События друзей koyaanisquatsi — стр. 87

Несовершеннолетней Анне в ее достаточно короткой жизни сильно не повезло. Отчим был редкостной ублюдочности гадом, который в один не самый удивительно прекрасный миг своей жизни жестоко расплатился за свое похотливое желание отшампурить собственную падчерицу, у которой хватило смелости прикончить его и быть на этом здоровой. Но на этом приключения Анны в мире криминальных чудес не закончились и она попала в женскую тюрьму с крайне своеобразными порядками.

Даже у самых паршивых трэш-режиссеров иногда в карьере бывают и некоторые просветления, и если не очень большие, то просто весьма интересные творческие удачи, после которых можно уже однозначно говорить, что не все и не все еще потеряны не только для мира специфического грайндхаусного, а вообще всецело кинематографического, хотя таких рывков вперед среди элиты трэш-мастеров и подмастерье с каждым годом происходит все меньше и меньше, а зрителю все чаще и чаще приходится раскапывать эвересты гуано, чтобы отыскать среди всего этого кинематографического бэмувишного и цэмувишного помета если не ограненные бриллианты, то хотя бы цирконий.

Американец Джаред Кон, режиссер, продюсер и актер, в мире фильмов класса В личность не самая известная и его богатая фильмография, в которой зрители могли лицезреть и асилумовский мокбастер «Атлантический рубеж», и просто трэш «Кто не спрятался…», а также веселый «Вессенний праздник бикини», в 2013 году наконец-то разродился(муки явно были адские) своим новым творением, фильмом «Малолетка», который, в отличие от предыдущих творений этого мерзопакостного творца с внешностью херувимчика, оказался приятным сюрпризом для всех ценителей более-менее качественного и пристойного(впрочем, скорее, непристойного) грайндхауса без прикрас, зато с обилием незабываемых и просто извращенных в меру зрительской испорченности и девиантности сцен.

Фильм «Малолетка», отчасти сюжетно перекликающийся с культовой картиной «Шоссе» Мэттью Брайта, представляет из себя на выходе не изощренную стилизацию под классический трэш, не поддакивания Тарантино и Ко, а самый настоящий откровенный образчик фильмов категории WIP, то бишь, если кто не знает, «women in prison». Относительно недавнее «Уничтожение» Джоша С. Уоллера было куда как изощреннее стилистически и художественно, имея в себе нарочитую жанровую эклектику и самоиронию впридачу. «Малолетка» Кона решена уже в стиле классических тюремных историй о невинных или, как в случае с обозримым фильмом, очень виновных девицах, которым приходится волей судьбы и извращенцев-режиссеров, явно сублимирующих таким образом все свои сексуальные фантазии с вкусными оттенками БДСМ, испытать на себе все ужасы пребывания за решеткой.

И в данном случае «Малолетка» далека от перверсивной иронии Хесуса Франко или жесткой сатиры Джека Хилла; фильм Джареда Кона по своему содержанию близок к агрессивной стилистике работ чешского грайндхаусного режиссера, порнографа и этнографа Ллойда Симандла, потому в картине нашлось немало места для лесбийского промискуитета, которого в ней более чем предостаточно, снятого к тому же оператором Лаурой Бет Лав с отпетым вкусом знатного порнографа, а так же для парочки сверхоткровенных эпизодов с физическим насилием и прочими радостями тюремного быта.

Фильм буквально стремится напрочь задавить и подавить зрителя реалистичной жестокостью и натуралистичной откровенностью некоторых, являющихся наиболее ключевыми, эпизодов, однако и за рамки разумного «Малолетка» тоже не выходит, являя собой пример весьма сбалансированного образца WIP, в котором нет жести только ради самой жести, насилия исключительно ради него самого, потому главная героиня в исполнении Сары Малакул Лэйн не отправляется в расход и по рукам при любом удобном случае. Конечно, фильму не хватает глубины, ибо трэш и не предполагает сосредоточения на излишнем психологизме, в нем почти нет полновесного раскрытия характеров что антагонистов, что протагонистов, а режиссура провисает даже в самые напряженные моменты, но как для картины дотоле совсем безобразного трэшедела «Малолетка» Джареда Кона видится как определенный творческий рывок. Лишь бы после этого уверенного в жанре рывка не последовало с десяток олимпийских прыжков вниз.

Обладатель 'Золотого Георгия' ММКФ-2006, фильм 'О Саре' 2005 года стал второй по счету и самой, пожалуй, заметной киноработой шведского режиссера иранского происхождения Карима Отмана. Центром сюжетного и философского мироздания ленты, главным воплощением авторского замысла является Сара, героиня финской актрисы Линды Зиллиакус - персонаж крайне неоднозначный и отнюдь не являющийся положительным. В трех равноценных по содержанию и драматическому накалу и насыщенности главах фильма, которые вмещают в себя десятилетний период жизни главной героини, в трех главах, именуемых 'О поисках дома', 'О поисках приюта' и 'О поисках любви' зритель может наблюдать постепенную духовную и личностную трансформацию персонажа Линды Зиллиакус, ее превращение из 20-летней инфантильной и импульсивной девушки в опытную женщину с крайне рациональным складом ума. С самого начала и почти до самого финала Сара предстает перед зрителем натурой эгоистичной и для которой непреодолимых обстоятельств нет. Эгоизм толкает ее на опасное решение отказаться от матери, упрятав в лечебницу и решив таким образом массу проблем для себя. Отношения Сары с матерью становятся по сути центральными в первой главе фильма, отношения болезненные, деструктивные для обоих сторон и в дальнейшем сильно сказывающиеся на последующей жизни героини.
В делах альковно-романтических Сара не менее эгоистична. К своим многочисленным мужчинам, среди которых можно обнаружить привлекательного футболиста Калле в исполнении Александра Скарсгарда(кстати, единственный из всех мужских персонажей фильма, кто вызывает симпатию), очкастого клерка и чернокожего рабочего, Сара относится очень потребительски и любовь ни к одному из них не проглядывается. Кажется, что представители сильного пола нужны ей или для удовлетворения сексуальных желаний, в качестве партнеров на одну ночь, или в качестве довеска для помощи по дому. После встречи с Сарой жизнь каждого из этих мужчин изменилась в худшую сторону или стала еще более пресной, а она, переступив через них, даже напоследок не оглянулась. Сара - это женщина с отчетливой печатью рока и все совершенные ей прегрешения, даже самые мелкие, в отношении матери и возлюбленных вернулись ей бумерангом, напоминая о совершенном едва ли не ежеминутно. Сара - это тип роковой женщины, которой улыбка совсем не к лицу, которая в собственных поисках любви, дома и душевного пристанища постепенно теряла себя.
Сара(в значении имени 'властная' или 'родоначальница всего сущего') свое имя истинно оправдывает, хоть стать матерью ей явно не дано. Это властная жесткая натура, которой во многом суждено пройти по пути преемственности поколений, а единственной жертвой, принесенной ей на сакральный алтарь, ее расплатой за все становится невинное дитя, зачатое не от чистой любви, а от вящего собственничества и эгоизма, ведущего в никуда, лишь на путь самодеструкции. Но и мужчины возле нее тоже не самые достойные: в противовес сильной героине Карим Отман создает целую галерею слабовольных мужских персонажей, ибо ни один возлюбленный Сары не склонен что-либо в своей жизни решать сам. Амбициозный футболист, либидо которого проявляется лишь в пылу опьянения, типичный среднестатический карьерист, 'Том Сандерс шведского разлива', или обычный рабочий без жилья и без перспектив...Ни один из этих мужчин не соответствует критериям прекрасного принца, а для Сары выражение 'С милым и рай в шалаше' выглядит крайне неконвенциональным. О любви она думает в последнюю очередь и в течении десяти лет Сара не станет лучше или моральнее; снедаемая эгоизмом, она, лишь постигнув истинное горе, поймет, что наступила пора перемен.
С точки зрения художественного контента в фильме 'О Саре' режиссер Карим Отман подыгрывает как гуманистическим традициям Ингмара Бергмана с его тщательным вниманием к проблемам и горестям маленького человека, а с другой - Карим Отман очень жесток и беспощаден к своим героям, укладывая фильм и в стилистику триеровской 'Догмы-95'(деление фильма на главы выглядит уж очень нарочито по-триеровски). Не прибегая к киноязыку натуралистичной чернухи или гипероткровенной порнухи, как и избегая гнетущей бытовухи, не нарочито идеализируя или излишне романтизируя происходящее, не мистифицируя и не маргинализируя, фильм 'О Саре', авторский и проникновенный по интонации, говорит со зрителем на простом и доступном языке о привычных проблемах, воссоздавая саму жизнь на экране. Фильм снят академично, но не скучно, без постмодернистских изысков и китчевых истерик, без эпатажа. 'О Саре' в большей степени является социальной зарисовкой не только шведского, но и европейского социума в целом, а главная героиня воспринимается и как яркое порождение перезревшей эмансипации 21 века, которая за собственную свободу от всяческих обязательств жестоко расплачивается, не сумев обрести ни настоящую любовь, ни простое человеческое счастье, толком не найдя даже точек соприкосновения с мужчинами, окромя дружбы организмами. I slutet av tragedin...

Молодая привлекательная девушка Зои, у которой есть всего лишь один прискорбный изьян — она нема, отправляется в компании своего незаметного бойфренда в несколько унылый и однообразный трип по дорогам и весям юга Америки. В результате определенного казуса Зои становится жертвой сексуального насилия, совершенного группой реднековского вида молодчиков, которые вдоволь над ней поиздевашись, закапывают ее в пустыне. Однако издавна дремавший в этих мутно-желтых песках дух индейцев не без помощи сурового вида шамана гойкомитичоподобной разновидности совершает внутрителесную пенетрацию в несчастную девчонку, которая начнет свой безжалостный и кровавый путь мести, не чуждаясь особо оригинальных в своём садизме методов расправ.

Начавшееся в начале и середине нулевых годов возрождение такого субжанра грайндауса как «rape & revenge» или же просто рэвендж-фильмов уже успело отметиться рядом знаковых и сверхжестоких картин, среди которых наибольшую художественную ценность и незыблемый зрительский интерес представляют лишь дилогия Квентина Тарантино о Кровавой Невесте, представляющая из себя мастерски снятую постмодернистскую оду кинобрутализму, аналогичные фильмы Айзенера и Родригеса, а также их куда как более бесталанных подражателей. Пика своей безудержной извращенной, хотя и эффектной жестокости истории насилия и мести обрели в дилогии Стивена Монро, вернувшего к жизни один из самых жестоких хорроров на эту тему под названием «День женщины«, пришедшего из семидесятнических драйв-инов. Ничего нового и экстраординарного в этом субжанре практически не осталось, и каждый новоявленный рэвендж-фильм всего лишь стремится с разной степенью успешности перещеголять друг друга по мерзопакостности визуала.

Фильм-участник престижного международного кинофестиваля ужасов в испанском Ситгесе, третья по счету полнометражная режиссерская работа американского представителя инди-кинематографа Майкла С. Ойеды, хоррор «Одичавшие» 2013 года лишь на первый взгляд представляет из себя шаблонный порнопыточный ужас из категории «глупая девочка попалась в лапы насильников, потом враз поумнела и насильников отымела в духе Де Сада». Собственно, первая половина картины представляет из себя аттракцион насилия над несчастной жертвой, хотя режиссер держится в рамках дозволенного и не выделывает садистские финты только ради них самих, потакая глубинным инстинктам упивания чужими болью и страданиями, но и отчетливо создавая отвратительные портреты антагонистов, которых и не жаль пустить в расход. В первую очередь в фильме доминируют атмосферность и реализм, тогда как желанное мясо и мистицизм становятся сюрпризом, нежданно подкарауливающем зрителя, и по сути дешифрующем стандарты пыточного ужаса в весьма своеобразный авторский хоррор с огромным потенциалом.

Этот сверхмалобюджетный и сверхнезависимый образчик кинематографа насилия чрезмерной очевидностью сюжетных поворотов не страдает, лишь начинаясь весьма стандартно, а в дальнейшем Майкл С. Ойеда эффектно пускается во все тяжкие шаманизма и мрачного мистицизма, превращая своеобычный фильм ужасов о смене ролей жертв и насильников в эдакую философскую притчу о неизбежной расплате за грехи даже через сотни лет, о кровавой вендетте не столько за жестокое насилие над немой девицей, попавшей не в то время и не в то место, сколь за уничтожение индейцев на их исконной земле, месть за попранные, но не умершие традиции, месть, садизм которой границ не знает, ибо их и нет для режиссера, который умело соединяет в картине элементы роуд-муви в духе «Аварии» и картин Роджера Кормана, рэвендж-хоррора a la обе части оплеванных могил, слэшера, пронизанного мотивами классического «Дорожного убийцы» и сверхкровавого сплэттера с кучей кишок, внутренностей, мяса и костей в лучшем стиле немецких и итальянских хоррормейкеров трэш и околоразновидности, впитав и по-своему искусно переосмыслив и переработав их изыскания на почве брутальных макабрических видений.

И, искупавшись в крови своих убийц, насладившись сладкой болью и нежной пыткой, Зои в конце концов уходит прощенной и чистой, отомщенной и живой. Демоны, очнувшиеся на фоне индейских могил, вновь заснут, но этот сон будет тревожным, странным, покрытым пеленой инфернальных картин, сон, рождающий чудовищ в теле прекрасной немой незнакомки, с которой лучше не встречаться на пути, и даже не пытаться ее склонить к камасутроподобным позициям. Она ведь отныне дикая, зверь в горячке, который истерзает твой хладный труп на пути в Ад.

Временно оставшийся без работы и дальнейших жизненных перспектив пролетарий умственного труда Ник Данн переезжает вместе со своей женой Эми из града большого и густонаселенного в родные захудалые пенаты тлеющего Миссисипи. Впрочем, как известно, с милым и рай в шалаше, особенно если семейная идиллия является не фальшивой, а самой настоящей, высокой пробы. Однако этому милому уютному идеальному миру скоро придет конец, когда перед самим началом торжества по случаю брачной пятилетки исчезнет буквально в никуда Эми, а все хаотично разбросанные по дому улики будут прямо указывать, что виной всему ее муж. Змеевидный клубок интриг и тайн святого семейства, которым лучше бы было оставаться вовсе нераскрытыми, начнет медленно, но верно распутываться, вовлекая в поиск опасной истины все новых и новых действующих лиц.

Дэвид Финчер — режиссер не только с громким именем, но и с большим выменем, сосцы которого полны не только молока скорби постмодернизма и изощренного визуального экспериментаторства, но и жанровых сливок, которые достопочтенный режиссер перманентно снимает в каждом своем новом проекте, стремясь поочередно к деконструкции и деклассификации привычных жанровых форм, насыщая их подчас лишенным всякой шелухи архетипичности содержанием. Преобразование жанров по Финчеру — это поступательное препарирование байопика или же классического детектива в полновесный авторский комментарий к бытующей реальности("Социальная сеть» и «Зодиак» соответственно, где первый отразил актуальность социальных сетей в тонах околосудебной драмы, а второй — кинематографическими методами воссоздал глубинное околонуарное историко-криминальное исследование преступлений без наказания необыкновенного американского маньяка), или же трансформирование классического гран-гиньоля в универсальную притчу о человеческих пороках и слабостях("Семь» и «Игра»), или же нетривиальные игры в социально-психологические мистерии в «Бойцовском клубе» и «Бенджамине Баттоне». Не стала исключением из этого творческого правила Финчера творить сугубо авторское кино с сильнейшим зрелищным потенциалом на обломках привычных жанров и стилей и последняя по счету его крупная режиссерская работа — фильм «Исчезнувшая» 2014 года, ставший экранизацией одноименного бестселлера двухгодичной давности известной американской писательницы Гиллиан Флинн.

Довольно бережно отнесясь к оригинальному литературному первоисточнику, не изменив его тотально, а пожертвовав лишь парой побочных персонажей в ее сюжетной интриге и сжав до концентрированности все коллизии, чтобы охватить все и всех, Финчер в «Исчезнувшей» перешел от абрисов попкорновой беллетристики к универсумам социальной обобщенности, ибо лента эта лишь формально является детективным, а моментами и мелодраматически-эротическим триллером, в котором сюжетная пружина сжимается поступательно, дабы в финале разразится столь ожидаемым в любом случае катарсисом. Но прежде чем он воцарится в фильме, Финчер в узнаваемой холодновато-отстраненной манере на приглушенных тонах, практически интимно и шепотом в грядущей тьме, успеет немало сказать о современной Америке и не только(хотя в фильме определенно много слишком американского, чтобы просто счесть это случайностью), где все еще сильна разобщенность между людьми, и глубинная, недремавшая тяга к тотальному насилию и террору, рассказать без явных инвектив на фоне пасторальных пейзажей и стильных фасадов. Это лишь маски. которые скрывают истинные лики тех. кто лишь прикидывается людьми, таковыми не являясь ни по образу, ни по подобию.

«Исчезнувшая» — это отчасти «Ярость» Фрица Ланга, искусно помещенная в современную надреальность «Охоты» Томаса Винтерберга и «Основного инстинкта» Пола Верховена — сернокислотный раствор из тем «охоты на ведьм», обмана и манипуляции слепой как крот толпы, этого адского легиона, жарящегося в котле собственного узколобья, а также невероятного женского коварства, ибо не всегда бывает так, что муж и жена — одна Сатана. Погружение в глубины расследования все больше кривозеркалит чужеродной, потусторонней инфернальностью, уже сам Ад взирает с интересом на персонажей, которые тщетно идут по замкнутому порочному кругу, не понимая, что правду о случившемся надо искать не снаружи, а внутри. Не в окружающем их мире, а в самих себе, кто просто допустил возможность подобного кошмара. Искать изъяны в своем несовершенном браке и пытаться найти совершенство в мире, сотканном отнюдь не по идеальным лекалам.

Формально — триллер с крепким рисунком саспенса, хоть и не во всем стилистически ровный и сбалансированный, а фактически — «Исчезнувшая» является внежанровой историей очередной универсальной игры, в которой правила меняются постоянно, а главные игроки на поверку являются совсем не теми, кем они были в самом начале. «Охотник за сокровищами» в одночасье сам становится жертвой и агнцем на заклание в играх, не им придуманных, но персонально для него заточенных. Вопрос лишь в том, для чего. Неужто столь грешон наш герой, чтобы быть именно так жестоко покаранным? Месть ли это, изощренная и нетривиальная, желание досадить, или дело в чем-то значительно большем? Внезапное исчезновение является всего лишь поводом, этаким катализатором для поиска и обретения настоящей истины, которую хотели во что бы то ни стало уничтожить, скрыть, стыдливо запрятать. Впрочем, истина — она одна, а правд бывает много, и режиссер предпочитает констатировать факты всеобщего морального и духовного разложения, всеобщего следования всем принципам социальной вертикали по Гегелю, в которой слабый априори является виновным, а тот, кто силен — безвинен. По следам одноименного романа, Финчер следует во тьму душ современных американцев, пытается ее постичь и понять. И едва ли не само Миссисипи с его мрачной историей диктует условия нарратива в картине. Старомодный американский Юг со своими исконно консервативными правилами существования — и мрачная история обыкновенной семьи, в которой нашлось немало места для необыкновенной жестокости. Финчер его показывает аккуратно, практически политкорректно, однако остро ощущается в этой стерильности и интеллигентности привкус иронии, издевки, незамутненный взгляд на очевидные жуткие вещи, которых просто не хотят не то что видеть, но даже замечать.

Каренина Постмодерн

Хрестоматийный роман выдающегося классика русской литературы Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина» стал объектом бесчисленных экранизаций едва ли не со времен изобретения кинематографа как такового. Сюжет книги, впрочем, известный даже самому необразованному и люмпенизированному гражданину России и не только для блистающего мира кино идеален: истинная любовь, пылкая страсть, расплата, драма общества и человека в нем, а также мишура балов и светских раутов царской России, которой противопоставляется благочинная русская же деревня, полна патриархальности и сакральности. Двадцать пять экранизаций, снятых в самых разных странах, от Европы до экзотической Индонезии, где несчастная Анна, естественно, сменила цвет кожи и суть страданий, но среди этого вороха итальянских, американских, британских и немецких (едва ли кто-нибудь сможет понять хоть когда-либо загадочную русскую душу, кроме самих русских и, возможно, немцев, любовь которых к русской литературе исчисляется многочисленными экранизациями не только похождений Анны Карениной) версий книги едва ли можно найти реально интересную и достойную. Лучшей иностранной Карениной стала, по мнению очень многих критиков и зрителей, Вивьен Ли в одноименной ленте 1948 года от Жюльена Дювивье, но с советской Анной в исполнении Татьяны Самойловой ей, увы, не сравнится, ибо фильм Александра Зархи 1967 года стал недосягаемым эталоном.

В 2012 году покрытый дымом и копотью поезд вновь с чувством большого самоудовлетворения проехался по каренинским косточкам в долгожданной и ставшей впоследствии дико обсуждаемой картине британского режиссера и продюсера Джо Райта, который ранее в 2005 году снял весьма пристойное переложение «Гордости и предубеждения» Джейн Остин. Райт как истинное дитя своего поколения решил на сей раз отринуть напрочь классическую форму нарратива и академичность режиссуры, сняв далеко не самую дотошную и точную версию литературного первоисточника. В паре со знаменитым британским кинодраматургом, давним любителем русских и прочих литератур Томом Стоппардом, который вооружился нехитрым и неоригинальным принципом, что жизнь — это театр, а мы в ней все актеры, Райт представил на суд публики и зрителей на редкость искаженную и прокрученную до состояния малоаппетитного суррогатного художественного фарша интерпретацию романа, которому постмодернистская оргия стилей и жанров строго противопоказана. «Анна Каренина» от Джо Райта — это извращенная буффонада, клоунский гротеск, изогнуто-манерный и чрезмерно театрализованный вплоть до абсурдизма происходящего китч, девальвирующий все нешуточные страдания главных героев книги до уровня дешевого бульварного чтива, до уровня нехитрых любовных романов Даниэллы Стил с их гипертрофированностью и оторванностью от всего, в особенности от исторического контекста, заменив его красивым бэкграундом.

Это кино, в котором вызывающая форма напрочь победила и подавила содержание, превратив глубочайшую трагедию Анны Карениной и всего тогдашнего русского общества(не забываем о Николае Левине, пытающемся обрести себя и постичь духовность в суровой деревенской жизни старой России) в опереточный фарс, в легкую виньетку, ориентированную на поколение соцсетей. Фильм откровенно формален и все в нем смешалось в неудобоваримую кашу, как в доме Облонских. Совершенно незнакомый с литературным первоисточником человек при просмотре данной ленты может принять за чистую монету весь происходящий на экране китч, в котором Анна Каренина больше смахивает на похотливую наркоманку с целым букетом неизлечимых психических расстройств(морфий употребляется в столь гигантских количествах, что герой Булгакова просто бы не просыхал), а ядреная клюква цветет и пахнет пышным цветом неизобретательных клише.

Вот в десятый раз закадрово завывают «Во поле березка стояла», причем ни полей, ни березок как-то не показывается(возможно, Вронского с внешностью девственного юнца можно отнести к категории березок, но стоит явно у него совершенно в ином месте и далеко не в поле, учитывая наглые многочисленные, а потому чрезвычайно успешные попытки харрассмента со стороны Анны; плевал Райт, что в романе эротики нет, но для пубертатной публики нужна голая Анна Курникова, то бишь Каренина!), вот сельские мужики с бородами амишей в неком ирреальном необъятном псевдорусском поле третьи сутки подряд косят пшеницу и ведут беседы о том, о сем и в итоге ни о чем, а вот и пьяные русские офицеры устраивают одновременный водочный флэшмоб. Абсурдный и по сути своей унылый, хотя местами и откровенной забавный лубок, которого от Тома Стоппарда едва ли стоило ждать, но он подкинул подлянку, коснувшись явно непонятного для него православного мира Толстого.

У заморенной многочисленными диетами британской актрисы из «молодых да борзых» Кейры Найтли как таковой каренинской стати нет да и нет у нее вовсе этой самой стати. Взяв на себя роль, которую далеко не всегда сможет осилить в психологическом плане даже самая выдающаяся актриса, Найтли ее с большим успехом проваливает, создав лишь бледную тень той сильной и полной внутренних мучений толстовской героини, которая в версии Райта едва не сидит на героине. Вронский, эх, Вронский… Аарон Тейлор Джонсон слишком юн и слишком невинен для роли офицера и соблазнение его Анной выглядит чуть ли не разудалой педикацией с оттенками педофилии. Он инфантилен, он слаб, он просто мальчик, попавший в руки стервы. Каренин в исполнении Джуда Лоу и Николай Левин, сыгранный Доналом Глисоном, пресны и стандартны, вписаны в галерею архетипов и ничего более, а от его любви к Кити остался лишь блеклый отблеск, пропитанный слащавостью.

Под попсовой и вычурной обложкой обновленной Анны Карениной в версии Джо Райта скрывается пустота и гнилая начинка. Красиво, но слишком манерно. Музыкально, но, пожалуй, что излишне. Без явной любви к оригинальной книге, но с похотью и страстью. Там, где не прокололся Баз Лурманн, Джо Райт провалился, сняв самую неудачную и формалистскую экранизацию романа Льва Толстого. Символический поезд превратился в банальный поезд с протухшим мясом.

Вдребезги разорившаяся не без помощи извне Жаннет, ранее сменившая свое пролетарское имя на более изысканное Жасмин, вынуждена покинуть великосветские и буржуазные пределы Большого Яблока дабы устроится у своей сестры Джинджер в одноэтажном мирке Сан-Франциско. Светской львице, ныне превратившейся в растрепанную кошечку, придется начать жизнь с чистого листа.

Саркастический очкарик современного мирового в целом и американского в частности кинематографа, лирик и сатирик в одном лице Вуди Аллен с наступлением нулевых годов, пропитанных постмодерном и извращенным либертинажем, перешел на новый этап собственной творческой эволюции, совершив кинематографические вояжи в Лондон, Париж, Рим и Барселону, иногда и вовсе отринув типичную для себя иронию и самоиронию в угоду игрищам в пост-нуар и достоевщину и по сути забыв на время о родных для него пенатах Нью-Йорка и его великосветских окрестностей, но не забывая о типичных для всего своего творчества и созданного им мифологического пространства героях, склонных к истерии и подчас небеспричинным неврозам. Последняя на данный момент времени режиссерская работа Вуди Аллена, фильм «Голубой жасмин» 2013 года, отмеченный премией Оскар-2014 в категории «лучшая женская роль» и двумя не менее престижными номинациями, представляет из себя достаточно ординарное для режиссера кино, что, впрочем, совершенно не означает, что фильм вторичен и скучен. Отчасти сюжетно перекликаясь со знаменитой и неоднократно перенесенной на экран пьесой Теннесси Уильямса «Трамвай «Желание», «Голубой жасмин» тем не менее остается самодостаточным и интересным кинопроизведением, воспринимать которое следует в полном отрыве от иных переосмыслений данной выдающейся пьесы, ибо Вуди Аллен как всегда по нотам разыграл собственное прочтение всем знакомой истории, насытив ее массой аллюзий и аллегорий на современное общество.

Есть люди, которые довольствуются малым, а есть те, которым и многого бывает недостаточно и именно к такому типу людей принадлежала Жасмин. Центром сюжетного мироздания фильма «Голубой жасмин» становится утонченная в своей холодной и выхолощенной аристократичности героиня Кейт Бланшетт, которая по жизни порхала, истинно ей наслаждаясь. Рисовка этой во многом привычной для режиссера героини(вспомним классические «Ханна и ее сестры», мотивы которого имеются в «Жасмине», «Преступления и проступки» и «Бродвей Дэнни Роуз») лишена всяческого ореола иронии, в отличие от поданной под соусом трагикомическим Джинджер в исполнении Салли Хокинс.

Своеобычная трагедия невротичной американской мещанки обрисована Вуди Алленом в высшей степени драматично и даже чрезвычайно трагично, практически без тени юмора, в духе остросоциальной инвективы, но режиссер, делая эту представительницу пресыщенной богемы главной героиней и выразительницей всех идей фильма, едва ли ей сильно симпатизирует. Жасмин умеет подать себя, надеть маску благопристойности и приличия и искусно за ней спрятаться, но что же там под этой маской? Пустота, равнодушие и яд гламура. Избежать закономерного наказания за собственную внутреннюю слепоту и внешнюю холодность, за высокомерие и снобизм Жасмин не удается.

Джинджер же в свою очередь предпочитает восстановить привычное для себя статус-кво и вновь приспосабливается к ординарному положению дел. Через призму взаимоотношений между сестрами Вуди Аллен точно и емко раскрывает тему столкновения двух миров, точек соприкосновения у которых почти и нет: мирами буржуазными, но идущими на верную погибель по своей и только по своей вине, и миром среднестатистического бытия, причем моральная победа достается второму и, если угодно, как и в культовом «Матч-пойнте», тема американской трагедии и мести буржуазии с привкусом левых взглядов становится доминантой всего кинопроизведения.

Всепобеждающая искренность становится спасительным кругом для общества, переполненного всепоглощающей фальшью и притворством. Аристократизм в век прожорливых акул терпит крах, а утонченность выброшена за борт. Жасмин грустна и опечалена, ее жизнь опустилась до уровня существования. Суждено ли ей стать как все или в ее истории еще нет жирной и окончательной точки? Вуди Аллен завершает фильм на откровенно депрессивной ноте, показывая, что дуалистичность Жасмин обернулась против нее.

«Любовь к резине» Шодзина Фукуи начинается как весьма мрачноватый, но несколько традиционный даже фантастический фильм о тщетных усилиях познания человеческой психики, но довольно скоро лента взорвётся симптоматичной психоделикой первого сорта тотального психоза и синематической изощренностью развёртывания казалось бы вразумительного сюжета о японских докторах Орлоффах, Мабузе и Калигари, когда на одну ложную фабулу наложится другая, а монохромный кадаврический мир утонет в кроваво-сексуальной рефлексии, бесконечной и мучительной истерии, нервических криках невыносимых страданий и ощутимой почти на физическом уровне безнарративности. Отвергая аскетизм Одзу и академизм Куросавы, Шодзин Фукуи в своей патологически болезненной «Любви к резине» плетет синефильские кружева из секса и насилия, напитываясь из источника pinku eiga, в особенности Кодзи Вакамацу, переняв лапидарную статичность последнего из классического «Эмбрион охотится тайно», и Тэруо Исии, по-своему взглянув на тему женского мученичества, но в условиях не эпохи Эдо и Токугавы, а вневременного индустриализма, низведшего человека до уровня психоматерии и биоматериала. Homo novus — homo erectus — homo technologis; такой эволюционный процесс предлагает режиссер в своем резиновом междумирье.

Фукуи совершенно не интересует ни внутренняя природа его героев, ни даже сама суть проводимых ими экспериментов над сознанием, цель которых в перспективе развить в человеке навыки экстрасенсорики. Но вмешиваясь в дела божественные и тела им созданные, экспериментаторы в итоге оказываются на эшафоте собственной гордыни, при том, что в индустриальном мире Фукуи на Бога не уповается, не намекается даже, но и отсутствие всяких deux ex machina, по привычке детонирующих сюжет по гамбургскому счёту во имя победы разумного, доброго, вечного, говорит о том, что катарсис рождается не случайно; он вполне закономерен в мире окончательно свихнувшегося конструктивизма и технократического релятивизма. Ничего нового; Фукуи рифмует себя с ранним Кроненбергом, и не более того, только мутировавший гуманизм обрастает бородой буддизма, шаманизма и маскулинного раскалённого эротизма. Существование Эроса без Танатоса в «Любви к резине» более чем вероятно ввиду невозможности к смерти как таковой. Обычным способом, во всяком случае.

Фильм Шодзина Фукуи по сути находится на стыке между постапокалиптической шизофренией и садомазохистской эстетикой, эстетикой не иначе как называемой «фашизмом фетишизма». Режиссёр не без продолжительного смакования любуется этой кожаной эстетикой сексуального подавления личности; Доминант для Фукуи намного интереснее его жертвы, которую связывают, приковывают проводами, пытают звуками, образами, питают наркотиками до смерти — ожившие картины ада под номером 731 кажутся невозможными, чудовищными, асоциальными и асексуальными, но для режиссёра важен этот процесс зрительской идентификации не с живым материалом, а с теми, кто этот материал переосуществляет, трансформирует в нечто противоестественное и абсолютно новое. Но эти уродливые зародыши, психотические монстры, к счастью, обречены — Фукуи не верит таки в собственноручно сотканный дигитальный утопический сон разума, умервщляя чудовищ в самом себе, в том числе.

Если в «Пиноккио 964» ненужный искусственный голем был отторгнут своими создателями, то в «Любви к резине» зритель имеет возможность наблюдать процесс нового творения, который оказывается апокалиптическим. Любовь к резине, к искусственному и извращенному, любовь, что и не любовь вовсе, утопает, захлебываясь, в гиперреалистической рефлексии; психика человека — ящик Пандоры, и очень часто там хранятся самые зверские пыточные приспособления, коварный инструментарий власти и страсти, что идут рука об руку, как Кьеркегор и Кафка.

В то время как камера оператора Кадзунори Хирасавы совершает головокружительные пролёты, рапидные кульбиты и полные вращения вокруг своей оси, будто выплясывая dance macabre на первом этаже человеческого подсознательного, в нервически-изломанном и галлюцинаторно-пестроцветном кадре одного из ведущих творений японского футуризма и киберпанка, фильме «Пиноккио 964» 1991 года японского андеграундного режиссёра Шодзина Фукуи, извиваясь склизкой змеей в эпилептических корчах появляется отнюдь не человек, а уродливый апатичный биоробот, некогда бывший на услужении в качестве изощрённой сексуальной игрушки, а теперь по роковой случайности выброшенный в утиль. Примечательно, что вписывая очищенный от шелухи классического прочтения сказочный персонаж Карло Коллоди в метатекстуальный микрокосм анемичной Японии неопределённого будущего, окружая его урбанистическим хаосом, Шодзин Фукуи сделал первостепенный упор на фрейдизме, причём нарочито подчеркнув, что центральный протагонист фильма всё-таки мужчина — его сексуальная дисфункция равно синонимизирует той социальной оторванности уже реальных японцев ХХ века, в мерзких чертах освобожденного секс-раба зеркалятся, кривясь и распадаясь на зловещие отражения, рабы реальные, пресыщенные работой и удовольствиями.

Предыстория его начерчена достаточно лапидарными, но при этом предельно внятными режиссерскими мазками, хотя очевидно, что Фукуи всё-таки гораздо больше интересует не содержание, а форма, взаимопроистекающая в первое. Форма литой стилистической эклектики, для которой характерны и монохромные некрореалистические вставки, и горячечный кислотный бред, и экзистенциальная статика, звенящая тишиной грядущей эсхатологии. Порой лента и вовсе выглядит постструктуралистским набором бесхитростных мотивов Гёте и Кафки, но очень тонка эта грань между философией и экстремальной рефлексией, киноязык которой многоуровнев и многослоен при кажущейся минимальной вербализации. Actio здесь первичнее logos. Кожа, латекс, сперма на лице, кровь во рту, вкус каленного железа, поводок и тьма, тьма, тьма, одна лишь тьма, зовущая и сосущая, кричащая и зудящая. Метамфетаминный нарратив ленты, контрастно делящийся на секреции статического электричества и бунта плоти с кровью и кишками, рвотой и истерией, все больше кажется алогичным к финалу. Хаос овладевает всем, кадры распадаются на мракобесные видения, а гимн свободе от пут либертантства становится реквиемом по технологизированному сектанству, что толкает и раба, и его владельца в бездну обесчеловечивания и утраты своего Я. Фукуи сосредоточивается не на истории, но на том, что лежит вне её, подспудно в плоти той неизбежной интертекстуальности, порождённой индустриальным монстром, рождающим ещё более жутких монстров.

Пассионарный сказочник Коллоди встречается с пассивной перверсивностью Рю Мураками, густо замешанной на индустриальном ангсте. Формула существования таких героев в иной, более пространственно широкой, реальности на поверку оказывается неразгаданной досконально, невзирая на определенные катарсические конвульсии финала, когда сотворенный во имя плотского служения новый Франкенштейн в паре со всей беспамятно беспутной невестой сызнова встречается со своим творцом, хотя эта встреча и будет подернута дымкой силлогичного сюрреализма — не факт что все в действительности будет так, ведь действительность как таковая кажется несущественной и до конца неосуществленной. Став метафорой тотальной сексуальной слабости, кошмарный Пиноккио 964 оказывается практически полностью лишенным собственной идентичности среди таких же маргиналов и сумасшедших. Под стать ему и случайная спутница Химико — психопатка-амнезиатка, не помнящая ничего о себе. Сквозь призму этой странной героини режиссёр всматривается в женщин, и в итоге видит лишь необъяснимое страдание, безумие, боль, умноженную на гадостную телесность. В киберпанковой вселенной Фукуи мужчины слабы, а женщины — тошнотворны. При этом Химико и Пиноккио гармонично дополняют и спасают друг друга, хотя их патологические отношения назвать любовью невозможно — хотя что есть любовь в этой антиутопической индустриальной свалке?!

Банда развратной девицы Хироки Ичуе промышляет не только разбойными нападениями и грабежами приглянувшихся им людей, которых нельзя ни в коей мере назвать святыми. Грешники, по мнению Хироки и ее подручных, должны получить сполна расплату за свои деяния и Хироки не останавливается ни перед чем, жестоко пытая и подвергая сексуальным унижениям своих жертв. Однако в один прекрасный день все пойдет совсем не так, как задумывалось изначально.

Назвавшись именем одного из самых кровожадных и устрашающих монстров Золотой Эры японских Кайдзю, зеленого мутанта-каннибала Гайры из фильма «Чудовища Франкенштейна: Сандо против Гайры» 1966 года, молодой японский режиссер, актер и сценарист Кадзуо Комидзу таким образом предпочел резко себя противопоставить всему остальному миру в целом и японскому кинематографу и его исконно гуманистическим традициям в частности. Его псевдоним был не менее красноречив, чем и его кинематографические изыскания, созданные в сотрудничестве с мэтрами японского «розового» кино, у самих истоков которого стоял достопочтенный Комидзу-сан в конце 60-х годов ХХ века.

Широкую и скандальную известность Кадзуо «Гайра» Комидзу приобрел в 1986 году, выдав на гора ставшую культовой в США и Европе дилогию «Потроха девственницы/красавицы», являющейся одной из вершин «розового» японского кино. И, хоть казалось, что тема сексуальных мутаций и дегуманизации исчерпала себя в двух картинах, в 1987 году Комидзу выпускает неофициальную третью заключительную часть «Потрошков», получившую название емкое и, как всегда для режиссера, провокационное — «Дохлятина». Правда, повторить громкий успех предыдущих двух картин «Дохлятине» не удалось и даже на японском кинорынке новый фильм Комидзу затерялся просто ввиду того, что японское «розовое» кино было и без него богато куда более впечатляющими образцами. Однако это совершенно не означает, что «Дохлятина» является плохой и ничтожной картиной.

Вновь не имея ничего общего с точки зрения сюжетного построения с «Потрохами девственницы/красавицы», но будучи при этом близкородственным им по основному содержанию, «Дохлятина» до определенного момента воспринимается как весьма неплохо слепленная криминальная зарисовка, окрашенная в густые багровые тона сексуального садизма и БДСМ вполне в духе «Адских мук» и «Слепого чудовища» Тэруо Исии. Начавшись как запредельно извращенный криминально-эротический триллер, фильм довольно быстро и успешно превращается в чистую кроненбергщину с массой внутренних и внешних мутаций некоторых персонажей с привкусом хардкорного хентая.

На эротику Комидзу в этой картине расщедрился как никогда много и, несмотря на то, что преимущественное большинство эротических сцен «Дохлятины» не являются нормальными для обывательского вкуса, сняты они стильно, ярко и даже завораживающе, причем переходы от, собственно, грязного секса к натуралистичным пыткам и гротескной монструозности в фильме весьма плавные и лишенные дискретной разбалансированности. Фильм может похвалиться мрачной атмосферой, налетом сюрреализма и макабра и интересными режиссерскими находками, в первую очередь, операторскими. Оператор ленты Акихиро Ито умело визуализирует в ленте зловещую и безграничную фантазию Кадзуо Комидзу, создавая фантасмагорический ирреальный видеоряд с динамичным монтажным рисунком и выразительно-эпатажной картинкой.

«Дохлятина», ставшая неофициально завершающей картиной и цикла о девичьих девственных потрохах, на выходе производит впечатление несколько неординарного, для западного зрителя, во всяком случае, порнопыточного фильма ужасов с весьма оригинальными элементами фантастики. Помимо стильной режиссуры и сюжета, в котором не только все попеременно совокупляются и убиваются, фильм не подкачал своей актерской игрой, высоким уровнем убедительности которой могут похвалиться Кейко Асано и Саеки Кицуко. Поклонники оригинальной дилогии от Кадзуо Комидзу, трансформировавшейся неофициально в трилогию, от «Дохлятины» будут в не меньшем, а, может, даже и большем восторге. Людям же слабонервным и не привыкшим к излишнему натурализму во всем данного творения японского «розового» кино эпохи его постепенного заката у себя на Родине лучше остерегаться.

После того, как режиссерский дебют Кадзуо Комидзу, порнохоррор «Потроха девственницы» 1986 года, мгновенно обрел статус культа в определенных зрительских кругах, режиссер решил ковать железо, пока горячо и в том же таки 1986 году, при поддержке знаменитой японской студии Nikkatsu, снимает формально сиквел своего неординарного шедевра, получивший не менее провокационное и вызывающее название — «Потроха красавицы», который по многим своим художественным параметрам оригинал сумел превзойти, который был трэшем и ничем иным.

Почему данная лента является сиквелом лишь формально? В первую очередь, фильм «Потроха красавицы» с точки зрения его основной фабулы и разворачиванию сюжета не имеют ничего общего с первым фильмом, являющем собой экстраполяцию «Зловещих мертвецов», вплетенную в откровенное эрогуро. В большей же степени «Потроха красавицы» представляют из себя классическое revenge-movie в духе классических западных и даже японских традиций кинематографа мести: от «Дня женщины» Мейра Зарки до историй о заключенной Скорпион и ей подобных. Намного стилистически выросший по сравнению с первым фильмом уровень режиссуры делает «Потроха красавицы» более ярким и более качественным творением, в котором, конечно же, без сексуального извращенного насилия никак не обошлось, но на сей раз эротика не служит доминирующим элементом ленты; она лишь умело обрамляет достаточно продуманный и интересный сюжет, который весьма прямолинеен, но при этом крайне эффектно и аффектно зрителю подан.

С точки зрения же визуального и идеологического контента «Потроха красавицы» воспринимаются именно как сиквел, продолжая тему сумасшествия и девиантных мутаций. Если в «Потрохах девственницы» лишь были слегка начертаны кроненбергские мотивы внутренних и внешних трансформаций, а хентайная сущность картины была слишком скрыта за своеобычной эротикой, то второй фильм смотрится как истинный прогресс и даже уход от типичного японского шизофренического порнотрэша. Комидзу весьма витиевато отсылает зрителя в «Потрохах красавицы» и к «Судорогам», и к «Бешеной», и даже к «Видеодрому»; он делает это как очень способный ученик, не мастер, но уже и не подмастерье, который уже не шутит, как это было в дебюте, а стремится именно шокировать, удивить и отвратить аудиторию, играя всеми оттенками грязного порно, натуралистичных ужасов и аберрантного гротеска вполне в духе Эдогавы Рампо. Не осталось следа и от на редкость топорной актерской игры. Сеира Китагава в роли Йошими смотрится весьма убедительно, умудряясь не растратить весь свой потенциал даже в откровенно слабых сценах. Мегуми Озава в роли Хироми демонстрирует все умения к актерскому хамелеонству и перевоплощениям, а второстепенный фон ленты, состоящий из героев, сыгранных Казухиро Сано и Кеном Йошизавой, радует глаз своей колоритностью.

Такой же лаконичный, как и первая лента этой неординарной порнохоррор-трилогии, фильм «Потроха красавицы» представляет из себя оригинальную смесь из кинематографа мести и стильного извращенного хоррора с телесными мутациями и жесткой эротикой. По-японски странно, противно и даже омерзительно, но при этом не так уж и аморфно и бессмысленно. Ценители японской жести и вообще азиатских ужасов, поклонники всего нестандартного и очень ненормального от данной картины будут точно писать стоградусным кипятком.