленного звания дембель Фёдор Сухов по пути из ниоткуда в никуда на просторах бескрайней, эсхатологической Пустыни грезит зеленоглазыми рябинками, стройно сочинёнными осинками и призывно шумящими берёзками в сопровождении прозаической и не вполне, очевидно, материалистического образа, ослепляющей Катерины Матвеевны. Здесь же, где-то в недрах необъятных песков обречён вечно умирать от жажды закопанный по горло в иссушающий грунт молчаливый пастух Саид. А безбрежные миражи каракумов скрывают отставного царского таможенника-песнопевца Верещагина и несметные орды бандитов жестокого головореза с мимикой ближневосточного полевого командира по прозванию Чёрный Абдулла…

…контркультурное наследие «Белого солнца пустыни» поистине неподъёмно, неописуемо и непостигаемо в скромных паре-тройке абзацев борзописного ревьюируемого. А оглушительный кассовый успех картины наверняка невозможно измерить традиционалистскими фискально-экранными формулами сметно-кредитной киноведческой бухгалтерии. При том при всём, настоящего и всамделишнего нарратива здесь нет почитай что и совсем. Диалоги створожены в убойной дозировки пикирование между персонажами пулевого поражения фразами-афоризмами. Хореография огнестрельных мизансцен оборачивается в кокон одной единственной, коронно-утвердительной фразы задумчиво-хмурого Саида «…стреляли…» с непременным многовекторным многоточием на изломе и на выдохе. Колорит среднеазиатского бесконечного пустынного гетто выражен тремя избушками из непременного песчаника и неистово задрапированной в паранджу чрезмерно любопытной наложницей Гюльчатай…

…однако, не всё так просто, одномерно и сфероцентрично в «…Солнце…», как могло бы померещиться из предшествующих по течению ревьюэ трёх критиканских строф. Лента, по глубоком анализе, являет собой куда как нечто большее, чем картонную буффонаду о коварных басмачах и доблестных красноармейцах. Творение Мотыля — неистово замаскированная налётом лёгкого жанра гомеровская «Одиссея» в советском колоратурном исполнении. Вот так, ни много ни мало. Это бесконечная легенда о недостижимом пути домой. Где Сухов-Улисс грезит своей Пенелопой на грани осознания и в астральных дымках миражей. Петруха-Телемах падает сражённый острейшей сталью немого укора бренности бытия и нераскаянной вины всех жертв, оставленных на пройденном пути. Здесь есть своя Итака, навсегда сокрытая беспощадным и непоколебимым терминатором горизонта судьбы. Как есть и раз за разом разрушаемая античным героем священная Троя. И пронзительная рябь осознания, повторяющаяся в различных итерациях и воплощениях весь недлинный хронометраж. Путь жизни в одиночестве способен привести к подвигам и падениям, свершениям и судьбоносным встречам. Он в силах помочь даже выкопать в конце пути собственную погребальную гробницу. Но всё же всякому одиночеству в финальном пересечении всех дорог нужен некто хотя бы тот единственный, который его в этой могиле сможет достойно похоронить…

…жутковатое и угнетающее ожидание длинной в тяжеловесный и рачительный полный метр…

…вот, к слову, игнорирующий и, пожалуй, как высокопарно это не прозвучало бы в печатном изъяснении, нивелирующий само понятие термина «специальные эффекты» кентавр от кинематографа за авторством режиссёра, провокатора и сластолюбивого обещанца Алехандро Аменабара. Его ленты (…вспомним где-то поблизости завалившуюся за половицу воображариума и напрочь отревьюированную «Агору»…) очень редко исполняют обещанное и максимально долго способны морочить зрительское восприятие. И дело здесь не в отсутствие качественности или, положим, художественно-идейной первоценности, отнюдь. Подобного добра-то как раз с экрана за время истечения хронометража отгружается навалом; только успевай прожёвывать и сматывать висящее с ушей. Всё дело, думается, в проклятом параллельном нарративе и вертикальном монтаже. Рекомые «Другие» по части означенного сложносочинённого доведения зрителя до намеренной аффектации, вполне себе способны брать всевозможные призовые золота на специальных тематических соревнованиях. Судите сами…

…Грейс Стюарт (…Николь Кидман…) с дочерью Энн и сыном Николасом живёт в наглухо зашнурованном и до жути готическом особняке, затерянном в неизведанных глубинах Нормандского побережья середины двадцатого столетия. Решительно все окна занавешены непроницаемыми десятикилограммовыми портьерами — дети страдают от редкой не то фобии, не то наследственного заболевания сопровождаемого синдромом аллергического невосприятия прямых солнечных лучей. Ни одну из внутренних дверей невозможно отпереть не затворив перед этим наглухо предыдущую — на этот счёт установлены агорафобические непреложные правила самой Грейс. Трое одиноких слуг особняка выглядят, разговаривают и ведут себя так, словно пару минут назад вылупились из желтовато-желчных страничных коконов «Дракулы» Брэма Стокера. Садовник слаб одновременно памятью, когнитивной координацией и, судя по всему, всей оставшейся головой; судомойка странна до удивления, патологически дурна собой и абсолютно, пугающе бессловесна по причинам психиатрического характера; а начальница импровизированного протокола рекомого макабрического имения повадками, мимикой и общим впечатлением разительно смахивает на всех разом плотоядных ведьм из неотцензурированного пантеона славных Братьев Гримм. Тем временем внутри жилого пространства принимается происходить вообще какая-то гоголевщина повышенного устрашения и сгущенной мистической концентрации. Рояли играют сами по себе, двери бьют зазевавшихся домочадцев по лицу, затаившаяся в непроглядных мрачных закоулках первозданная тьма со смертоносной ненавистью наблюдает за жильцами. А прекрасная как смертный грех Николь Кидман, судорожной хваткой вцепившись в охотничье ружьё устрашающего калибра, угрожает обрушить на проклятых полтергейстов все ветхозаветные кары земные и небесные…

…в уравнении спасения от сокрушительного провала у «Других» в слагательной части находится три основных позитивизма. Да, постный сюжет с привидениями без фокуса в постфинале был бы скучен до зубовной ломоты. Кроме прелестной Николи в ленте смотреть или восхищаться некем к величайшему от определения совсем. Но, во-первых: картина именно что суть псевдоготика. Об этом зритель начинает подозревать с самой начальной интерлюдии и формирует окончательное мнение задолго до эпилоговой кульминации. Этот ловкий стилистический трюк неожиданно срабатывает на максимально возможное погружение в сценарно-сюжетный омут «Других». Следующая заслуга открывается, как ни удивительно, в том самом дьявольском параллельном нарративо-монтаже. И здесь он играет только на пользу. Ведь незримое и, как впоследствии выяснится, отнюдь не метафорическое и вообще не закадровое проявление второй ветки сюжетного изложения очень многое объясняет и всё ещё больше запутывает. Ну, и третье — это абсолютно, в превосходящей степени восхитительная операторская работа. Крупные, драматические планы, особенно с Кидман, разительно центробежны. В такие моменты, когда камера фокусирует и форсирует происходящее потустороннее мракобесие вкупе с декомпрессией психики главной героини, экранные грани размываются и истончаются, проглатывая смотрящего целиком…

…рискуя тавтологически повторится в определениях, стоит всё же отметить, что роскошная Николь Кидман, заполняющая собой всё в «Других», что не есть воплощением адских сил зла и дьявольских отродий преисподней — главное преимущество и основное приобретение ленты. Характерность распадающегося рассудка матери, которая изо всех сил и не считаясь ни с какими возможностями защищает детей от замогильной агрессии, безо всяческих скидок и сантиментов поражает и завораживает. Кажется, сама камера при вхождении Николь в кадр трепещет, затаив дыхание, проявляя образ пронзительно голубоглазой Грейс жутко напуганной и отчаянно решительной. Нежно и бережно очерчивая героиню единственным светлым, тёплым и ярким пятном в общей мрачной и угнетающей палитре «Других»…

…и вот уже история происходящая рассказывает не о злобных призраках и коварных духах. Но говорит она об обречённом самообмане и о безысходных манипуляциях. О безнадёжных проступках и о горести упущенных возможностей. О сокрушительном бессилии, которое накатывает, когда близкие и любимые становятся чужими, другими. И о кошмарном ужасе, приходящем в ночи, гасящем надежды и мечты, сковывающем саму веру в жизнь. Потому как рано или поздно ко всем из нас является осознание: все мы для кого-то «другие». А настоящий и самый жутчайший страх отчаяния подкрадывается, когда «стать другим» для нас окончательно превращается в «быть другим» для близких, любимых и родных…

…мрачное путешествие на депрессивный край безотрадного отчаяния и возвращение обратно…

…вот едва ли не иммерсивно-прикладной и театрально-изумительный художественно-кинематографический «Текст» года две тысячи девятнадцатого и режиссуры Клима Алексеевича Шипенко. Построенный, ко всему присному, на одноимённом, гхм, тексте печатном писателя-провокатора Димы Глуховского. Того, который автор бесподобных «Сумерек» и очень неравномерного, зато слишком разнопланового трёхчастия «Метро». Реально действующих лиц внутри — днём считай, что называется, и обчёлся. К тому же — почти все явно представленные, они, как бы это поделикатней, «бывшие». Ну, вот например, центральный мифоположенец местного пантеона — Илья Горюнов (…Александр Петров…), допустим. Бывший заключённый, несостоявшийся студент-филолог и отставной наречённый одновременно. Его не иллюзорный антагонист представляется оперуполномоченным столичного бюро наркоконтроля Петром Хазиным, в обличье сыгранного блестящим молодым дарованием Иваном Янковским. Он тоже, в некотором роде, далеко не прежний многообещающий студент универа МВД и единственный наследник ведомственного папы-генерала. Но, «бывший» к настоящему уже моменту отрок со взором горящим, оступившийся по всем направлениям и запутавшийся во множестве проступков собственного эго…

…экзистенциальный и мировоззренческий конфликт между этими персонажами цельногранитен, экзистенциален и всецело космогоничен. Илья — изрядно беден, безлико мышаст, откровенно говоря, мужеской статью и, не считая вырастившей его матери-учительницы, разобщённо одинок. Пётр — напротив, антично, в превосходящей степени эллинистичен. Это практический уэллсовский эллой во плоти. Он невыносимо благосостоятелен, обаятельно породист, критически успешен и высокомерно капризен. То бишь, вестимо, обладает всеми качествами, присущими взаправдашнему лощёному джентльмену. Даже пороки и слабости у Хазина-младшего импозантны. Вместо обязательной, обещанной и давным-давно договорённой дочки министра внутренних дел, он влюбляется в точёную и милую, словно утренняя роса, но неприлично безродную белоруску Нину Левковскую (…сверхконцентрично няшная Кристина Асмус…). И, вопреки родительскому гневному возмущению, увозит избранницу в выдуманную на двоих медоточивую романтику на тропические райские острова…

…да и сама роковая встреча идеальных, судьбоносных соперников происходит в ночном клубе с говорящим названием «Рай». Илья, поддавшись нелепому и необъяснимому рыцарскому порыву, бросается спасать мимолётную свою избранницу от хищных когтей нагрянувшей с рейдовым обыском на дискотеку опер-группы наркоконтроля во главе с Хазиным. А последний, брезгливо изумившись настырности и глуповатой отважности смерда, ссылает оного на семь долгих лет за «хранение с целью сбыта», натурально, в солженицынские трудовые лагеря. Освободившись из казематов, гражданин Горюнов, последовательно лишившись недождавшейся невесты (…беременна и выходит вскорости за другого…), любящей матери (…сердечная недостаточность, инфаркт и морг…), впадает в достоевское угнетённое уныние депрессивное. А попытавшись заглушить страдания духовные телесным пьянством, до бесчувствия наупотреблявшись попадает, естественно, по славным заветам Владимир Семёныча Высоцкого, в ситуацию, буквально описываемую классическим «…если правда оно — хотя бы на треть, — остаётся одно: только лечь помереть!..». Отыскав Хазина, Илья пытается с обмеревших от водки глаз принудить того к минимальному раскаянию, но получает в ответ пренебрежительное и раздражённое «…ты кто вообще?!.»…

…дальнейшее, не вскрывая хтонические нарративные перипетии, практически невысказуемо. Но именно последующие сценарно-сюжетные решения низвергают «Текст» в подпространство чуть ли не нетленного «Преступления и наказания». Структурно приближаясь к мифологеме из балабановской дилогии «Брат», немного подыгрывая и заигрывая со своей соседкой по прокату «Верностью» Нигины Сайфуллаевой и неожиданно вступая в импровизированную и факультативную полемику с недавним заграничным «Джокером», лента Шипенко застаёт зрителя многими своими гранями настолько врасплох, что не поперхнутся умными и едкими остротами диванного эксперта, решительно не получается. Внутренние демоны всех основных персонажей плотоядными взорами алчных глаз рыщут с обратной стороны экранной плёнки. Визионерско-вуайеристское кромешное и чувственное мракобесие «Текста» затягивает в себя неумолимо. Как обратная взрывная волна вакуумной бомбы. Как бесконечно голодная антрацитовая сверхмасса космической чёрной дыры. Не упустите, пред наши очи явлен редкий ныне выходец из иных, потусторонних кинематографических червоточин. И хотя лицезреть подобное безопасно лишь высунув глаза и кончик носа из-за кромки тёплого ватного одеяла, одетого в легкомысленной цветочной окраски шёлковый пододеяльник, пропускать «Текст» — эстетическое преступление потяжелей, по всей видимости и наверняка предъявленного автором ленты экранного…

…очаровательно поданная визуализация очень хорошо рассказанной мелодрамы…

…вот, допустим, довольно идеальная, но жутко простая история. Кевин Костнер, переодевшись отставным сотрудником Секретной службы Соединительных Американских государств по фамилии Фармер, берётся за чудовищный по временам 1991-ого года гонорар в 3000 у.е. охранять взбалмошную и капризную чернокожую певицу Рейчел Мэррон, сыгранную настоящей поп-исполнительницей Уитни Хьюстон. Спецагент с мужественным профилем и стиснутыми от непреходящего напряжения зубными коронками очень споро выясняет, что спасать эстрадную диву следует не от психиатрически поражённого и крайне назойливого поклонника, рассылающего вырезанные из газетных гарнитур угрожающие послания, но от профессионально подготовленного, смертоносного наёмника. В процессе означенных перипетий Хьюстон всё же удаётся соблазнить непреклонно-гранитного телохранителя. Каковой, на потеху возрастным зрителям, наутро сделает проказнице соответствующее внушение касательно поведенческой этики договорных взаимоотношений уровня «заказчик-подрядчик»…

…в построчном пересказе «Телохранитель» режиссёра Мика Джексона, конечно же, звучит жутко постно и чрезвычайно неубедительно. Ну, в самом-то деле, нет ведь ничего такого в очередной «лав-стори», где скоропостижные милые сперва бранятся, после тешатся, потом он её отвергает, она принимается играть на мужских шовинистических ревностях в объятиях соперника, а он кипит от страстей, не подавая виду. Но данная лента устроена гораздо сложнее, чем изначально задумана своими авторами и исполнителями центральный лицедейских партий. Если вдуматься, «Телохранитель» именно оттого так хорош в поглощении, что весь состоит, целиком наполнен и повсеместно утыкан буквально без малого всеми тремя с половиной десятками классически-хрестоматийных драматических ситуаций. Тут есть поначалу невысказанная, неосознанная мольба о спасении и месть, преследующая преступление. Присутствуют скопом внезапное несчастье, отважная жертвенность, коварная попытка похищения и тревожная загадка. Да что там — имеется даже настоящая ненависть, результирующая соперничеством между близкими и очень милый адюльтер, сопровождающийся взаправдашним смертоубийством…

…составленный из фактически одних только кинематографических, если даже не совсем уже стилистических прото-клише «Телохранитель» удивительным и до конца непостижимым образом не только не путается в собственных показаниях и не стесняется провинных плагиаторских заимствований, но странным осознанием превращает совокупность отдельных своих составляющих в нечто гораздо большее, нежели экуменическая или, положим, грамматическая сумма разнородных внутренних слагаемых. Лента настолько гармонично увлекает эмоционально и повествовательно, что и поныне смотрится на три головы выше всего того барахла, что на момент написания действительных строк килотоннами выпускается голливудскими студиями под бирками остросюжетно-романтических мелодрам. А какие-нибудь модерновые рукоблуднические хиты проката в сравнении с костнеро-хьюстоновской классикой так и вовсе смотрятся не иначе, как скверно экранизированным плоским анекдотом…

…результатом всех единодейственных умножений в «Телохранителе» перед зрителем синтезируется настоящая, чарующая легенда. Очень, до натурально когнитивной рези в сознании похожая на реальную, не выдуманную историю. Такую, в которую в любом возрасте не стыдно и не обидно поверить. И настолько обескураживающая своей фривольной магнетичностью, что постреакционный пересмотр становится лишь вопросом ностальгического случая. Не сиюминутного, естественно. Но — непременно и неизбывно прилагательного…

…напряжённое и размеренное политико-детективное квазипоэтическое ретро-исследование…

…вот, например, изначально похожая на какую-то метафорическую книгу мёртвых, конспирологизированная с натуральными заговорами и глубоко запитанными изнутри политическими интригами ретро-детективная лента «Пушкин. Последняя дуэль». Дабы не вдаваться в несерьёзное разгуляйство, картина со вступительного прологового заходит с нарративных козырей. Пушкин, вообще-то на одну седьмую как бы между прочим и эфиоп, которого здесь воплощает русский минимум в пяти отсчётных поколениях Сергей Безруков, уже лежит при смерти от пулевого в мягкие ткани подбрюшья. Конец очевиден для всех, без малого. За исключением, быть может, разве что его действительной статской наложницы Натальи Гончаровой (…Анна Снаткина…). Припарки и настойки практически бездейственны, Алексан-Сергеич мечется в предсмертной агонии жутко завывая на разные голоса и просит последнего православного исповедования и отпущения мирских грехов. В периодах временного помутнённого прозрения выдавая пред зрительские очи острозаквашенные на детективной конспирологии общегосударственного масштаба интермедии из заканчивающейся скоропостижно-трагически личной и служебной жизни, каковые и есть непосредственно суть самой ленты…

…весьма смутно известная широкой публике режиссёрша Наталья Бондарчук, с ничем иным, кроме как с детскими советскими фильмами о сказочном говорящем лосёнке Бэмби, ныне не ассоциирующаяся, произвела в далёком от нынешнего хронопласта 2006-ом крайне любопытное кинематографическое творение. На удивление, её «Пушкину…» в сущности ничего, кроме крайне мизерного сметно-расчётного бюджетно-финансового ассигнования не мешает. Даже суматошно поданная и кое-где вообще постыдно скомканная трагедия гибели величайшего поэта, литератора, критика и основателя того русского языка, на коем ныне общается четверть миллиарда жителей планеты, не способна омрачить ровный и размеренный ритмический рисунок ленты Бондарчук. Ощутимо недостаёт лишь молодецкого размаха и разнопланового масштаба как в каких-нибудь «Сибирском цирюльнике», «Статском советнике» или «Турецком гамбите»…

…недобрав по собственно Пушкину, «…Последняя дуэль» преисполнена освещением светских, криминальных и политических интриг с евроатлантическим акцентом. Агент иностранных спецслужб Дантес охаживает пушкинскую наложницу Натали по заданию голландского посланника Геккерена с целью скомпрометировать великого поэта. Свершившийся смертоубийственный факт тайной операции берёт под личный контроль уже сам негодующий личный друг убиенного поэта — император всероссийский. Который ставит на архиважное дело лучших своих и наиболее доверенных оперативно-следственных работников — затянутого в синий мундир, бесподобно-роскошного, хотя и напрочь выдуманного создателями ленты полковника царской охранки Галахова с лицом Виктора Сухорукова, трудящегося под чутким недремлющим руководством вполне себе исторически-достоверного генерала тайной полиции и начальника отдельного Корпуса жандармов Леонтия Васильевича Дубельта, блестяще сыгранного Борисом Плотниковым. …

…срезюмировав и не ставя задачу засветить все интриго-содержащие здешние фигуры шпионско-политической агентурной кадрили, можно подвести «…Последнюю дуэль» под итоговый знаменатель преимущественно положительный. И даже, наверное, располагающий. Да, безусловно, экспериментально-смелое творение госпожи Бондарчук в контексте увековечивания наследия Пушкина не ставит никаких новых биографических вопросов, нет. И уж тем более — не настаивает на обязательности на них, вопросы, ответствующего. Тут сомневаться вовсе не приходится, калибр ленты этого не позволяет со всей решительностью. Но вот открыть определённую необычную полугрань в общей истории об Александре Сергеевиче, показать нечто доселе никак толком не проявляемое — на это у картины силёнок хватает с уверенностью. Так стоит ли подобное пропускать, если из реальных помех присутствует лишь некоторая, вполне простительная камерность независимая? Тут, естественно, каждый вправе решать лишь для себя…

…поучительная и жизненосная, ожившая греза волшебно-сказочного сновидения…

…пересказ во вступительном предваряющем интермеццо хотя бы и малой толики заведомо классического, отчаянно канонического и безраздельно нарицательного творения итальянского классика от детской литературы Карло Коллоди проходит, наверное всё же, по ведомству прикладного нарциссизма пополам со взбитым в морфологическое фраппе гиперактивным самолюбованием. Но попробовать, видимо, тем не менее придётся. Страдая от бедности, усугублённой отсутствием прикладного момента в профессии плотника, италийский гражданин Джепетто (…Роберто Бениньи…) по резонно благонадёжным, но не до конца очевидным на первых порах причинам, выстругивает из древесного полена деревянную, соответственно, куклу-мальчика с ногами, руками и всем прочим полагающимся. Получив от своего папы-демиурга поименование «Пиноккио» и пошитую из кашемирового одеяла яростно-пурпурную униформу с наголовным колпаком на лямке, наивный и энергичный сорванец тут же принимается прогуливать школу, продаёт отцовский букварь за пару медяков и вообще — сбегает из дому в поисках увлекательных приключений…

…мрачноватая, мистически-медиевального магического реализма притча-фантазм «Пиноккио» итальянского режиссёра Маттео Гарроне — это, скорее всего, наилучшая на сегодня как минимум не анимационная интерпретация классического литературного первоисточника. Вполне возможно — лучшая вообще, как до сего дня, так и много после. Механизм практической идеальности ленты во многом обязан, очевидно, удивительной прилежностью и настойчивой ответственностью Гарроне при переложении буквы в кадр. Например, абсолютно не тяготея к диснеевщине, авторская артель не внесла в каноническое сюжетное полотно практических никаких изменений. Пропущенными оказались пара-тройка несущественных глав. Ну и необходимостью интегрировано общее, сугубо кинематографическое ускорение нарративного хронометража. С одной стороны данный трюк позволил перелить на экран приключения юного Пиноккио не пролив на тернистом пути экранизации ни одной важной капли чарующего сказочного наполнения печатного оригинала. С противоположной — в кадре материализовались непривычно мрачноватые для детского кино, хтонические образы и интремедии из тех времён, когда ни о какой мифической политкорректности или диктаторской толерантности человечество и слыхом не слыхивало. Как виновных, так и не таковых вздёргивали в петле прямо перед городской ратушей на лобном месте, чумные галеоны зловеще раскачиваясь припортовым прибоем в отсутствие антибиотиков разносили по городам и весям опустошительную «Чёрную смерть», а непослушных детей вполне могли отправить по «пряничной тропинке» на съедение к лесному огру-людоеду…

…и в этом ракурсе творение Маттео Гарроне возвращает зрителя в атмосферу настоящих фольклорных сказаний поздне-европейского средневековья. Не лишённого, а решительно наоборот — преисполненного уютным сентиментальным чувством всамделишнего, не выдуманного волшебства. Девочка-фея с голубыми волосами обретается в обросшей мхами и затянутой паутиной картинно обветшалой усадьбе. Её кормилица представляет собой гигантскую антропоморфную улитку с пухлым и добродушным лицом любимой нянечки. За улиткой по всему дому растянуты липкие следы, на которых непрестанно оскальзываются прочие домочадцы и посетители. В одной из сцен фигурируют бескрылые человекоподобные и печально-умилительные нетопыри-гробовщики, устало, но настойчиво предлагающие отказавшемуся от лекарства Пиноккио проследовать с ними прямиком на кладбище. Прохиндей Кот действительно слеп на оба мучнисто-серых, скрытых поволокой глаза, а мошенник Лис щеголяет вовсе не декоративными костылями и взаправдашне ампутированной ногой. Да и самого Пиноккио довольно реалистично вешают на дереве в Поле чудес, а чудаковатый, но добрый тунец с людским лицом, карими глазами и огромным сердцем рутинно сообщает деревянному мальцу, что чудовищная рыбина, сожравшая их обоих, непременно их же скорее рано, чем поздно и переварит…

…впитав предшествующие абзацы и насытившись настораживающей короткометражной рекламой, будьте любезны не обмануться. Да, в подпространстве «Пиноккио» Маттео Гарроне сумрачные краски и полночные видения наполняются первобытной, какой-то долитературной и первозданной силой. Но не взирая на опасения, свет здесь с лёгкостью покрывает даже самые тёмные уголки и щелки. Часть сцен сочится морозным унынием, но огромная внутренняя теплота ленты, радость любви родителя к своему ребёнку, неизбывное желание соединится друг с другом преодолев горести и разочарования, смутные и явные страхи, зыбкие и неуютные полночные видения — перевешивают всё с лихвой. Ведь в сущности, нет иного и лучшего лекарства от тягот и лишений, от равнодушия и злых, корыстный намерений нежели меньшая и незаметнейшая, крошечная и невесомая самая толика непреходящей надежды. А в нашем случае — ещё и искренней, взаимной любви…

…сверкающий и патриотично-обескураживающий спортивно-жизненный эталон…

…1967-ой. Столичный молодой хоккеист Валера Харламов (…Данила Козловский…) знакомится с заслуженным тренером всея СССР Анатолием Тарасовым (…Олег Меньшиков…). Суровый наставник, в своей специфической манере, для закалки характера ссылает Харламова в заштатный местный хоккейный клуб «Звезда» в заснеженной Челябинской губернии. Через некоторое время пообтесавшегося нападающего Валеру всё тот же Тарасов принимается третировать и воспитывать действиями весьма насильственного характера уже в составе «Центрального спортивного клуба армии». Персонаж Козловского стоически и временами с яростными психическими припадками неуёмной агрессии всё же терпит сурового наставника и вырастает через пару лет тренировочной каторги в практически непобедимого хоккейного атланта, гордо расправляющего перед всяким матчем широченные геракловы плечи. Апогеем развития карьеры Харламова становится его игра в сборной Советского Союза, в первую очередь в известнейшем противоборстве с канадскими профессионалами из Национальной хоккейной лиги 1972-73-го годов, названным впоследствии «Суперсерия СССР — Канада»…

…наипервейшим образом стоит, видимо, определиться — «Легенда № 17» режиссёра Николая Лебедева это попросту великолепная, очаровывающая и восхитительная лента. Все незначительные придирки и чрезмерно-обострённые критические замечания в обыкновенном биографическом кинематографе, безусловно, имели бы место быть и право стать произнесённо-услышанными. Здесь же, в полу-фантастическом, блистательном и блокбастерном фейерверке, коий из себя представляет «Легенда…», все надуманные или даже действительные упрёки кажутся не просто невещественными, а прямо-таки и несущественными. Картина с Данилой Козловским в заглавной роли становится неожиданным, но очень долгожданным порывом. Да и выглядит на несколько порядков лучше всех нелепых попыток реанимировать псевдо-патриотическое экранное представление за многие и многие пост-советсткие годы…

…внутренний микрокосм взаимоотношений буйного и немного чрезмерно горячего ученика с жёстким, уравновешенным и слегка тираническим тренером отлился в ленте Лебедева практически в полновесную архетипическую в лучшем из смыслов бронзу. Наблюдать за их хореографическим и напряжённым противоборствующим партнёрством — сущее наслаждение, приносящее с собой критическую массу разнообразных, всё больше позитивных и крайне сильных эмоций. Равно как и великолепно отрепетированная, сыгранная и поставленная финальная схватка с «канадскими профессионалами». Игроки НХЛ превращены авторами-создателями в подлинных демонических противников. Не стриженные и косматые, с запредельно агрессивным силовым темпом ведения игры, огромные словно мифологические снежные люди, северо-американские хоккеисты становятся истинной кульминацией созданного для «Легенды…» образа нравственно-культурологической истории становления и воспитания настоящего характера…

…кинематографическая жизнь спортсмена Валерия Харламова при выведении на большие и малые экраны оказалась, при должном уровне старания авторско-актёрской артели, способной совершить качественный прорыв не только в фискально-кассовом выражении. Ибо в первую очередь феноменальный прокатный успех здесь синтезирован не количеством и стоимостью затратных спецэффектов на всякий квадратный сантиметр киноплёнки. «Легенда № 17» максимально приближена, как бы банально и избито это не звучало, к пониманию простых и очень важных вещей. О том, что без усилий и — более того — вынужденных и необходимых страданий и стараний никогда не бывает никакого вообще результата. О том, что порой нужно, необходимо даже проявлять не просто стойкость и непреклонность, но и настоящую жёсткость. Ведь в сущности, вся человеческая цивилизационная социально-культурная история достижений и свершений — суть летопись нагромождённая лишений, наказаний и насильственных ограничений. А уж личное счастье — тем более не плод расслабленного рутинно-бытового и скучно-привычного стабильного однообразия. Но постоянная и непреклонная борьба. Движение не в разные стороны и не в отрешённом одиночестве. Ведь никто по-настоящему не знает своих способностей и возможностей, покуда не приходится преодолевать свои собственные, возведённые персональными страхами и ленностями границы…

…самодвижущийся и изощрённый слепок криминально-геологической эпохи…

…отсидевший по малолетке и немного травматически — сказывается чётко означенная в кадре открытая черепно-мозговая травма — заикающийся, постоянно затравленно-хмурый парень Антон с блатным погонялом «Бык» (…Юра Борисов…) руководит в дремучей глубинке середины девяностых прошлого века небольшой бандой грабителей-жестянщиков. Разбор угнанных автомобилей с целью их последующей перепродажи как целиком, так и в виде отдельных деталей, приводит к закономерной кровавой разборке с конкурирующим преступным формированием таких же подтянутых бритоголовых парней спортивного телосложения сплошь в затянутых в кожаные косухи и обвисшие на коленях спортивные рейтузы с лампасами по бокам. Мордобой под аккомпанемент пистолетной стрельбы привлекает внимание правоохранителей и вскорости гражданин по кличке «Бык» уже с ещё более понурым видом скромно восседает на колченогом табурете в допросной комнате районного следователя. Выбор из одного и менее вариантов повторного длительного заезда в пенитенциарное исправительное учреждение прерывает явление на классическом BMW 7-ой серии, именуемом обычно просто «чёрным бумером», невероятно колоритного головореза с погремухой «Маус» (…Алексей Филимонов…), находящегося в услужении у местного вора в законе…

…текстовая интерпретация внутренних нарративных процессов и повествовательных течений свежеподанного кинематографического действа режиссёра-дебютанта Бориса Акопова под лаконичным поименованием, собственно, «Бык» — занятие крайне изобличающее. Не говоря уже о том, что подобного рода лент на ведомственную тематику со схожими пассажами и оказиями — недолго, так бы молвить, и пруд напрудить и трубу толчёную сподобить. Смыслосодержащая суть в лауреатной картине 30-ого Кинотавра о нелёгком времени и сложных судьбах и центральный конфликт устроены несколько сложнее, чем можно заподозрить галопом проскакав здешние недлинные девяносто девять минут полнометражного хроноисчисления. Революции в жанровых приёмах «Бык», конечно же, не совершил, но вот выбить даже и искушённого во всевозможных «Братах», «Сёстрах», «Бумерах» и «Жмурках» зрителя из накатанной критической и надменной колеи способен, что называется, просто влёт и напрочь…

…лента новичка Акопова начинаясь из неопределённой средины не вполне очевидной истории движется по собственному простому и линейному хронометражу. Свершая тактовые проходы размеренно и неумолимо, раз за разом повышая градус напряжения и истончая меру восприятия каким-то совсем уж ослепляющим реализмом. Темпоральный пласт бандитских девяностых здесь — даже не оголённый нерв: натурально содранная живьём с нежного мяса тонкая кожа толерантности и цензурирования. Минимум рефлексии, чётко дозированные убойной силищи и боевого жесточайшего азарта увертюры заставляют пересматривать себя по нескольку раз к ряду. И едва ли не, простите, смаковать шикарно поставленные рукопашные и огнестрельные полноконтактные столкновения. Хореографическое образование режиссёра и детство, проведённое под недремлющим и бдительным оком папы-следователя по особо важным, позволяют Акопову выдавать на гора уникальные визионерско-смысловые решения, недоступные многим прочим собратьям по жанровому амплуа…

…суровая и безжалостная поэтика «Быка» может, разумеется, показаться излишне фактурной и намеренно сгущенной, внедрённой сугубо для и целиком ради пущего кинематографического аффекту. Но едва ли это так на самом деле. Насилие, даже сцена с простреленным насквозь автоматной очередью, умирающим членом ОПГ, каковой твёрдой походкой японского самурая выходит из авто и недрогнувшей рукой берётся за ручную противопехотную гранату в неумолимой решимости забрать как можно больше врагов вместе с собой, представлены либо растворённо в декоративном послевкусии. Либо же и вовсе пасторально-панормаными изумительной красоты внутрикадровыми намёками. А в сумме сумм картина Акопова — это практически идеальный формалистичный монумент. Превосходно скроенный, неожиданно зрелищный и очень романтичный, почти нежный оммаж тому временному отрезку нашей коллективной памяти и совместной истории, прозываемому теперь суховато просто, полушутя лаконично и забористо хлёстко — «наши 90-ые»…

…и я стану Смертью, разрушителем миров…

…неестественно дружелюбный и подозрительно неунывающий начальник весьма аскетичного и даже гротескного имения семьи Эрншо в негостеприимном и промозглом графстве Йоркшир возвращается с послеобеденной прогулки, представляя озадаченному семейству грязного, хмурого и несколько потерянного цыганчонка. Усыновлённый паренёк вырастает в крепкого и свирепого Хитклиффа (…Рэйф Файнс…), снабжённого потусторонней решимостью и демоническим взором серо-голубых глаз. Между наследницей рода Эрншо юной Кэтрин (…Жюльет Бинош…) и повзрослевшим приёмышем вспыхивает сначала подростковая страсть, а затем и настоящая взаимная любовь. После череды сложносочинённых скандалов, рыданий, признаний, интриг и довольно пресных, чего уж там, приступов рукоприкладства бесноватый Хитклифф, коротко посовещавшись с внутренним вспыльчивым норовом и со своей буйной головушкой, сбежит из поместья на долгих два года. А Кэтрин выйдет замуж за нелюбимого, но очень надёжного и респектабельного, социально значимого молодого джентльмена, практически эсквайра. Вернувшись, герой Файнса скоропостижно обнаружит все перечисленные и крайне ему неприятные нововведения, а действие дальнейшее рассказываемой истории неумолимо и срочнейшим порядком провалится в психологическую и морально-эмоциональную преисподнюю ревности, мести, порока и членовредительства для всех равно невольных и заинтересованных фигурантов…

…«Грозовой перевал» 1992-ого года выпуска и совсем уж неизвестного режиссёра — некоего Питера Козмински — сотворился в одинаковой степени отталкивающим и великолепным. А Хитклифф актёра Райфа Файнза перенёс готическое в книжном оригинале действо в некое умозрительное измерение древнегреческого эпоса и античных героев «Одиссеи» и «Иллиады». Нет, не тех сладкоголосых и промелированных глянцеватых голливудских сверхлюдей из комиксов, ни в коем разе. Но свирепых и решительных троянцев, иттакийцев, спартанцев и марафонцев. Таких, каковые при необходимости сажали побеждённых в бою недругов на кол, а в пылу сражения выдавливали дёргающимся в агонии супостатам глазные яблоки. Представляя в пылающем адреналиновом жаре не визжащих и корчащихся от боли врагов, а спелые и округлые, гхм, яблоки красавицы Геспериды, да и вообще — заслуженный отдых в зеленящихся оливковыми саженцами олимпийских долинах. Хитклифф образца 92-ого с лёгкостью мог бы сменить английские лохмотья на эллинскую тунику, отрастить курчавые космы Брэда Питта из «Трои» и вести ощетинившихся копьями и щитами полуголых спартанцев Фрэнка Миллера в неравный бой супротив полчищ зловредных персов подобно легендарному древнегреческому царю Леониду…

…и вот тут зрителя, особенно — мужского пола, постигает самое главное изумление. Фактурный эллин, исключая пару-тройку коротких рукопашно-наставленческих раскадровок, оборачивается влюблённым, следующим за своим неизбывным, глубоко запрятанным и видным лишь Ей одной чувством, сквозь все ужасы ада. Он умоляет умирающую Кэтрин после смерти прислать на землю свой призрак, потому как даже и представить жизнь без неё себе попросту не в состоянии. Хитклифф, находясь в исступлённом бесконечными годами посмертной разлуки отчаянии, раскапывает могилу возлюбленной, ломает крышку гроба и изрекает душераздирающее: «…мне необходимо было увидеть Её лицо. Она ничуть не изменилась…». Суеверный ужас окружающих, наблюдающий за подобной пронзительной и демонической страстью, ему не понятен и чужд, ведь Кэтрин для него — Одна, навсегда и навечно живая, милая, желанная и прекрасная. После погребения любимой он словно живёт наоборот, не умирая, но двигаясь навстречу самому Времени. Исполняя сознательный акт ещё одного своего появления на свет. Собирая всю волю и все силы для финального метафизического ритуала не просто единения с мёртвой возлюбленной, но некоего перерождения. Именно поэтому, надо полагать, встреча умирающего Хитклиффа происходит в ленте не с половозрелой Жюльет Бинош, а с молоденькой и невинной девочкой, сыгравшей Кэтрин-подростка…

…«Грозовой перевал» Козмински, если тавтологически повторяться в определениях, получился странным и запоминающимся кинматографическим действом. Это экранная визуализированная и словно высеченная масляными красками по шероховатому камню графства Йоркшир поэма о загадочной, испепеляющей и прекрасной любви. О чувстве, с которым Хитклифф и Кэтрин не способны были доподлинно совладать. И это взаимное чувственное пламя, как извергающийся земными недрами раскалённый вулканический пожар и ледяное крошево ревущей иссиня-снежной лавины, разрушило их, оттолкнуло друг от друга, соединило вновь, убило и сделало свободными от бытия, жизни и смерти. Оставив лишь взаимную и бесконечную любовь. История эта неизбывно красивая и кошмарно трагичная. Именно такая, тем не менее, которую лично для себя жаждала бы испытать, наверное, каждая, хоть раз в жизни по-настоящему любившая женщина. Да и многие мужчины, в тайне естественно, не на показ, очень были бы не прочь дотла сгореть именно от подобного вихря чувств…

…тяжеловесный и громоподобный водевиль голливудского разлива с тончайшим и изысканнейшим букетом…

…двадцатые годы двадцатого столетия. В славном мафиозном граде Чикаго проживает девушка — белокурая и весьма симпатичная Рокси Харт (…Рене Зеллвегер…), безумно мечтающая петь в мюзиклах исключительно на первых ролях. Для достижения рекомого и не в меньшей степени от не слишком с её собственных слов благонадёжных отношений с супругом-механиком она заводит роман с реализатором мебельной фурнитуры Фредом Кейсли (…Доминик Уэст…). Новоиспечённый кавалер, мало того, что принимается весьма квалифицированно охаживать Рокси, так ещё и обещается непременно похлопотать за неё перед знакомым — неким безымянным владельцем некоего неназванного кабаре. На деле впоследствии выяснится, что всё упомянутое — банальная выдумка для соблазнения несколько наивной героини Зеллвегер. Никаких связей гражданин Кейсли не имеет, и вообще — увлечённость очаровательной блондинкой у него уже канула в небытие. Подобное откровение предельно отрицательной направленности вызывает в Рокси коннотационный порыв, стремительно и беспощадно переходящий в безудержную пальбу по обидчику из револьвера, принадлежащего её отсутствующему благоверному. По результатам приступа праведного очищения благодатным огнём литого свинца, ревности и возмездия Фред получает окончательный жизненный урок, пять огнестрельных ранений в область грудной клетки и направление на собеседование к апостолу Петру. А героиня Зеллвегер вознаграждается скупым комплиментарием следственного сотрудника окружной прокуратуры, личным транспортом с решётками, эксклюзивными апартаментами в тюрьме штата для содержания особо опасных представителей социума и гарантированным местом на ведомственной пенитенциарной виселице…

…кроме всего выше описанного в подпространственном измерении кинематографического мюзикла «Чикаго» 2002-ого режиссуры и постановки Роба Маршалла присутствует ещё поюще-танцующая Кэтрин Зета-Джонс в роли стервозной дивы кабаре и Ричард Гир в амплуа тоже поющего и так же танцующего, а ещё лихо отбивающего чечёточный степ адвоката, специализирующегося на защите прекрасных барышень, подозреваемых в убийствах своих супругов и их любовниц. Надобно дополнительно отметить, что добрая половина происходящих и визуализируемых событий ленты воплощается в виде слегка галлюциногенных, жутко ярких и безумно громких танцевально-песенных номеров с едкой сатирой и большой долей смыслового наполнения, крайне необходимого для понимания внутрисюжетной интриги. Ещё удивительней, что получающийся по результатам подобного слияния кадавр от кинематографа, весьма непривычный всё ещё для отечественного зрителя, настолько ладно и гладко соединяется изо всех компонентных филиграней, словно ни стыков, ни швов, ни склеечных перехлёстов никаких на нём не было отродясь и в помине…

…тем не менее, за внешней мастерски исполненной и очень натурально вокализированной вроде бы как даже и самими актёрами историей про жизнь одной девушки Рокси скрывается ещё один смысловой слой. В который отечественному зрителю, не знакомому со штатовской право-применительной практикой публичных судебных процессов, институтом коллективной ответственности скамьи присяжных заседателей и сложно-сочинёнными прецедентными уголовными и административными уложениями, не так-то просто проникнуть. С этого ракурса «Чикаго» представляется едко-остроумной и в превосходящей степени любимой в Штатах судебной драмой. Криминальная хроника и газетные сводки по рекомой тематике, с преступлением и наказанием, щедро сдобренные классической американской трагедией и пересказанные средствами мюзикла с отчётливыми сатирическими пассажами — вот что позволило сотвориться ленте Маршалла из типологического, хотя и очень талантливого образчика жанра, в феерический успех во плоти. И отхватить сразу шесть полновесных трофеев премии «Оскар» за отчётный год, включая наиболее престижную из них — за лучший художественный фильм производства США…

…по финализированным сгущенным ощущениям и концентрированному оценочному итоговому, несмотря на именитость задействованной труппы, сановитость автора режиссуры, шикарность декораций и высочайший класс постановки всех без исключения концертных номеров и увертюр — «Чикаго» даже и без остро-социального интертекстуального и средней степени авантажности смыслового вложения являет собой интригующее и удивительно восхищающее зрелище. Любовь и дружба, расположение и свобода, подкупы и взятки, деньги и преступления, танцы, страсть, слепящий романтизм и циничные ритмы суровой правды жизни — всё это в двух часах чарующего представления под названием «Чикаго». Доселе непосвящённым — немедленно и срочно лицезреть, а уже причастившимся — настоятельно рекомендуется закрепить осознание удовольствия по случаю. Спешите видеть, дамы и господа, спешите и устраивайтесь поудобней, глянцевый конферансье уже практически затеял долгожданное и трепещущее от предвкушенья объявление…

…сложно-эротичный и интуитивно-размеренный сказ о психологии любви и неотвратимости секса…

…в акварельно-пасторальном и по-европейски прохладно-сонном населённом пункте, подозрительно похожем на город некогда носивший немчурско-прусское поименование Кёнигсберг, живут и работают двое молодых супругов. Нордически красивая Лена (…Евгения Громова…) в местной клинической больнице блюдёт гиппократову клятву на поприще акушерства и гинекологии. Неряшливо-обаятельный Серёжа (…Александр Паль…) служит по актёрско-лицедейскому направлению на подмостках городского драматургического театра. Лена на фоне переживаний касательно охлаждения чувственного влечения супруга к ней и длительного отсутствия взаимной сексуально-эмоциональной близости, внезапно обнаруживает весьма характерного написания и неоднозначного смысла сообщение в смартфоне Серёжи. Послание приходит ближе к полуночи от молодой актрисы того самого театра, где лицедействует означенный супруг. Заподозрив возможную неверность, Лена приходит к закономерному умозаключению о бесполезности подростковых выяснений в стиле «было/не было» и немедленно отправляется в питейное заведение всеночного досуга. После пары неумеренных порций знойно хмелящей и восхитительно вкусной «Текилы Санрайз» оказываясь в объятьях и в постели с другим мужчиной…

…эротико-психологический и напряжённо-драматический полу-детектив «Верность» молодой режиссёрши Нигины Сайфуллаевой показывает на большом экране нечто если и не революционное, то доселе уж точно по эту сторону железных занавесов в большом и массовом кинематографе невиданное. Это при том, что так называемое «шок-наполнение» двух с половиной местных эротических и сексуальных увертюр про физиологическое межгендерное совокупление практически каждый половозрелый зритель по эту сторону экрана проделывает в собственной постели регулярно. А превалирующее большинство — так ещё и куда как более чем постоянно. Посему происходящее в кадре и воспринимается не как механистическая, гхм, порнография с заранее озвученными и наложенными в правильных местах вокализами профессионального наслаждения. Но ощущается и впитывается словно попадание в чужую спальню в самый неудобный для непреднамеренного и нечаянного «зрителя» момент. «Верность» в этом смысле предельно уникальное явление, каковое понравится далеко не всякому. Не испытывать неловкость от сладострастной близости других людей — это нечто такое, которое иначе как фетишизмом так с лёту и не запротоколируешь…

…однако, лежащая на поверхности избыточная эротика полового совокупления, к счастью, в ленте автора и исполнителя давешней второй части «Про любви» с подзаголовком «Только для взрослых» Нигины Сайфуллаевой «всего лишь» функциональный операционный инструмент для вскрытия и обнародования проблем куда более серьёзных, нежели отсутствие грамотных и правильных сцен секса в отечественном кинематографе. «Верность» в своей самой сути — глубоко психологическое творение. И произведение всё же в значительной мере скорее женское, нежели наоборот. Откровенность и сексуальность тут тихая и отнюдь не пошлая. А вот эмоциональные глубины и ретрансляционные мощности душевных переживаний — силы необычайной, мужскому нарративу в его общей массе никак не свойственные. Главная героиня «Верности» это исключительно Лена актрисы Громовой. Персонаж Паля присутствует в роли всё же несколько оттеняющей свою экранную супругу. Именно женская страстность и порывистость, её мучения в урбанистическо-социальных, наложенных извне морализаторских ограничениях вынесены в картине открыто, ярко, пронизывающе и, что называется — анфас…

…итогового заключения строгой однозначности Нигина Сайфуллаева, впрочем, также истинно по-женски избегает. «Верность», поласкав зрителя, присев на нежное мгновение к нему на колени и выдав положенную порцию обиженных и заслуженных обвиняющих тирад и звонких пощёчин, взметнув на прощанье шелками и кружевами, оставляет в озадаченном недоумении. Но это, наверное, пользуясь словами персонажа Александра Паля, и далеко не самое главное. Не всегда ведь нужно всё объяснить и на пальцах, так бы молвить, показывать. Ведь высокое искусство взаимности состоит не из вызубренных параграфов или заученных теорем. Настоящая любовь и искренняя привязанность — это восхитительная практика, которую невозможно механически по устоявшейся за многие годы привычке из раза в раз рутинно повторять. Хотя бы просто потому, что даже обычную симпатию нельзя насильно развить, по случаю приобрести или навсегда закрепить в пузатом томе регистрации актов гражданского состояния. Зато её можно искренне подарить и со счастливыми, сияющими от счастья глазами получить взамен…

…псевдоменуэт клинического подстрекательства с отменным детективным послевкусием…

…столичный психотерапевт Артём Стрелецкий (…Максим Матвеев…), применяющий в ходе сеансов исключительно методику провокационной психотерапии, в ходе одного из приёмов предположительно доводит пациента до совершения летального самоубийства. Признанный по совокупности критической массы косвенных улик на судебном заседании виновным в указанном преступлении и отбыв по приговору суда четыре из положенных восьми лет тюремного заключения общего режима, гражданин Стрелецкий освобождается на условно-досрочноых основаниях и вновь принимается неистово и со вкусом сводить концы с концами. Как при продолжении персональной, весьма специфической и не всегда однозначной психотерапевтической практики, так и в напрочь пошедшей вразнос за время отсидки личной жизни…

…драматический телевизионный многосерийный художественный проект «Триггер» режиссёра Дмитрия Тюрина имел многозначительное допремьерное поименование «Провокатор». Которое, надо думать, даже в некоторой степени лучше отражает творящееся внутри подпространства ленты событийное наполнение. Судите сами. Центральный протагонист — эскулап психиатрических отклонений Артём Стрелецкий — эдакий гиперактивный, высокоинтеллектуальный социопат. С явными задатками дознавателя и впечатляющим багажом личный фобий, проблем и бытовых микрокатастроф. За фривольные отхождения от канонического психиатрического «сюсюкания» персонажа Матвеева регулярно, с глубоким знанием вопроса, бьют. В том числе — по лицу. Причём в большей части — целиком заслуженно. Ну что же ещё прикажете делать больному, например, клаустрофобией и пиробоязнью, которого лечащий врач закрывает во время сеанса в подожжённом с четырёх концов дощатом сарае? Тем не менее, метод доктора Стрелецкого на протяжении всего хронометража исправно работает. Принося самому врачевателю положенный доход, а зрителю — пищу для умственно-эмоционального гедонизма…

…структурно же «Триггер» выполнен безукоризненно. Вот так, ни много, ни мало. Каждая из шестнадцати серий построена на отдельном «случае», требующем немедленного и индивидуального психотерапевтического подхода в уникальном провокативном стиле. Это не считая нескольких сквозным интриг, вплетённых внутрь всего нарратива и основанных на взаимоотношениях центральных героев. Пересказывать производственные детали каковых — лишить потенциального зрителя основной массы просмотрового удовлетворения. Стоит лишь отметить, что пара-тройка узких моментов и развязок может оказаться не по зубам даже и искушённым жанровым потребителям. И в этом смысле — детективное наполнение драматической и несколько остросюжетной многосерийной картины «Триггер» весьма позитивно выбивается из общей канвы современного отечественного широковещательного кинематографа…

…итоговое резюмирующее в «Триггере» — во всём подобно методам его главного героя. Артём все шестнадцать серий первого сезона изобретает и внедряет в действительность некую радикальную психотерапевтическую хирургию. Целью которой, вместо бесконечного проговаривания и заговаривания проблем, страхов, расстройств и фобий, становится точечное, хотя и порой наотмашь молодецкое разрубание неудобных эмоциональных узлов внутри пациентского эго. Этично ли подобное в рамках взятой тональности? Скорее — практично. Ибо цель здесь напрямую оправдывает всякие затраченные усилия. А лучшим из советов к немедленному ознакомлению становится извечная дилемма обратного взаимодействия. Когда больному выгодна минимизация походов к лечащему и весьма дорогостоящему специалисту, а эскулапу — ровно наоборот, предельно импонирует растянутая в темпориуме и помноженная на суммы гонораров врачевательная бесконечность. Ведь в самом-то деле, лечить, к примеру, аппендицит, можно. Но лучше, всё же, его попросту оперативно удалить…

…так и с «Триггером» — здесь лучше один раз просто посмотреть. Не часто, знаете ли, удаётся приобщиться к отечественному телепродукту, за который не совестно расплатиться полутора десятком часов безвозвратно потраченного личного времени. К счастью с параноидальным провокатором Артёмом Стрелецким всё это можно совершать с чувством полного внутреннего удовлетворения. По крайней мере — до очередных финальных титров. А может статься — даже и после них…