События друзей koyaanisquatsi — стр. 91

Двое свирепых молодых людей неприметной внешности ежедневно и еженощно выходят на охоту на улицы родного своего города — уютного Питтсбурга, плавящегося под палящим солнцем днем и тающего окончательно в серых отблесках пьяной накокаиненной луны ночью. У них нет имен, у настоящих убийц, искренне преданных своему делу, и не может быть чего-то, связывающего их с опостылевшей реальностью, от которой они бегут в никуда и из ниоткуда, бегут, но не ради собственного спасения, а наоборот — во имя деградации и дегуманизации, во имя расчеловечивания, во имя Ангелов Смерти, которым они служат верно и преданно с самого своего рождения и вырождения. Не в Рай они бегут, а в свой Ад, где им, на правах демиургов, позволено все. Вторгаться в чужие жилища, разорять чужой уют, насиловать и убивать, наслаждаясь с тем искренним нигилистическим неистовством причиняемой ими болью и смертью, которую вуайеристически фиксирует неслучайно прихваченная видеокамера. Она видит все и всех, видит чересчур много.

В 2001 году амбициозная питтсбургская кинокомпания Toe Tag выпустила фильм «Подполье», снятый под руководством малоизвестного тогда еще независимого американского режиссера Фреда Фогеля, который под крылом компании собрал своих ближайших соратников по дальнейшему кинотворчеству — Майкла Тодда Шнайдера, Ника Палумбо, Киллджоя и прочих, кто сформировал основной творческий костяк новой студии, поставившей перед собой цель в «Подполье» основательно поколебать, а то и вовсе уничтожить привычные нормы и рамки в хорроре, даже маргинально-андеграундном, заодно и возведя до новой степени реалистичности ставший новомодным после «Ведьмы из Блэр» псевдодокументальный стиль постановки с их методологией «найденных пленок». И, как и любые революционеры, Фред Фогель и Ко, как и давние их соратники по семидесятническому грайндхаусу, в особенности Гершелл Гордон Льюис и Майкл Файндлей, Роджер Майкл Уоткинс и Ли Фрост, предвосхитившие по сути псевдоснафф как таковой в своих картинах той поры, были радикальны и смелы, открыто смеясь в лицо своим «Подпольем», довольно быстро названном «самым больным фильмом среди всех созданных когда-либо», навязанной извне двуличной общественной морали, поскольку «Подполье» при всей своей брутальной бесчеловечности и антикинематографичности не эксплуатирует смерть в ярких красках, но эпатирует ею, с абсолютной бесцензурной и бесконтрольностью показывая, что монстр, жаждущий беспрестанного насилия над плотью, живет в каждом человеке, и что пробуждение такого зверя неизбежно. В фильме и жертвы, и их маньяки равны между собой в своей ничтожности, но Фред Фогель предпочитает поставить зрителя на место самих палачей, поскольку и сама публика неистово жаждет крови. Хотите — получайте! Зрителя в прямом смысле окунут в реки крови, а чужие боль, стоны, крики, в которых уже звучит только отчаяние, станут самой сладкой музыкой на свете. Акт садистской сопричастности, но почему бы и нет? Почему бы не стать хотя бы на миг кровавым демоном из подполья, ведь это так приятно — забрать чужую жизнь, не впервые при этом получив множественные оргазмы тотальной безнаказанности.

70-минутная картина в стилистике неотредактированного домашнего видео стала американским ответом японскому псевдоснаффу и, в первую очередь, сериалу «Подопытная свинка». Собственно, именно «Подполье» и создало своеобразную разновидность американского псевдоснаффа, который, в отличии от того же японского, унавоженного пускай извращенной, но философией своеобразного восточного мироустройства, подточен лишь под неприкрытые гипернатуралистичные пытки, издевательства и насилие, почти без сюжета, совсем без смысла — грань патологии в американском псевдоснаффе перейдена без сожаления. И Фред Фогель с «Августовским подпольем» был первым, а лишь потом его изыскания подхватила компания PKF во главе с Джоном Маршаллом, который уже Фреда Фогеля по безжалостности и бескомпромиссности не превзошел. Не имея ни явного сюжета, ни особой режиссерской стилистики, «Подполье» лишь демонстрирует зрителю сцены чрезвычайного ультранасилия, в которых жертвы лишь мясо, а Убийцы имеют право на все.

Путь деградации и дегуманизации завершен. Осталось ждать лишь финала. Иди и смотри, если не боишься стать таким. как главные герои «Подполья» под жарким солнцем Питтсбурга.

Зыбко… Гнетущее безмолвие и густой молочно-белый туман нависли над маленьким провинциальным городком. Здесь узы крови, узы тесных семейных и общинных взаимоотношений, чрезвычайно крепки как нигде, здесь слово, сказанное однажды шепотом, в непроницаемой тьме ночи, будет рано или поздно услышано всеми. А за Словом последует и Дело, не требующее, впрочем, никаких объяснений. Да и зачем? Все ж свои. Здесь любовь и кровь есть вещами столь совместимыми, что невозможно уже разорвать путы этого любовного ада. Здесь мстят виновным и чтят безвинных. Зябко… Иногда здесь бывает очень зябко, и холод этот не от частых заморозков, а от душ человеческих, замерших и замерзших.

В современном кинематографическом пространстве поиск новых форм фильмического повествования зашел в тупик и фактически, как это нелегко признать, исчерпал себя окончательно. Визуально-технические эксперименты в авангарде, абстракционизме, импрессионизме, сюрреализме и прочих -измах утонули в безднах тривиального садизма постмодернизма, который является не более чем возвратом к старому, рассказанному на новый лад путем эклектики и избыточности, пропущенных через мясорубку иронии, самоиронии, ерничества, а иногда и аберрантного черного юмора, в котором, как известно, все границы зыбки. Особенно примечательно наблюдать сии изощренные синефильские игрища, когда за них берутся режиссеры самого что ни есть независимого(хотя в современных условиях и это категория кажется не более чем заданной условностью) и преимущественно малобюджетного кино, в котором жанровые берега размыты о реки художественной многослойности и многословности. И за примерами ходить в общем-то недалеко; приснопамятные творцы мамблкора регулярно выходят за рамки своей милой скорлупки, чтобы поиграть в мейнстрим, но только удача приходит, увы, не ко всем. Не все Джармушем и Сванбергом меряно.

Не стал исключением из этого правила и Джим Микл, более всего известный как нишевик в жанре исключительно малобюджетных экзистенциальных ужасов, автор «Улицы Малберри» и «Земли вампиров», который в 2014 году в рамках кинофестиваля независимого кино «Сандэнс» представил свой новый фильм — «Холод в июле», сюжет которого базируется на одноименном романе американского беллетриста Джо Лонсдэйла. В «Холоде в июле» Микл, ранее незамеченный в исключительно формалистстком подходе при создании своих картин, решил неожиданно сыграть в нуар, причем в нуар классический, без приставок «нео» или «псевдо», восходящий своими синематическими корнями к изобразительно-содержательному контенту Ланга, Премингера, Дассена и Хьюстона. И игра эта, легкая и непринужденная, определенно удалась, ибо «Холод в июле» Микла на выходе представляет из себя концентрированный набор из сюжетной многоходовости, стилистической многослойности, атмосферной насыщенности и характеризационной полифоничности — тот самый олдскул-нуар, возвращение к корням, к питательным истокам. Полное отсутствие тотальной тяжеловесности при полном наличии всеобъемлющей режиссерской легковесности обращения с непривычным, переполненном драматическими коллизиями внутренней противоречивости и внешней неоднозначности, материалом, в котором первоначальная литературная основа была переведена с языка литературы на язык кино и бережно, и стильно.

Напрочь очищенный от шелухи постмодернистских искривлений и вывихов, «Холод в июле» с одной стороны является искусным упражнением в кинематографической форме, представляя из себя на первой ступени нуар ради нуара, с другой же стороны — форма не кажется столь избыточной, нарочито переслащенной густым мраком. Лежащая в основе сюжета картины фабула отбрасывает множественные отблики на практическое большинство классических историй о мести, поиске и обретения справедливости неправедным, впрочем, путем — не через очищающие в своем ирредентизме и катарсисе, хотя и многотрудные жернова судебной системы, которая бывает слепа подчас чаще, чем нужно, а через боль, кровь и взаимное всепоглощающее деконструктивное насилие, которое обесчеловечивает того, кто решил восстановить утраченный баланс между Добром и Злом, между ускользающей Истиной и спасительной Ложью во благо. Цена за чужие искалеченные жизни слишком высока, чтобы просто простить, по-христиански слепо и покорно. Ее не отплатишь обычным раскаянием, судом — только кровью, и права на ошибку уже не будет, ибо поздно. Чересчур много совершили их на своем жизненном пути герои «Холода в июле», а изменить что-либо в лучшую сторону невозможно уже. Никогда. Справедливость достанется им еще более дорогой ценой, еще более страшной, невыносимой и тяжелой.

Не будет дарованного за бесценок прозрения и духовного бессмертия, не будет ничего, кроме тьмы, дыма сигар и той невероятной жестокости, от которой не спрятаться, ни скрыться. Законы нуара неумолимы в своей каноничности и центростремительности, и «Холод в июле», следуя им буквально, из просто яркого образца «черного кино» в финале становится отрезвляющей притчей о том, что не бывает красивого убийства, эффектных смертей и великой мести ради самой мести. В погоне за ней можно утратить свое Я, свое человечное и настоящее Я, по сути слившись с безликой массой ничтожного Мы, радующегося и кровавым наветам, и пиру насилия. И Дьявол стоит за спиной, ухмыляясь.

«Игры дьявола» 2007 года, последний фильм знаменитого американского режиссёра Сидни Люмета, в своей откровенно залихватской экспозиции, практически без предварительной нюансировки, взводят триггер основного драматургического конфликта ленты, который в дальнейшем летально срикошетит в ювелирном магазине, пустив под откос и без того неидеальный мирок всех без исключения героев. Асексуальная, вощенная своей бесстрастностью, безэмоциональностью, механистичностью эротическая сцена будет лишь префиксом в глаголе следующего эпизода — диалога, полного упрёков и взаимного унижения. Высказанные вслух мечты о лучшей, лёгкой жизни, неудовлетворенность текущим положением в обществе, алчное желание получить больше, чем реально заслужил по делам своим, отыграть неудачную партию в покер заново — кажется, что Люмет в этой сцене все сведет к тривиально-нуаровому «во всем виновата женщина», не будь «Игры дьявола» не просто упражнением в криминальной драматургии, но тщательным исследованием людской психологии периода её тотального распада на примере отдельно взятой семьи, где все меж собой повязаны узами греха, недоверия, недолюбленности, невысказанной до поры взаимной ненависти.

Довольно легко увидеть в фильме Люмета вариации на темы Коэнов или Тарантино; как раз вычурный постмодернизм в «Играх дьяволом» завуалирован вовсе. Люмет работает предельно академично, но и без явного нажима на большой стиль, оттого душная природа длинных планов и концентрированная статика служат в качестве основного дополнения к стержневой, инфернальной проблематике фильма, не лишенного некоторых социальных выпадов в сторону условного миддла. Камера постоянно замыкает героев в замкнутых пространствах, яркий свет практически не проникает в безнадежные, тусклые кадры ленты, ракурсы предельно заострены — вот она экзистенциальная ловушка, ад, сперва явившийся как рутина, тоскливая обыденность, а потом переросший в тотальное внутрисемейное насилие. Даже операторские изыски Рона Фортунато сводятся преимущественно к бесстрастной фиксации происходящего, в фильме, преисполненном тягостной анемией, мучительной тоской и потускневшей палитрой красок, камера словами самого же Люмета и рассказывает историю, и создаёт уродство как на внешнем, так и на внутренних уровнях, выхватывает главное из вереницы эпизодов и останавливает время, чтобы резко взорвать меланхоличный нарратив жесткими сценами.

Тем очевиднее становится, что Люмет, разрезая полотно картины на лоскуты хронотопических флэшбеков с эффектом тройственного взгляда на одни и те же события, опирался на Акиру Куросаву и его «Расёмон»(ирония судьбы, учитывая, что в далёком 1960 году Люмет снял для ТВ свою версию рассказа Рюноске Акутагавы, практически так же сместив основные авторские акценты), тем более поиск истины и попытка гуманизма Люметом разыграны тоже, но с минорной тональностью — столь неизбежен авторский смертный приговор современному обществу. Причём все три центральных героя — Энди, Хэнк и их отец — лишь единожды встречаются вместе, в сцене похорон, где будет иметь место ключевой разговор, или точнее, его попытка, между Энди и отцом, завершающаяся истерикой первого после. Корень всех зол, зародыш всего ада лежит в этом неоконченном диалоге: нет родства по сути, привычный конфликт благородных отцов и неблагодарных детей обрастает некоммуникабельностью, неприятием друг друга, враждебностью и чужеродностью при том, что и отец сам далек от идеала — его дети расплачиваются за его прошлое, которое он давно как забыл и избыл из самого себя. И эта невозможность разговора присутствует в картине постоянно: Хэнк мямлит перед бывшей женой, Энди боится вообще любой откровенности в свой адрес — он, будто чеховский Человек в футляре, живет собственным эгоцентризмом — тем приметнее убранство его квартиры. Мрак, неухоженность, безжизненность — таков и он сам, фрустрирующий кокаинистические видения, убегавший в мир галлюцинаторности, но не избежавший ничего из предписанного.

Не впервой внеся коррективы в первоначальный сценарный чертёж, Люмет, помимо создания большей концентрации драматургии, избежал фактора всякой несчастливой случайности в жизни героев. Бытовая рефлексия постепенно перерастает в нагромождение одной неизбежности на другую, ведя к очевидной трагедийности финала. Рок, фатум, судьба — как ни назови -, но всеми поступками героев, сколь безумно отчаянными и невероятно жестокими они не были, руководит осмысленное осознание содеянного. Закономерность их невыносимого бытия извилистыми тропами ведёт на эшафот, а ад зияет кровоточащими ранами и неупокоенными могилами. И, прежде чем дьявол узнаёт о твоей смерти, ад наступит уже в душе окончательно, вырвавшись наружу реками крови и слёз.

На удаленную от Земли планету из ХХII века прибывает группа ученых-землян из Института экспериментальной истории. Лелеляющих надежду увидеть новый Ренессанс ученых, инфильтовавшихся в общество одного из ведущих государств данной планеты под названием Арканар, во главе с Антоном, принявшем имя дона Руматы Эсторского, ждет на Арканаре не Эдем духовного Возрождения человечества, а Ад дремучего Средневековья. До определенного времени земляне выполняют роль наблюдателей, отстраненно следящих за ходом исторического процесса, но, когда власть на Арканаре захватывают представители зловещего «Черного братства», Румате к ужасу своему приходится вмешаться.

Алексей Герман-старший, главный представитель гиперреализма, натуральной школы и метакинематографа всего русского кинематографического пространства второй половины ХХ века, главный ниспровергатель сюжетных вавилонских башен и типического нарратива, экранизировать одну из крупнейших философско-фантастических повестей братьев Стругацких «Трудно быть Богом», входящую в антиутопическую дилогию «Мир Полудня», пытался еще на излете 60-х годов, буквально спустя 5 лет после публикации произведения, но судьба распорядилась так, что лишь спустя многие годы творческих изысканий и кинематографических одиссей, путем постепенного завоевывания Германом статуса незыблемой величины, в 1999 году он приступил к сьемкам своей, пожалуй, самой неординарной, мрачной, выходящей за рамки обычного кино, программной картины, которая в невыносимых муках рождалась на протяжении 15 лет и была завершена лишь после безвременной кончины Мастера, став своего рода масштабными эпитафией и завещанием поколениям прошлого, нынешнего и грядущего. Впервые окончательно завершенная лента «Трудно быть Богом» от Алексея Германа-старшего, символически законченная сыном режиссера и его женой Светланой Кармалитой, также написавшей совместно с ним литературную основу фильма, была представлена на прошлогоднем Римском кинофестивале, став настоящим событием для зрителей и критиков.

Будучи выдержанным в привычной для режиссера шероховатой, близкой к документальной неотрепетированной реальности черно-белой гамме, на сей раз многократно помноженной на чудовищный метареализм и тошнотворный физиологизм, «Трудно быть Богом» тем не менее производит на зрителей завораживающее садомазохистское впечатление. Как и Андрей Тарковский в «Сталкере», Герман предпочел всего лишь использовать художественную палитру произведения Стругацких, по сути же деконструировав и дешифровав сюжетную канву как таковую. В этом фильме с мучительно длинным трехчасовым хронометражом сюжет есть, конечно, но чисто символический, ибо для Германа становится первичной тема дегуманизации и взращивания в социуме системы тоталитаризма и подавления всякой свободы.

«Трудно быть Богом» — это картина, которой априори было суждено быть вписанной в историко-политический, философско-религиозный и социально-экономический аспект не только России, но и мира всего. Данный фильм никак не мог выйти после подавления «пражской весны» и литературно-общественного движения «Шестидесятников», ибо Герман был еще слишком молод для столь сильнейших обобщений. Не пришло время для дона Руматы и в период перестройки и гласности, и в период безумного криминального хаоса и либертинажа 90-х годов, и лишь сейчас, когда вновь наступила эпоха перемен, когда вновь возрождаются диктатуры и поднимаются кроваво-красные стяги со свастикой, когда Император требует свой кровавый томатный кетчуп, а республика Сало восстает из пепла и праха десятилетий, пришло время напомнить обществу, что его ждет в таком случае. Отринув всякий конформизм и используя натуралистично-девиантные изыскания Босха, Пазолини и Мэриэн Дора (странно, но фильм обьективно перекликается и с малоизвестной «Меланхолией ангелов» 2009 года), Алексей Герман в «Трудно быть Богом» показывает не Ад даже, а что-то намного-намного-намного хуже. Он показывает преддверия грядущего Апокалипсиса — и духовного, и физического.

Арканар — это мир без Бога, но и без Дьявола, скопище грязных, испачканных кровью — и своей, и чужой, — спермой, фекалиями недочеловеков и нечеловеков, которые совокупляются сами с собой, друг с дружкой, с животными, творят безумства во имя черных или серых власть имущих, не суть важно, ибо между ними единственная разница лишь в степени извращенности и садизма. Нужен ли был им Мессия, коим и является Румата в исполнении Леонида Ярмольника? Литературный первоисточник говорил, что да и Стругацкие верили в спасение Арканара, погрузившегося в нескончаемую бездну насилия и смерти, в кровавую пляску изощренной резни и унижения. Однако Герман уже не столь позитивно настроен и фильм, решенный композиционно как эдакий бессюжетный карнавал бесчестья, каннибальский пир Валтасара и булгаковский бал Сатаны со снаффом, некрофилией и копрофилией, отвергает для Арканара положительный Исход. Не нужен арканарским нечеловекам Мессия и спаситель. Гуманизм Руматы терпит крах перед вселенским инфернальным кошмаром, который, по Герману, нужно лишь переждать, пережить, чтобы потом тоталитарная система сама себя сожрала и сожрала своих детей, ведь даже дремучее ханжеское Средневековье рано или поздно завершится. История пойдет по пути прогресса и над мирами дальней планеты, на которой и находится Арканар, когда-то засияет желтое солнце, а не мутная кровавая Луна. Но вот когда именно это случится Герман не уточняет, учитывая сомнения режиссера вообще в свержении диктаторской системы, ведь что ждет эту планету потом. Вакуум, который может породить лишь еще большие вихри насилия, которые уже захватят всех, в том числе и нейтральных наблюдателей. И тогда уже реально предстоит выбирать между Богом и Чертом, но кто есть кто из них узреют немногие.

Красной всеобъемлющей нитью через все сознательное кинотворчество американского режиссера, сценариста и продюсера Джеймса Грэя проходит тема иммиграции и инфильтрации в новое, кардинальное иное общество, причем все без исключения центральные персонажи Грэя из «Маленькой Одессы», «Ярдов», «Хозяев ночи» etc принадлежат к волне пореформенной русской иммиграции, нахлынувшей на Штаты волной цунами после горбачевской эпохи тотального либертинажа/гласности, ознаменованной впоследствии и деструкцией всей Советской системы управления и координат. Герои картин Грэя, который сам являлся некогда уроженцем украинского Старого Острополя и принадлежит к небольшой горстке американских инди-режиссеров с русофильским складом ума и идеологией творчества, увы, не представляют из себя ни диссиденцию, ни интеллигенцию, впаянную в общекультурный русский этнос зарубежом. Их места обитания не вальяжный Манхэттен, а воспетый Вилли Токаревым и Шуфутинским Брайтон Бич, на котором на сей раз хорошая погода, а вот на Дерибасовской уже наоборот вовсю идут дожди. Их жилища находятся в Куинсе, и они с превеликой радостью лобызаются что с Мишкой Япончиком, что с Сашкой из Курска, приехавшего к своей еврейской родне. Что удивительно, взрощенный на такой, не самой благопристойной и отдающей клюквенностью почве режиссерский талант Грэя нашел свой отклик у многочисленной насмотренной публики престижных кинофестивалей Европы и США(особенно пригляделся Грэй своими опусами о русских бандитах на Американщине в Венеции и Каннах). Впрочем, в «Любовниках» 2008 года Грэй слегка отступил от привычной криминальной романтики, рассказав классическую мелодраматическую историю несчастной любви на фоне Брайтон Бич.

В своей же последней по счету крупной режиссерской работе, фильме «Иммигрант» 2013 года, впервые представленном на позапрошлогоднем Каннском кинофестивале, любимчиком которого Грэй является с поры своего молочного дебюта, и вовсе кажется, что режиссер, вероятно, уже окончательно перерос свой ранний стиль, сменил русский вектор на польский, оставшись, впрочем, по-прежнему русофилом и славянофилом, и снял если не opus magnum всея своего творчества, то уже очень близко к этому. «Иммигрант», или, если угодно упрощенная «Роковая страсть» — кино по духу своему, насыщенности и многослойности драматургического наполнения уже совершенно иное, даже чуть иноприродное для Грэя, который на сей раз создал не подражательское, под Скорсезе, кино("Ярды» и «Хозяева ночи» пожалуй что излишне напоминает оммажи «Славным парням», как «Маленькая Одесса» — «Злым улицам»), а очень самобытное, уже вовсю играющее на поле драматического сарказма и едкой иронии Вуди Аллена, который вполне бы смог снять такую ленту, имея он желание сменить Манхэттен с Европами на вектор русскости, раскрывающее тему иммиграции, обретения желанной свободы и спасения без пафоса, но с лоском; с реализмом, но без бытописательской чернушности; скорее внежанрово, чем полижанрово. Фильм Грэя это уже концентрированный универсум, в котором жизни намного больше, чем искусной и затейливой выдумки. В котором нет чистой искрящейся поэзии, а есть лишь практически булгаковско-довлатовская проза о нас, которые зарубежом есть пришлыми и чужеродными элементами, и тамошних хозяевах жизни — индивидуалистах, для которых нет Мы даже в условиях коллективного корпоративного бессознательного, а есть лишь Я, играющий чужими судьбами.

История полячки Эвы Цыбульской, отчасти фабульно синонимичная и лурманновскому «Мулен Ружу», сама по себе едва ли может претендовать на излишнюю нетривиальность. Все в ней очень типично: вынужденная иммиграция, поиск себя в новых условиях жизни, поиск своего места и, в конце концов, поиск и обретение любви, которой предстоит быть прокрученной через жернова насилия, похоти, порочности и человеческой жестокости, перебродившей на дрожжах вселенской подлости. И свободный мир Штатов предстает в картине Грэя — стилистически близкой к нуару, пронизанной флером поэтичности и почти что вычурного декаданса — отнюдь не свободным; во имя свободы — воли и не только — еще придется бороться, превозмогая себя и не отступая от заданной цели. Грэй не романтизирует ни Нью-Йорк 20-х годов, ни его разномастных, колоритных обитателей. Как таковой центростремительный конфликт здесь расплывчат; мелодрама присутствует в жанровой палитре фильма скорее для галочки, для приманки, а герои равны между собой, ибо внутри них, в их душах, идет невероятная внутренняя борьба — с соблазнами, с страстями, с собственной моральной неопределенностью. Город же остается безучастен и бесстрастен к их маленьким и большим американским трагедиям, ибо, по Грэю, человек и только человек есть вершителем своей судьбы, даже когда кажется, что им управляют силы высшие. И трагедия Эвы — это по сути трагедия всего послереволюционного славянского поколения, которое вынуждено было, под давлением внутриполитических сил, покинуть родные пенаты, сменить род деятельности и остаться в забытьи. Отголоски быта русской интеллигенции, убежавшей от нового быта, в «Иммигранте» не просто сильны и ощутимы; они громогласны, они звучат как инвектива и в сторону не только современной России, оказавшейся вновь на распутье, но и США, где свобода все больше кажется фикцией, наивной мечтой Иванушки-дурачка, который в один миг стал Иваном, не помнящем родства.

Миры Адриано Гарсия Боглиано: Его одержимые

Семейная пара отправляется вместе с двумя детьми, крайне любознательными братом и сестрой, в отпуск в Тихуану. Пока родители устроили себе длительный марафон секса и кекса, детки решили прошвырнуться по близлежащим окрестностям, но в итоге на день бесследно исчезли в местных пещерах. Вернувшись в уютное лоно семьи, дети стали вести себя очень странно, плодя вокруг себя паранормальные явления.

Режиссер Адриан Гарсия Боглиано — личность в современном испаноязычном хорроре заметная, знаковая и по-настоящему культовая. Постоянный участник международных хоррор-кинофестивалей в Ситгесе, Остине, финских Night Visions и английских Рейндэнс, синьор Боглиано с начала нулевых годов снискал славу как искусного мастера экстремальных ужасов с сильнейшим авторским потенциалом и умением даже в рамках малобюджетного кино создать нечто страшное и неповторимое, если брать во внимание такие его картины, как «Комнаты для туристов», «36 шагов» и «Ни за что не умру в одиночку». Впрочем, в 2010 году, с выходом фильма «Холодный пот», Боглиано стал все больше переходить на сторону откровенной коммерции, постепенно отказываясь от нарочитой натуралистичной жести.

Предпоследний по счету фильм этого режиссера, девятый в его карьере полный метр под названием «И явился Дьявол», представленный в рамках Ситгеса и Остина, вышел в 2012 году при непосредственном участии дуэта американских продюсеров Бади и Хамза Али, открывших в свое время путь в большое кино Джиму Миклу и Таю Уэсту. Однако, к сожалению, этот вымученный экзерсис Боглиано едва ли можно назвать успешным, ибо фильм, с успехом провалившийся в прокате, является крайне посредственным и не очень оригинальным зрелищем, которое не приковывает внимание зрителей ввиду полного отсутствия интересных идей и жанровых эквилибров.

По сути «И явился Дьявол» стал очередным фильмом из множества ему подобных, посвященных демонической одержимости и последующему процессу экзорцизма. Явных и видимых отсылок к классике жанра в фильме немеряно и список только лишь «Оменом» и «Изгоняющим дьявола» не ограничивается. Ничтоже сумняшеся Адриан Гарсия Боглиано чуть ли не откровенно цитирует в фильме и научно-фантастическую «Деревню проклятых», а также кинговских «Детей кукурузы», на выходе же толком удачно не переосмысливая их и опуская уровень фильма до категории С. Напряженные и жуткие сцены в фильме должного ощущения полного ужаса и безнадеги не дают, как, впрочем, и финального катарсиса, и фильм к финалу доходит еле живым и фактически бездыханным, трепыхающимся в болоте штампов и клише, побороть которые режиссеру не удалось.

Пожалуй, единственным примечательным фактом данной картины стало то, что «И явился Дьявол» под оболочкой демонического хоррора скрывает глубоко драматическую и шокирующую историю о детях, подвергшихся акту изощренного сексуального насилия. Красной нитью через весь фильм проходит тема педофилии, однако Адриан Гарсия Боглиано вместо аберрантности и сцен откровенно неприятных, но куда как более действенных с точки зрения жанра подсовывает зрителям клишированный хоррор о встрече обычной семьи с рогатым и хвостатым Властителем Ада, причем клишированность фильма зашкаливает буквально с первых минут, когда зрителей знакомят с центральными персонажами, суть которых архетипизирована.

Вместо сильной шокирующей драмы с элементами хоррора зритель получает скучный хоррор с совершенно крохотной долей драматизма, лишенный оригинальных режиссерских находок, стиля, который очень далек от привычного для Боглиано жесткого натурализма и гиперреализма, атмосферы и, что важнее всего, качественной игры актеров, которые подчас в хоррор-антураже смотрятся несколько дискретно. «И явился Дьявол» — кино безжизненное, унылое и однозначно самое неудачное в карьере испанского экстремала Адриана Гарсия Боглиано.