Дэвид Кроненберг. Отзывы на фильмы

Трудно писать отзывы на подобное этому очень специфическое кино. Но... но я совершенно не был данным кинофильмом шокирован. Возможно, мой мозг надежно подготовлен "Нимфоманкой", "Жизнью Адель", "Аквариумом" и так далее, иже с ними, но мне правда норм. Норм и все - бестовое определение. И "Авокатастрофа", как киноработа, намного, в разы лучше "50 оттенков серого"! Тут хотя бы правильное позиционирование лайт-эротики около БДСМ и некрофилии. Около, значит около, а не прям некрофилия и БДСМ, без лишних испугов. А герои не так бесят, как та же Анастейша и Мистер Грей или главная героиня фильма "Аквариум".

Сцен постельных не так много, как в "Нимфоманке", они сделаны намного менее откровенно, аккуратнее, чем в том же фильме "Жизнь Адель", каждый шрам, синяк на теле героев прорисован красиво и эстетично, даже рубец на ноге стимпанк-инвалидки не вызывает отвращения. Лично меня фильм доучил не брезговать искалеченными людьми и относиться к ним спокойно, ровно также, как к остальным, целым и здоровым. Умею из кино вынести правильный посыл, лол.

Огромный минус - фильм затянут, слишком плавный, слишком размеренный, то есть его просто нудно смотреть, но бывает куда нуднее! Особо глубокой морали здесь нет, показаны люди, которые получают удовольствие только от определенного вида экстрима - автокатастроф. Надеяться, что они будут лечить свое половое извращение, избавятся от данного порока не стоит, наоборот, фильм говорит что-то вроде "каким ты был, таким ты и остался, орел степной"))))). По концовке ясно, что они свои, весьма сокращенные годы, если не месяцы, так и проведут, попадая в аварии, устраивая аварии, отбирая жизни и занимаясь любовью, пока не разобьются однажды насмерть. Мало того, это понятно на самых первых кадрах кино, так что зритель, разочарованный в отсутствии развития персонажей - просто невнимателен, либо неопытен в таком жанре, либо не сразу уловил, что тут вообще не предвидится никакой возможности развития, даже крошечного. Герои как жили, так и будут жить, эдакие стервятники; где смерть - там и они, и их странное, местами нечеловечное наслаждение.

Актеры для данного направления ленты удивительно постарались. Хоть образы семейной пары главных героев холодны и надменны, но все равно они играли, а не пытались играть (все не могу успокоиться и забыть провальные "50 оттенков серого"). Ярче всего отыграл Элиас Котеас - столь убедительного психа еще поискать нужно! Антигерой, достаточно отталкивающий карикатурный персонаж, действующий на главных героев подобно магниту, той же смерти, за которой они крадутся по пятам. Смерти неадекватной, раздолбанной, грязной и этим для них привлекательной. На парочку Джеймса Спэйдера и Деборы Кары Ангер эстетически приятно смотреть, люди в молодости были действительно красивы, в данной ленте совсем не раздражают. Их роли здесь - фарфоровых ваз, пустых изнутри, но эффектных снаружи, жаждущих как-то заполниться и выбирающих для этой цели самый примитивный способ из возможных.

Повторюсь и акцентирую, что по сюжету мало экшена, мало действия, разнообразия, с такой идеей режиссер мог снять намного круче и мощнее, но уж вышло как вышло (я бы хотел увидеть здесь нечто вроде смеси "Боргмана" и "Выживут только любовники")... Зато точно умывает франшизу оттенков, 1996 год, однако, без вертолетов и пейзажей, умывает 2015 силой исполнения.

В целом, кино подходит скорее всего только для эстетов около экстремальной любви (но не тру экстремальной), тлена, заброшек, саморазрушения в замедленной съемке, на спокойное настроение, для созерцания красивых изгибов людей и красивых изгибов ретро-машин. И, пожалуйста, без поисков морали, истины, ну зачем ее искать в таких фильмах? Все равно, что разочаровываться отсутствию зефира в рыбе.

Для меня этот фильм идеален. Любимый режиссер + любимый актер (Джуд Лоу) + любимая актриса (Дженнифер Джейсон Ли). Очень интересный многоуровнеый сценарий. Биопанк, при этом стилистика - ретро а ля 1940-е. Кроненберг поступил очень мудро, обратившись в прошлое, а не сняв супернавороченный для своего времени киберпанк с актуальными техническими новшествами. Сейчас бы его было смешно смотреть, а вот такой стиль до сих пор не устарел.

Потрясающе интересен основной сюжет, с уровнями игры - реальности.

Но мне нравится игра "eXistenZ" и с точки зрения дизайна. Кроненберг продолжает свою линию живых пишущих машинок и дышащих экранов телевизора.)

И вообще восхищает продуманность деталей, видно, как скрупулезно над фильмом работали. Например, двухголовый "дракончик" в самом начале - он никакой роли в сюжете не играет, но работает на атмосферу и настроение.

Интересны отношения между главными героями. Это не классические романтические отношения, и не "мы вместе многое пережили и так появилась симпатия". Их действительно просто "кидает" друг к другу. Возможно, это не экзистенция в смысле игра, а экзистенция в смысле рок.)

Все актеры просто блестящие, пусть и появляются лишь на несколько минут. Уиллем Дефо, Иэн Хольм, Сара Полли - роли небольшие, но запоминающиеся.

Первый раз после просмотреа я сидела после фильма минут 10, пытаясь понять, где я и кто я.))
"Смерть дьяволу Дэвиду Кроненбергу! Смерть "Экзистенции"!"

Экзистенции не повезло выйти в год выпуска первой Матрицы. Хотя сюжетно и концептуально Экзистенция явно выигрывает, аудиторию больше привлекла Матрица - настоящая визуальная кинореволюция в свое время, невиданные до того момента спецэффекты и дизайн, специфический клубный саундтрек; плюс, время требовало именно такого зрелища - это же было самое начало тотального и повального увлечения всевозможными гаджетами, супернавороченными мобильниками и кибердизайном. Виртуальные миры Экзистенции более логичны и правдоподобны, чем "реальный" мир Матрицы, где тупые машины почему-то не смогли догадаться о других способах извлечения энергии, помимо людей (не из чувства же мести они додумались до такого неэкономичного использования человечества;). Но спецэффекты Экзистенции - "органические", в противоположность хайтеку Матрицы; если хайтек в худшем случае оставляет кого-то просто равнодушным, то склизкие мерзкие живые штуковины, полусущества-полупредметы вызывают омерзение на подсознательном уровне. Grossgusting! Есть теория, что настоящее искусство, помимо эмоций, должно воздействовать и на физические ощущения, вызывать физическое омерзение и/или удовольствие. С этой точки зрения Экзистенция, безусловно, имеет некоторую художественную ценность:).

Эротика во всех без исключения фильмах культового канадского режиссёра Дэвида Кроненберга лишена даже намека на чувственность; ей не место в этой анархистской и порнографистской авторской киновселенной «бунта плоти», который обычно всегда приводит на эшафот всех к нему так или иначе причастных, опосредованно или конкретно, не суть важно. Занимательный физиологизм, броский и бескомпромиссный натурализм, проявившиеся в творчестве режиссера в полную мощь своей очевидной значительной метафоричности в дебютных «Судорогах» 1975 года, тем не менее никогда не были тотальной заменой титульной авторской философии о единении Эроса и Танатоса на фоне серой окружающей действительности, которая, впрочем, через некоторое время будет разрушена окончательно и бесповоротно руками того в чьей власти всегда находится наше плотское, телесное, материальное, наша внешняя оболочка. Аффектация основного сюжетного повествования, доведение ключевых ситуаций практически до абсурда, поступательная, но оттого не менее ужасающая трансформация человека в нечто неподдающееся классификации для Кроненберга были лишь методами основного взаимодействия со зрителем; аппелируя к шоку и естественной реакции отвращения, в тех же «Судорогах» Кроненберг выстроил в сущности историю, где при всей непоказной аморальности, четкая мораль является самоопределяющей для понимания всего столь сочно демонстрируемого кроваво-сексуального кошмара, порожденного вследствие деструктивного прогресса, приводящего к регрессивной и трансгрессивной политике самоуничтожения отдельно взятой Кроненбергом для пристального изучения человеческой общины, замкнутой в пределах жилищного комплекса, усредненного более чем.

Поддавшись сексуальной свободе, герои «Судорог» начинают саморазоблачаться, являя внешнему миру свою истинную личину, уродливую в своей тошнотворной извращенности. Однако для такого внезапного пробуждения зверя роковых желаний необходим катализатор, коим и становятся мерзопакостные твари доктора Эмиля Хоббса, которого можно зарифмовать с Регланом из «Выводка», Максом Ренном из «Видеодрома», Сетом Брандлом из «Мухи», братьями Мэнтл из «Связанных насмерть» и Аллегрой Геллер из «Экзистенции», то есть теми знаковыми для Кроненберга героями, для которых плоть человека не более чем сырьевой материал и они её с успехом обесчеловечивают, теряя при этом и самих себя, становясь не меньшими порождениями своего искусственного претворения. Очевидно, что в «Судорогах» канадский мастер оживляет кошмары своих эротических фантазий вполне в духе фрейдизма и юнгианства, оживляет не столько ради их преодоления, сколь во имя их тотального укрупнения, расширения — после «Судорог» перверсии режиссерского сознания станут ещё мощнее.

Кроненберг в этой картине вымывает серной кислотой любые сущностные различия между людьми, межполовые и межвозрастные, межконфессиональные и межвидовые, многое, впрочем, оставив на периферии, вне рамок основного действия. Стираются до кости любые рамки и сдерживающие основы общественных норм, поскольку безграничное сексуальное желание овладевает всеми. Инцест, педофилия, массовые изнасилования, некрофилия, зоофилия — человеческое общежитие под давлением внешней силы разрушается, вседозволенность и тотальная свобода оборачиваются не спасительной революцией масс, но всеобщим уничтожением человеческого в человеке. Искусственное нечто выплевывает разум, казалось бы, нормальных людей, генерированная омерзительная плоть становится идеальной метафорой животного поведения, в основе которого не пьянительная свобода, а воплощенный кошмар быта, с ворвавшимся в него лавкрафтианским хаосом. Паразитарное существование обыкновенных и неприметных людей Дэвид Кроненберг в «Судорогах» рушит внедрением куда как более опасного паразита, имя которому отчужденность от морали и принципов; секс не становится смертью, но её он приближает с каждым новым первым поцелуем незнакомки, поцелуем у эшафота нового времени. Трах обнажает затаенный страх перед свободой воли, которой мало лишь обладать; с ней надо совладать, пока тело твоё не станет инкубатором для тварей, для которых нет человека, но есть лишь плоть и ничего больше.

Зигмунд Фрейд хотел секса, поэтому родил психоанализ. Карл Густав Юнг хотел секса, поэтому родил аналитическую психологию. Отто Гросс хотел секса, поэтому ничего не родил кроме нескольких детей.
Если верить режиссеру Кроненбергу, секса хотят все и всюду. И в чопорной Вене, и в скучной Швейцарии, и в революционной России. Секса хотят мужчины и женщины, взрослые и дети. Но признаться в этом постыдном (хоть и естественном) желании могут себе позволить далеко не все. Да и то решаются они на это не добровольно, а во время лечения – лечения беседой…
Вульгарный подход к психоанализу встречается так часто, что уже не смешно. И характеризует такое отношение не сам «опасный метод», а тех, кто о нем рассуждает. Вот и от фильма Кроненберга остается ощущение, что специалист по ужастикам в психологии смыслит мало. Иначе почему истеричную пациентку Сабину Шпильрейн у него играет совершенно не подходящая на эту роль Кира Найтли – заламывающая руки, выпячивающая глаза, двигающая нижней челюстью и изо всех сил изображающая Хилари Суонк? Почему Фрейд выглядит как истукан, а Юнг как тупица? Почему фрау Юнг хлопает глазами, как фарфоровая кукла, а Венсан Кассель в роли развратного невротика ни на секунду не вызывает жалости – только презрение и отвращение?
Помимо откровенно плохой актерской игры и отсутствующей как факт режиссуры в «Опасном методе» смущают две вещи: невнятный пафос (нельзя же и вправду всерьез воспринимать мысль про секс, лежащий в основе всего сущего) и абсолютная картонность. Картонными кажутся не только персонажи, но и все происходящее на экране. В итоге рождается ощущение вранья и фальши, не слишком уместное в разговоре о человеческой психике.
Но самое главное разочарование связано с мелкостью картины, с ничтожностью результата – замаха-то было рублей на десять (Фрейд, Юнг, психоанализ, звезды первой величины и т.д.), а удар и вовсе не получился. Лучше бы Кроненберг продолжал снимать своих «Мух» и дальше. Время подумать о душе для него еще явно не наступило.

Кроненберг ставит шокирующие фильмы. С омерзительными деталями, фантастической фабулой и волнующим сюжетом. От некоторых я в восторге. Некоторые не нравятся категорически. Вместе с тем «Муха» - один из самых моих любимых ужастиков.
Дерзкий по своей сути рассказ написал малоизвестный в России французский писатель Жорж Ланжелан. Этот рассказ экранизировался несколько раз. Думаю, работа Кроненберга самая удачная.

Канадский кинорежиссёр сумел создать фильм в высшей степени потрясающий. Мы смотрим на постепенное перерождение Брандла. Это наблюдать гораздо страшнее, чем мгновенное превращение человека в монстра, которые мы видим в фильмах о вампирах и прочих сказочных персонажах, когда совершенно не ощущается реальности происходящего. Здесь всё по-настоящему и от того ужасно. Всё происходит постепенно и движется к катастрофичной концовке. Мелкие подробности поглощаются внимательным зрителем, что ещё более разукрашивает и без того содержательное повествование.
Другими словами, просматривая в который раз этот фильм, я представляю себя этим самым изобретателем телепортационных камер, который попал в такое трагичное положение, воспроизвожу себя на его месте. Ничего страшнее придумать, по-моему, просто не возможно!
В концовке Кроненберг наносит ещё один сокрушительный удар по нашим нервам. В результате всех этих необычных экспериментов на свет является такое экзотическое существо (молекулярно-генетический сплав человека, мухи и научно-технического агрегата), которое вызывает уже не омерзение, а жалость. Фильм из обычного ужастика становится эпически-философским, а на глаза сентиментальных зрителей наворачиваются слёзы.

Пожалуй, нет ничего совершенно удивительного в том, что Дэвид Кроненберг в 1991 году решил экранизировать Уильяма Берроуза, взяв за основу не только его самый скандальный роман «Голый завтрак», но и многие другие его произведения, не погнушавшись даже эдакой экстраполяции биографии самого писателя, для которого безнарративность стала базальтернативностью, а маргинализация образа жизни её главным смыслом. Галлюцинаторная природа творений Берроуза весьма точно зарифмовалась с мрачными кинематографическими сновидениями Дэвида Кроненберга, расщеплявшего homo novus на мелкие ошметки плоти, да и нонконформизм обоих был более чем очевиден и не всегда всем удобен. «Обед нагишом» Кроненберга принципиально кажется чуть ли не самым радикальным творением канадского смутьяна, вобрав в своей алогичной, асимметричной и аморальной палитре все то, что делает его кинослог объективно авторским: педалирование перверсивной сексуальности, сны разума, регрессивность науки и поиск человеческого в человеке, падающего с катастрофической неизбежностью ниц.

Тем примечательнее, что «Обед нагишом» это не совсем антиутопия, точнее совсем не антиутопия, несмотря на проскальзывающую по касательной тему контроля сознания. Редуцируя глубоко наркозависимый образ писателя Билла Ли, альтер эго самого Берроуза в период его танжерского dance macabre, Кроненберг продуцирует на плёнку механизм сознательного выхода за пределы вымысла, пытаясь в том числе понять что есть в глобальном смысле творчество, рожденное в муках тотальной ломки и отходняка.

Это уход от обратного в кафкианском изначальном понимании, которое обильно присутствовало и в оригинальном произведении Берроуза: у Кроненберга ранее человек становился мухой, мутировавший организм отторгал из себя малозначительный гуманизм так же, как у Кафки Грегор Замза сам становится ментально насекомым; в «Обеде нагишом» уже насекомые обрастают гоминоидными чертами, заменяя не только людей, но и те вещи в жизни Билла Ли, новой вариации Замзы в пространстве человеческого дна, что делали его жизнь осмысленнее. Живые пишущие машинки с ярко выраженной заднеприводной сексуальностью, жуткие посланники Интерзоны, вторгающиеся в нашу реальность, наркотики, боль, абсурдность — по Кроненбергу, любое творчество предстает нечеловечески кошмарным, разрушающим в конце концов и плоть, и дух самого демиурга, прикоснувшегося самовольно к силам иноприродного, практически лавкрафтианского характера. Предоставляя множественные возможности для интертекстуального прочтения, Кроненберг полностью от нарратива не отказывается, увязывая в единый пласт деструктивную сущность вдохновения и невозможность избавиться от аддикции как таковой, ибо аддикция и есть это самое вдохновение. Логос режиссёр заменяет макабрическими визуальными решениями, претворяя литературный процесс в нечто противоестественное, повторяя, но в своей манере, мотивы творческих исканий Юхана Борга из «Часа волка» Бергмана, но только творец от Кроненберга идёт большей дорогой саморазрушения, вымощенной жёлтым кирпичом.

Эскапизм же доведен режиссером до состояния невыразимости по ту сторону привычного восприятия. Снова после «Связанных насмерть» в творчестве канадца возникает тема дуализма, но на сей раз решенная с привкусом Берроуза. Интерзона — не Ад, но близко к этому, кривое отражение ещё более кривой и уродливой прозы внекадрового бытия, и личностный распад Уильяма Ли, начавшийся по ту сторону иглы, завершается в танжерском междумирье, населенном омерзительно склизкими насекомыми, сношающими людей во всех немыслимых позах зю, переменчивыми доппельгангерами и гермафродитами. Тем паче, что сам Ли саморазоблачается на фоне этой удушливой кошмарности, меняя ориентацию на более радужную и радушную. Интерзона на поверку оказывается и зоной постмодернизма, где внутренне свободный художник волен творить все что ему заблагорассудится; в Билле Ли воплощается множественное триединство — он сам как часть авторского чужого вымысла, он сам автор новой реальности, он ничто и в то же время Ли как собственно герой и отождествление Берроуза и Кроненберга. В этих условиях возможности интертекста становятся узконаправленными, что в реальности и показал сам Кроненберг, после «Экзистенции», взрыхленной на почве снаффа восьмидесятнического «Видеодрома» не сумевший снять ничего нового, без предрешенности некоторых иллюзий и аллюзий.

«Кровь и пончики»
Смотрели вместе с green_dragonfly эту прелестную вампирскую трагикомедию 1995 года, и страшно радовались, что «достали» копию именно в переводе Володарского: во-первых, ностальгия по дикому видеорынку девяностых захлестнула со страшной силой; во-вторых, Володарский замечательно переводит — он даёт актёру сказать, а потом вписывается со своим переводом в паузы, так что слышен и оригинальный текст с интонациями, и смысл понятен. (Замечу в скобках: переплюнул его, имхо, только Королёв, переводивший, в частности, «Консьержа» — этот перфекционист ухитряется переводить АБСОЛЮТНО ВСЁ, а в паузы ещё и собственные примечания вставляет, на случай если зрители чего не догоняют.)
Так вот, «Кровь и пончики». Скромная канадская фильма с удивительным актёром Гордоном Карри в главной роли вампира, который не особо хочет им быть. Ещё в маленькой роли местного мафиози засветился — ни с того, ни с сего — Дэвид Кроненберг. Поклонников «Сумерек» просят не беспокоиться: Бойя (Карри) нелеп, неуклюж и вызывает острую жалость. Но тем, кто ценит необычные актёрские работы, особенно по части пластики — посмотреть советую.

Говоря о «Видеодроме» Дэвида Кроненберга, до гнусной боли, до вязкой чрезвычайности легко сделать из канадского любителя потискать публику плотью и за плоть, к которой он, впрочем, всегда был объективно неравнодушен, очередного пророка, Мессию, предрекшего катаклизмы телевизионного зомбирования вкупе с анально-диэнцефалонным зондированием человеческого сознания. То есть все те прелести пропагандистской порнографии, что сейчас можно с успехом лицезреть почти повсеместно, кроме, пожалуй, не охваченных чумой телевидения и интернета стран третьего и четвёртого мира, да и то не факт. Бесспорно, «Видеодром», как и вышедшая в пору расцвета поколения Х «Экзистенция», являющаяся его утробным плодом, считывается безо всяких дополнительных усилий как эдакий фантастический мираж о том как телевидение поглощает человека, превращая его в нечто противоестественное, точнее даже переизвращая и перекраивая по своему образу и подобию. Растворяя то что ранее было мыслящим объектом в пустой, технологизированный субъект, эдакую флешку на двух ножках, рожденную в ту пору когда компьютеры ещё были размером с пентхаус. Наиболее видимая на скупой в своем киноизьяснении поверхности фильма драматургическая коллизия «ТВ и ты» ныне трансформировалась в твиты, симуляция бытия в соцсетях подменила и подмяла под себя всех и каждого, а некогда запретный плод снаффа легко найти в куче маргинальных сообществ, попутно устроив себе большую жратву из псевдофилософских пабликов и котэ со статусами. Телевидение умерло быстрее, чем даже мог предположить Кроненберг, играя в «Видеодроме» в неочевидные забавные игры с реальностью и инаковостью.

С того самого момента, когда фильм начинает проваливаться в изощренную галлюцинаторную горячку, Кроненберг во всю свою мощь разыгрывает, не размениваясь на мелочи, истинное торжество плоти, зловещий эсхатологический пир тотального бессознательного. Макс Ренн, рыщущий с жадной увлеченностью в поисках собственного наслаждения, дабы потом, обретя искомое, подсадить на эту иглу недремлющего порока новых адептов, волей «Видеодрома» становится не более чем смердящей от своей же внутренней пафни вагиной. Теперь уже не Ренн совокупляет в групповых сочетаниях окружающую его действительность; сама «новая реальность», вторгнувшаяся с иррациональным и хаотичным сущностным своим воплощением в «Видеодроме», сношает человека, лишая его права на любой выбор, даже на шаг вправо и влево, только горизонтально, только хардкор! И снова, как ранее в «Бешеной» или в «Судорогах», сексуальность по Кроненбергу приобретает опасный шарм гнилостной чувственности, подавленной и высвобожденной девиантности. От Ренна до Балларда в сущности оказывается не так уж и далеко, но если первый из-за своей пресыщенности был наказан вполне в духе доброго доктора Йозефа Менгеле, то второй, рефлексируя, начал искать искомую щель чуть выше бедра, но в основе всей этой дихотомии кроненбергской галереи героев (минуя типажи врачей и учёных с их тягой к высшим знаниям и комплексом Бога) не технократический прогресс, регрессирующий понятие homo sapiens, губительный, но в контексте творчества режиссера несколько упрощающий и укрощающий истинную суть, но трансгрессия и депривация, деградация и уничтожение личности.

Впрочем, в «Видеодроме» вовсю колыбель раскачивает дедушка Фрейд, и фильм в духе душеспасительного психоанализа оказывается по сути набором самых явных и характерных комплексов из целой их громадной коллекции, сделанной Кроненбергом в картине по принципу аппликации. Ренн — типичнейший эгоист, эгоцентрик и вообще страдающий полной сексуальной неудовлетворенностью человек, алкающий волглой пенетрации в самодовольных конвульсиях, в сладострастных оргазмических копуляциях, в отталкивающе-мокрых куннилингусах самец, который по иронии судьбы и очень черноюморной авторской прихоти сменит ориентацию, но при этом парадоксально оставшись мужчиной (Кроненберг кастрирует Ренна скорее на уровне ментальном, физиологически же сотворив из него нечто гермафродитическое). Никки — суть рифма открытой сексуальной жестокости, не приемля мягкого и нежного, она отвергает первородность любви в угоду животной первобытности, атавистической дерзости, её роль активна, а не пассивна, сверху, но не снизу, больно, до крови, до синяков, секс и есть боль, и в итоге «Видеодром», откликаясь на её преднамеренный маньеризм сексуального поведения, делает её своей сакральной жертвой. Умирать, так с оргазмом. Обливион, человек-метафора забвения, эскапизма, homo technologis, наоборот лишен всякой идентификации и индивидуальности в контексте Фрейда. Он по сути альтер эго самого режиссёра, являющегося демиургом нового мира и новой плоти. Приоткрывая окно этой потусторонней, выжженной от любой, даже мимикрующей моральности, реальности Кроненберга, зритель попадает в свой собственный Видеодром, населенный страхами, воспоминаниями, желаниями, эмоциями — и лишь тут он свободен полностью в своей воле творить все что, как, когда и с кем вздумается. Фактически это эдакий хостел в духе шизополиса, в мире современном обретший плоть множества садистских видео, выставленных на всеобщее обозрение.

Дэвид Кроненберг определённо боится, практически на подкожном и подсознательном уровнях своего восприятия, женщин, причём всех без исключения. Во всяком случае, то с какой очевидной периодичностью представительницы слабого пола предстают в его кино-, и мифотворчестве как безжалостные исчадия ада или теми, кто этот ад порождает, не заставляет сомневаться в истинности этого утверждения. Авторская гинефобия, порой и перерастающая в откровенную мизогинию, бесспорно, наиболее ярко проявила себя в условной трилогии Секса и Смерти, состоящей из картин 'Судороги', 'Бешеная' и 'Выводок', причём секс в этих фильмах показан в духе Лавкрафта, который и вовсе не скрывал своей ненависти к женщинам. Очевидно наследуя ему, но в то же самое время творя и собственную мифологию, в которой сосуществуют как привычные для хорроров темы слияния Эроса-Танатоса, так и идеи отвержения плотью духа и её трансформации (трансмутации), Кроненберг в 'Выводке', итожащем в единый философский монолит все три фильма, приходит к выводу, что материализующийся под давлением не столько внешних, сколь сугубо внутренних факторов страх женщины несёт в себе тротил неимоверного разрушения. Женщина, по Кроненбергу и если исходить из логики 'Выводка', является главным воплощением вселенского Хаоса; тьма её страхов, сновидений, кошмаров столь глубока, что, познав её, можно просто сойти с ума. Материализовавшись, эта тьма души начинает подстраивать мир под себя, ломать его, уничтожать, превращать в кровавую пыль, что и происходит в 'Выводке' в итоге. И окровавленная пуповина 'Выводка' туго связывает в единое целое и 'Одержимую' Анджея Жулавского, и 'Антихриста' Ларса фон Триера, будучи их прямым предшественником.
'Выводок' универсально является фильмом, исследующим тотальный, почти на атомарно-молекулярном уровнях, распад современной семьи. Кроненберг с самого начала показывает, что семья Карветов пребывает в состоянии расщепления привычных отношений на мелкие осколки. Если и было когда-то между Фрэнком и Нолой взаимопонимание, та самая настоящая любовь, а не фантомная, испаряющаяся довольно скоротечно страсть, что тугой клейковиной соединяет чувства если не навека, то хотя бы на половину вечности, то теперь нет ничего. Депрессия, кризис, отсутствие общих точек соприкосновения - такова новая реальность для Фрэнка, не готового взять на себя ответственность за жену и дочь, стать Отцом, родителем в наиболее значимом понимании. Он просто слаб, бесхарактерен, бесхребетен, тогда как Нола свою силу в полной мере не осознает, предпочтя рефлексию безумия и деструктива, в итоге ведущего в никуда и в Ничто. По сути в 'Выводке' угадываются изыскания Жан-Поля Сартра, лейтмотивом которых, если говорить о так называемом Etre-et-soi, противопоставляемом Еtre-pour-soi, становится то, что это самое Ничто порождено самим человеком, тем, что у него внутри. Для Нолы Ад - это действительно другие, тогда как для всех остальных Ад - это она сама, замкнутая в сумеречных пределах психиатрической клиники доктора Реглана. Все её нынешнее, порой неосознанное, сомнамбулическое состояние, характеризуется тотальным отчуждением (оно, между тем, характерно практически для всех героев кроненбергской киновселенной), отвращением к миру, который она ненавидит и эту всеобъемлющую ненависть, ярость передаёт своей дочери, плоть от плоти своей матери. Но за подобное преступление против воли своих родных Ноле придётся расплатиться сполна. В свою очередь Дэвид Кроненберг методом своего киноизьяснения аппелирует к эстетике отвратительного; страх - вязкий, тягучий, гипнотический и кровавый - зарифмован с отвращением на физиологическом уровне. Режиссёр подменяет или даже отменяет то, что именуется angst/furcht на ekel/abneigung. Зритель видит к финалу фильма мир глазами не Фрэнка, но Нолы и Реглана, и этот мир омерзителен до тошноты, до человеконенавистничества. В таком мире вполне способны ужиться биотвари, порожденные больным разумом Реглана, в образе которого Кроненберг обыграл архетипических сумасшедших учёных из хорроров пятидесятнического и шестидесятнического разлива. Реглан - это и новый Виктор Франкенштейн, и Куотермасс, и Моро, главной целью которых в сущности является постижение Высшего Знания и собственное превращение в Бога.
'Выводок' - это био-, и бадихоррор, где на поверхности лежит идея бунта искусственной плоти. Плоть-сырье, коими были до определённого момента странные дети из лаборатории, уродливые в своей непринадлежности ко всему человеческому твари, материя и материал, становится плотью-разумом(но не плотью-духом; монстры Реглана как раз отвергают все духовное что в себе, что в остальных), уничтожая в конце концов и своего создателя, не говоря уже об его многочисленных инкубаторах. Забавная игра в сотворение оборачивается кошмаром, когда искусственная жизнь начинает подавлять жизнь натуральную. Стираются грани между ними, зловещий выводок проникает в наш мир, дабы низвергнуть его в Мальстрем. Плоть-сырье начинает быть первичной, тогда как плоть-дух вторичным, тем, что уже не так существенно.

Отвратительный фильм, после которого никак не могу избавиться от привкуса тошноты. До последнего кадра искала там что-то ценное или оправдывающее огромное количество откровенных сцен. Так и не нашла. И рецензия Гладильщикова не помогла. Он тоже этот фильм по его собственному заявлению не принял.

Я вообще спокойно отношусь к эротическим сценам в артхаусном кино. Но черт побери там должен быть смысл! Идея! Откровение!

В "Автокатастрофе" единственное, что претендует на идею - это измененное психическое состояние у людей, побывавших в автокатастрофе, которое причудливым образом сплетает возбуждение с авариями во всех их проявлениях. Ну допустим. И? Заявил нам эту идею режиссер. А дальше?

Никакого развития по большому счету нет. Только сплошные эротические сцены в разной обстановке и разным составом. В той же рецензии Гладильщикова говорится о том, что это фильм о поиске экзистенциальных перспектив. Ну режиссеру наверное виднее, я за обнаженкой его высокий посыл не разглядела. И почти уверена, что не я одна.

Вот уж не думала, что фильм когда-либо вызовет у меня такое отвращение. "На игле" и рядом не стоял с "Автокатастрофой". Просто детская сказочка с непременной моралью в конце. Чувствую, будто режиссер воспользовался моим мозгом в своих извращенных целях и мне совсем не понравилось. Потому что очевидно наши с ним понятия об удовольствии коренным образом расходятся.

ИТОГО: Никому и никогда не советую. Если бы не киновызов, я бы вырубила после 15 минут.