Отзывы на фильмы Эдуарда Артемьева — стр. 4

…былинная притча Великой Отечественной действительности…

…по результатам пристального и теснейшего контакта с заключительной частью трилогии о жизни и смерти михалковского Сергея Петровича Котова в зрительском центре восприятия формируется окончательное понимание: пролог 1994-ого, завязка 2010-ого и финальное крещендо 2011-ого неразрывны, неделимы и в принципе отдельно друг от друга не только не могут рассматриваться или анализироваться, но даже и существовать по одиночке агрегатно не в состоянии. Экосистема «Утомлённых солнцем» становится жизнеспособной только при условии последовательного соединения всех трёх её разделённых временными рамками выхода на экраны элементов. В этом ракурсе «Цитадель» способна ответить на множество вопросов, обозначенных как в «Предстоянии», так и в самой заглавной картине…

…в частности, дефинитивно и полностью определилась жанровая принадлежность этого девятичасового кинематографического эпоса. Если оригинальная лента была сугубо драматической, глубоко чувственной и невероятно живой мелодрамой, а «Предстояние» являлось исполненной суховато-суровой, но и достаточно лиричной поэтикой сущей военной притчи, то «Цитадель», словно в отместку, расставляет решительные акценты в пользу прозаичной, символистической киноэпопеи. А размах хронометража в почти пять сотен минут и растянутость во время-производстве на цельных семнадцать лет перекрывают даже любые из ныне известных михалковских авто-стандартов размашистой масштабности, привольной монументальности и безбрежной гигантомании…

…на глазах у ошалевших и изумлённых зрительских масс, пусть и закадровая, но сценарно вполне читаемая и нисколько не завуалированная автором смерть буквально всех главных персонажей первых «Утомлённых…» уже в «Предстоянии» оборачивается чудесными воскрешениями. Вскрывший себе в ванной комнате с видом на кремлёвские звёзды почти все вены и чуть ли не все артерии Митя волшебным образом проскальзывает оттуда прямо в полковничий НКВД-шный мундир и строевым шагом направляется на «ковёр» к верховному руководству Страны Советов. Расстрельный комдив Котов, жонглируя статьями кодекса уголовных уложении СССР, сквозь лагерную глухомань и отчаянные тартарары штрафного батальона, не моргнувши глазом рядится в генерал-лейтенанты и возглавляет пусть и опально-безоружный, но полноценный в количественном выражении войсковой корпус…

…где-то в промежутках всего этого ветхозаветного без всякой иронии мифотворчества реально-сценарная дочка Михалкова-Котова ведёт задушевные, мистические беседы о спасении возвышенного духа и бренной плоти с вражеской глубоководной миной. Эпизодические, но жутко и до тошнотворности реальные танковые клинья фашистского блицкрига перемалывают цельную роту курсантов будущего почётного кремлёвского караула с Красной площади. А под занавес, толпы уклонистов, мелких жуликов, музыкантов, бухгалтеров, прочих тыловых крыс и огромных орд безоружного люда, следуя за легендарным комдивом и СМЕРШевским майором в лице блистательного Сергея Маковецкого, идут на неприступную гитлеровскую Цитадель, вооружённые лишь дубинами, одним на всех аккордеоном и матерными песнями-частушками…

…вот тогда и становится кристально ясно — «Цитадель» бесповоротно освобождает всю трилогию от фабульной прозы и возвращает эпическое сказание Никиты Сергеича Михалкова к первозданным, фольклорным началам. Преображая военную драму в сказочную фантасмагорию. Одномоментно лёгкую, сверкающую и бесшабашную, как и подобает настоящему мифологическому вымыслу. Но и вместе с тем, мультисмысловую, наделённую тончайшей эмпатикой сопереживания и поднимающую извечные и подчас вечно риторичные жизненные вопросы. Вот разве только ответы из всей заложенной здешней многомудрости извлечь смогут исключительно самые терпеливые — три картины по три часа реального времени осилить, это совсем дело-то выходит и нешуточное. Но, просто поверьте на слово — усердие в данном, конкретном случае не просто окупается сполна. Ибо многомерная, пусть и слегка иррациональная умудрённость «Утомлённых солнцем» способна наполнить, что называется, чрез край умы самых взыскательных интеллектуальных старателей. Сколько бы при этом пядей во лбу у них не насчитывалось…

…коммунистическая образность и социалистический символизм…

…сюжетное изложение оскароносных «Утомлённых солнцем» Никиты Михалкова с лёгкостью можно ограничить несколькими недлинными печатными предложениями. Количество же времени, проходящее внутри пространства киноленты от её начала до самого окончания, едва ли превышает пару-тройку суток. При этом хронометраж с трудом вписывается в два с половиной часа предельно реального экранного времени. Подобные экзерсисы вполне оставили бы трудносмываемые отметины на творческом пути большинства и только ещё начинающих, и уже более опытных фильмоделов. У Никиты Сергеича — наоборот, все возможные на практике и чисто теоретические «минусы» лёгким росчерком авторского пера оборачиваются во вполне абсолютизированные плюсы…

…история «Утомлённых…» начинается на необъятной территории СССР в один из погожих летних дней 1936-ого. Время безжалостных политических репрессий в Стране Советов ещё не настало, а кровавое эхо двух Революций и Гражданской войны почти совсем отошло. Сергей Петрович Котов (…Никита Михалков…), прославленный дивизионный красноармейский командир и коммунист до глубины нейронов спинного мозга, тихо и спокойно отдыхает в заслуженной отставке в подмосковном имении вместе со своей молодой половиной Марусей (…Ингеборга Дапкунайте…) и маленькой дочуркой Надей (…Надежда Михалкова…). Мирная и безмятежная идиллия торпедируется внезапным и негаданным явлением персонажа актёра Олега Меньшикова. Наречён данный гражданин именем «Митя», является же оный товарищ параллельно и интеллигентом, и музыкантом, и старинным другом семьи Маруси, и её бывшим теперь уже женихом. Кроме того, «Митя», как впоследствии выяснится — неудачливый ветеран фронтов Первой мировой, опальный белогвардейский офицер и глубоко законспирированный сотрудник политуправления госбезопасности Советского Союза. Но прежде всего — штатный сотрудник краснознамённого наркомата внутренних дел; тот самый энкаведэшник, который явился за увешанным орденами славы Котовым с однозначным и печальным для легендарного комдива приказом с самого верха…

…структурно михалковская лента-обладательница главной награды 47-го Каннского кинофестиваля — крайне реакционное киносочинение с лихо закрученной в том числе и амурной интригой, спроецированной на тектонику одного из крупномасштабнейших периодов глобальных социально-государственных преобразований двадцатого столетия. Кроме того, «Утомлённые солнцем» приятно удивляют прямым и честным отсутствием избитых жанровых клише и практически полным дефицитом банальных морализаторских нравоучений. Конструирование любых, в том числе и нравственно-идеологического характера выводов отдано в руки и головы зрителей. Каждый вынужден по просмотру будет самостоятельно определять для себя заложенные в картине смыслы. Ещё один великолепный режиссёрский подарок заключается в лишении нарратива всех (…ну, или, строго говоря, почти всех…) пошло-предсказуемых реплик или набивших оскомину лубочных архетипов и отказ от нарочитой примитивизации в парадигме характеров персонажей с размежеванием на безусловно хороших и абсолютно плохих. Никакой антисоветчины, контрцаризма или русофобии в «Утомлённых…» при должном внимании обнаружить не удаётся. Красные здесь — это совсем не однозначно преступники, сатрапы и подлецы, а белые тут — вовсе не обязательно героические и благородные подвижники. Вина за всё произошедшее, за все воспоследующие итоги и исходы ложится, по Михалкову, как и в реальной жизни равно и на тех, и на противоположных…

…«Утомлённые солнцем» оказываются целиком построены на подобных взаимоисключающих, казалось бы, но по вдумчивом понимании — глубоко жизненных и правдивых контрастах. Настроения ленты вспыхивают на рубежах противоборствующих потенциалов, подобно сверкающим разрядам молнии и ударам громовых раскатов. При этом контрапунктные противоположности резонируют не моментально. Михалков очень тонко понимает, что подобная поспешность жёстким диктатом ускорила и, скорее всего, угробила бы всю прелесть, выспренность и стройность любовно выпестованной им сюжетной фабулы. Здесь всё просто идёт так, как должно. Мерно наслаивая сюжетные грани друг на друга и поэтапно уплотняя их к заключительному апофеозу. И именно эта самостоятельность антитез создаёт внутри «Утомлённых…» целый дивный мир, в реальность которого так легко поверить. И о существовании которого после финальных титров практически невозможно забыть. Огромная режиссёрская удача — хотя бы раз в жизни снять подобное кино. Но ещё большая зрительская — впервые в него влюбиться…

…бесконечно-печальная игра на контрапунктах…

…«Солнечный удар» Никиты Сергеича Михалкова 2014-ого — это, в сущности, весьма вольная экранизация одноимённого (…довольно короткого…) рассказа писателя-эмигранта Ивана Алексеича Бунина 1925-ого и его же дневниковых упражнений 18-ых — 20-ых годов минувшего века, опубликованных под общим названием «Окаянные дни». При этом первоисточники от литературы в самом положительном смысле переписаны, переработаны и разве только не перепаханы вручную так, что вполне и в общем можно было бы обойтись и без о них упоминания. Да самых титров финала зрителя преследуют две глобально переосмысленные Михалковым сюжетных линии…

…первая и, наверное, основная — безымянный белогвардейский капитан несуществующей уже де факто армии барона Врангеля томится в фильтрационном лагере Рабоче-Крестьянской Красной Армии в конце 1920-ого, в условно и весьма туманно поименованной «югом России», но довольно несложно узнаваемой Одессе. Пленные белые офицеры имперских войск в большинстве своём покорно и безропотно срезают с шинелей погоны и сдают их воспитанному, вежливому и сдержанному красному комиссару. Нарком погоны аккуратно выбрасывает в близлежащий мешок, разбитые золотопогонники молчаливо и обречённо ждут решения главного командования. Юнкер с блаженной физиономией и натянутыми шуточками норовит сделать всем групповое фото. Дёрганый, злословящий ротмистр порывается начать бунт. Подавленный и напуганный полковник нервно оглядывается на каждый неуставной шорох. Чубатый есаул в лихо заломленной папахе трогательно перебирает лакированные детские игрушки. Главный протагонист — тот самый неназываемый капитан — слоняясь по лагерю на негнущихся от шока ногах, попеременно бормочет в окружающую прострацию два извечных вопроса, единых для всех уже проигравших свою войну: «…неужели всё это вправду произошло?..» и «…как такое вообще могло начаться?..». Эта часть повествования, собственно, и показывает, как всё закончилось…

…а вторая нарративная направляющая, по сути и, видимо, в некотором роде, чуть более опосредованная, как раз-таки и призвана ввести зрителя в суть того, как оно самое — это вышеописанное всё — и началось. Здесь, внутри солнечных и ностальгических воспоминаний, поникший капитан, ещё и не он вовсе, а простой и радостный молодой поручик. Плывущий по реке Волге на комфортабельном и уютном белоснежном речном пароходике и очертя голову, отчаянно влюбляющийся в смазливую попутчицу. Оба рассказа внутри киноленты, окромя капитанской буйной головушки, более никак не перемежаются. Но, конечно же, намертво связаны, переходят одна в другую и намекают друг на друга с завидной и приятной постоянностью…

…и вот это-то настойчивое перемещение обратными прыжками назад-вперёд от мрачно-серого ужасного «сейчас» до светло-радостного прекрасного «тогда» и оказывается мощнейшим михалковским эффектом восприятия и вовлечения в подпространство его «Солнечного удара». Ленту поочерёдно, словно героя канонического ершовского «Конька-Горбунка», окунает то в парное романтичное молоко любовных притязаний, то в крутой, обжигающий идеологический кипяток, то заунывную, леденящую философскую стужу. Эффект от такого мультитемпературного экспансивного помпадура — напряжённо эмфатический. То есть — натурально зрителя если и не лишающий совсем прямо равновесия, то уж определённо — сбивающий с панталыку…

…«Солнечный удар» можно, конечно, сухо, скрупулёзно и тщательно препарировать. Качество и уплотнённость его внутренностного аллегорического и автоцитатного наполнения здесь попросту космически запредельные. С отягощающими, что называется, обстоятельствами. А можно просто прочувствовать душой. Оба эти аспекта понимания сути картины — импровизированные, в виде полярных «аверса» и «реверса» противопоставления — одинаково положительно сказываются на общей зачётной оценке творения Михалкова. И в таком ракурсе режиссёр предстаёт теперь никак и совсем не обозначенным в заглавных стартовых титрах Буниным. А, скорее, цельным Львом Николаичем Толстым. С его олимпийской неуклонностью, титанической широкостью и гигантскими аггравациями. И вывод отсюда, из конца заключительных титров и под аккомпанемент Государственного академического Кубанского казачьего хора, напрашивается однозначный и только следующий. Ну обязан, прямо-таки, Никита Сергеич срежиссировать свою «Войну и мир»! Должен — и всё тут! Ну, а мы, естественно, подождём. Ещё лет пять. Ну, или, скажем, десять. Чего уж там, ждали уже и поболее…

…«Анна Каренина» влюбляет и спаивает Толстого…

…Российская империя, год 1885-ый. Солнечный зенит степенной, роскошной и самой, наверное, прекрасной — викторианской эры человечества. С престола Всероссийского правит Царь-Миротворец Александр III (…Никита Михалков…). Мир, в обрамлении тёплых бархатных шпалер, вычурных медных светильников и ажурных невесомых занавесей, представляется непреклонным и нерушимым, как бы не бесновались революционные социалисты. Лекари увлечённо наставляют больных и здоровых в соблюдении гигиенических строгостей. Вера в прогрессивные технологические жизненные устои по числу адептов уверенно нагоняет постулаты религиозные. В этой уже декаде инженерными и изобретательскими гениями измышлены совершенно фантастические, чародейские буквально телефоны с фонографами и электрическими лампами накаливания. Промышленный бум Старого и Нового света подстёгивается невиданным развитием железнодорожного транспортного сообщения. А американский полубезумный самоделкин Дуглас МакКрекен (…Ричард Харрис…) старается внедрить и продать в России гротескный самоходный механизм для промышленной стрижки лесонасаждений под названием «Сибирский цирюльник». Для облегчения авантюрно-коммерческой составляющей в части охмурения потенциальных спонсоров и меценатов выписана прекрасная, словно полночная греза и обольстительная, будто сладчайший грех, штатовская плутовка Джейн Кэлэген (…Джулия Ормонд, которая здесь бессовестно, до наваждения походит на свою тёзку — «Красотку» Джулию Робертс…). Вопреки всем договорённостям, очаровательная Джейн совершенно случайно знакомится в поезде с лихим молодым юнкером императорского военного училища Андреем Толстым (…Олег Меньшиков…). Едва возникшие меж ними озорной флирт и трогательная симпатия молниеносно перерастают в отчаянно-взаимную влюблённость…

…Никите Михалкову удалось невероятное. Глазами влюблённой чужестранки Джейн зритель видит не только и не столько ошалевшего от её и своих чувств кадета Толстого, но — настоящую Москву образца заката эпохи русского царизма. Свежий взор изглаживает современность граней и урбанизм преломлений настоящего. Счищает привычную замыленность контуров, заново обнажая для зрителя все особенности национального характера. Открывает их во всём своём необыкновенном сиянии и золочёном блеске. Это трёхчасовое кинопутешествие в те времена, когда генеральствующий ректор военного училища свободно и без натуги изъяснялся на французском, немецком, английском и литературном русском. Когда на войну шли с песнями, а под венец — в слезах. И всё всегда было только всерьёз, всё до самого конца…

…сама история, конечно же, весьма тривиальна. Практически — до гениальности. Юнкерская истинная и бескорыстная любовь не может соперничать с генеральским всесилием, напором и похотью. Проблема, естественно, нетрудно решаемая, при наличии усердной и терпеливой выдержки. Но молодой и неопытный будущий офицер с горячим сердцем и раскалённой до предела головой не выдерживает напора чувств. И сценически-показушно карает престарелого соперника прямо в, гхм, лысину виолончельным смычком. Происходит рекомое, к величайшей горести влюблённых, в самый разгар аматорской курсантской постановки «Свадьбы Фигаро» на глазах у Джейн, высокопоставленных зрителей, светлых князей и самого наследника престола. Наличие в зрительном зале особы королевских кровей наделяет приговор худшим из возможных сценариев — Толстого обвиняют в покушении на жизнь члена императорской фамилии. То есть, собственно — в государственной измене. На этом фоне приговор в десять лет каторги в глухой тайге выглядят до необычного странным и предельно мягким наказанием…

…но, как бы то ни было, не стоит измерять ленту Михалкова общими аршинами правдоподобия и достоверности. И уж тем более — рассматривать «Сибирского цирюльника» как историко-психологическую драму, основанную на достоверном бытописном материале. Здесь во главе угла отнюдь не сухой документализм. Но — взаимодополняющий, любовный, практически, симбиоз романтики, мелодраматизма и ироничной комедии. А условности киноискусства и жанровые вольносказания просто стоят на службе необходимых лёгких фамильярностей сюжетных кульбитов, пикантности характеров и возрастных фривольностей героев. Здесь они лишь средства и инструменты достижения основной цели — воспроизвести, как неотвратимые обстоятельства становятся препятствием для возвышенных и истинных чувств. Разве что фатальным столкновением тут выступает не ледяная глыба, затопившая «Титаник», а необузданность страстей юного персонажа Олега Меньшикова. И это — самая выпуклая грань михалковской истории. Ведь наша доля — это неистовство и болезненная крайность широких чувств. А широта наших чувств — это уже судьба. Ну, право слово — распиваемое на брудершафт ослепительно красивой парой влюблённых шампанское, закусываемое придорожными бубликами, непередаваемо и объективно бесценно! Как бы вы сами к подобному до «Сибирского цирюльника» не относились…