События друзей koyaanisquatsi — стр. 105

Эх, славненько! Но так пустенько!!))
Приятно идти смотреть аниме, заранее зная, как ты на него отреагируешь. Конечно, приятные сюрпризы восхищения тоже хороши, но после нескольких разочарований, твердая уверенность в хорошем времяпрепровождении – уже радует! Я очень люблю школьную повседневность про клубную деятельность, очень люблю тайтлы про классическую музыку и меня всегда радуют вайфу от КёАни. К-к-комбо вышло. Я залпом посмотрела все 13 серий, весело смеялась, искренне радовалась, немного переживала, порой ловила себя на мыслях, что это какой-то спокон по ощущениям. Очень понравилась родная рисовка, порадовали музыкой духового оркестра. Было видно, что работа проделана не малая, когда надо не просто запись готово выступления поставить, а музыкальные моменты, где кто-то фальшивит, играет один и у него не очень получается. Улыбали драмы, которые заранее чем понятно кончались. И вроде бы все такое приятное, здоровское, но ведь пустота. Я не скажу, что прям шаблоны и ничего нового, но по факту ведь действительно ничего не произошло такого, чего бы мы еще не видели и хотя бы чего-то неожиданного. Они построили отличный фундамент для развития многих интересных отношений в будущем, для дальнейшего творческого роста. Но все это где-то там, дальше в манге. В самом аниме до обидного мало всего.

Биографии большинства деятелей влажной индустрии кинематографа с лёгкостью умещаются в одну очень емкую, хотя и крайне двусмысленную фразу: «Он/она плохо кончил(а)". И в этом вся сущность невыносимой лёгкости бытия для тех, кто посвятил всю свою сознательную жизнь во цвете лет этим порочным мирам антикинематографа. Он плохо кончил — и стал импотентом, оброс щетиной и пивным пузом, ушёл в разряд среднестатистических граждан. И нет более в нем признаков индивидуальности, тотальная растворяемость в толпе ему подобных, а значит неизбежны депрессия, психоз, ранний инфаркт или поздний суицид. Он плохо кончил с криком на устах и с коксом в ноздрях, с кровью в штанах и с пистолетом в руках. И ничто уже не изменить, не пролистать назад, не промотать кинопленку назад. Титры, финал. Обладатель самого внушительного конца в мире американского порно Джон Холмс упал на самое дно не внезапно; он шёл по пути самоуничтожения давно, не меняя маршрута. Прямо в ад, где его уже ждали героиново-кокаиновые короли, несовершеннолетние пешки и шизофренические ферзи. Все было разыграно как по нотам, и лишь сам Джон Холмс считал, что все пошло не так.

Американский кинематограф 90-х годов — это очень условная, естественно, новая новая волна, пришедшая на смену той новой волне, что охватила в синефильской горячке Штаты в то же самое время, что и всю Европу, но особенно Францию в шестидесятых-семидесятых. На смену Джону Кассаветису, Милошу Форману, Джону Джосту, противопоставлявших, но большей частью наследовавших Годара, Риветта, Рене etc в постмодернистских девяностых пришли Тарантино, Кевин Смит, Даррен Аронофски, Пол Томас Андерсон и ещё великая безликая масса их подражателей, искренне считавших кинематограф чистой книгой, которую им суждено написать по-своему. Таковым подражателем в начале нулевых «под Андерсона» стал американский режиссёр Джеймс Кокс, для чьей постановочной манеры характерна такая же многослойность нарратива, которая, впрочем, ничем внятным не обуславливается, кроме как таковой невозможности режиссёра создать цельное киноповествование, не греша по-черному серыми в смысле значимости отступлениями лирического или драматического плана.

Второй по счёту полнометражный фильм Кокса, «Уондерлэнд» 2003 года, изначально уже был обречен на пересечения по прямой с «Ночами в стиле буги» Пола Томаса Андерсона, зарифмовывая в единое целое историю вымышленного Дирка Дигглера и реального Джона Холмса, которые одинаково плохо кончили, но второй все же обьективно хуже. В отличии от фильма Андерсона, в ярких кислотных красках рисующего целостный портрет эпохи, без явной четкой привязи к именам реальным(такой себе roman a clef), рушащиеся американские мечты на американских горках порноиндустрии, разоблачая при этом всяческую магию такого кино, у Кокса и его «Страны Чудес» есть преимущество на стороне большего реализма и большей драматической концентрированности, но при этом «Уондерлэнд» даже не стремится вырваться из тисков своей вторичности. Совокупность общих драматургических приёмов что у Андерсона, что у Кокса приводит так или иначе, но к закономерному финалу без намеков на катарсис.

«Уондерлэнд» встречает зрителей без предисловий и оправданий, режиссёр не стремится что-либо разоблачать или открывать глаза. Взлета и славы Джона Холмса, каковой бы она сомнительной не была, не демонстрируется; это лишнее, ненужное, наносное. Для Джеймса Кокса наиболее важными оказываются всего лишь трезвая констатация его падения и предельно безучастное погружение в тот кошмар, который и привёл к одному из самых жутких голливудских убийств, и ныне покрытых экзистенциальным туманом неопределённостей и наркотическим дурманом неразгаданностей. И Холмс лишь одно из множества уродливых лиц в истории одного человека, поступательно набирающей обороты как история одного преступления, в котором оказываются замараны с головы до ног все без исключения. Изнанка порноиндустрии пульсирует венами сексуальных извращений, нормы отступают без капитуляции, тьма поглощает плоть и кровь. Это преступление было неизбежно, оно крестило кровью тех, кто заслужил такой плохой конец, ибо весь их смысл жизни и заключался лишь в этом самом лонгдонге, хозяин которого оказался безвольным слабаком и маргиналом, последней остановкой которого на пути в бесплотное никуда была Страна Чудес, Голливуд.

Для торжества зла необходимо только одно условие — чтобы хорошие люди ничего не делали(Эдмунд Берк)

Эта история началась в один из самых жарких и изнурительных дней засушливого июня 1980 года на бесконечных, пустынных и уходящих куда-то в закопченную солнцем даль горизонта просторах западного Техаса. Статистика с самого начала года была неумолима, твердя с монотонностью молитвы, что смерть и лишь она одна воцарилась на этой благословенной земле ковбоев и расистов, смерть и безысходность. Неуклонно растет уровень преступности, а сами преступления поражают какой-то неизмеримой, неизбывной, нечеловеческой жестокостью, недремавшей дикостью. И в тот день, когда шериф Эд Том арестовал Антона Чигура, а Ллевеллин Мосс обнаружил на месте очередной мафиозной бойни чемодан, набитый до отказа вечнозелеными президентами, вся дикость людская вырвалась наружу в одночасье, сметая всех и вся на своем пути.

Братья Коэн, вдоволь наигравшись в псевдонуар в «Человеке, которого не было» и в сугубо развлекательное кино в «О, где же ты, брат?» и «Невыносимой жестокости», вернулись к «большому стилю» собственной режиссуры времен «Фарго» столь же непринужденно и играючи в одноименной экранизации романа культового американского беллетриста и нигилиста Кормака МакКарти «Старикам тут не место» 2007 года. «Старикам тут не место» в версии Коэнов, которые с особым, чуть ли не подкожным и подсознательным чутьем своим сумели переложить мрачный и жесткий мир литературного первоисточника на резкий обличительный язык вневременного киновысказывания о современной Америке и американцах и не только, сохранив и аутентичность оригинала(МакКарти остается в любом виде МакКарти, кто бы не взваливал на себя ношу быть его кинематографическим негром от Цейса — Джеймс Франко ли, Ридли Скотт или Джон Хиллкоут), и разбавив ее глубинами собственного синематического пространства, характеризуемого почти всегда фирменным черным юмором и легкостью повествования, каковое бы оно не казалось тяжеловесным изначально.

А фильм Коэнов, между тем, по-настоящему обладает тяжеловесностью, которая будто стремится подавить и изничтожить зрителя под гнетом собственной фундаментальности и монументальности, в первую очередь, благодаря наличествующей в картине многоголосице и многогранности затронутых тем, множественностью переходов от нескольких личных историй до обобществляющих, универсальных высказываний, от шелухи жанровой принадлежности к чистому кинематографу без привязи к жанрам как таковым. Коэны в «Старикам тут не место» удачно играют как на поле иньярритовско-арриаговского сюжетного лабиринта с множеством линий, перипетий и пространств, на выходе сводящихся к единому моральному выводу(в фильме братьев ничего подобного не будет, к счастью, и он превратится в притчу, полную недосказанностей), так и взрыхляют фертильные поля классических вестернов, деконструируя и деклассифицируя их в своем фильме ничуть, а моментами даже еще мощнее, чем Клинт Иствуд. Коэны по сути отшучиваются формальными кинематографическими фразами, идя по тропе тотального ревизионизма этого самого американского из всех американских видов искусств, кроме джаза, естественно, по меткому выражению Клинта Иствуда. Кроме места действия — американского Запада, пускай восьмидесятнического периода, но по-прежнему Дикого — «Старикам тут не место» почти ничего не роднит с жанром кино о ковбоях и прериях, ибо Коэны вслед за МакКарти переворачивают наизнанку конфликт между антагонистом и протагонистом, делая фильм громким авторским высказыванием о торжестве зла в одной отдельной взятой стране, подменяя и отменяя весь гуманизм предшественников, и через призму показанного маленького мира обращаясь к миру большому, в котором Антонам Чигурам имя легион, и дремлет он буквально в каждом. До поры до времени, но неизбежно вырываясь наружу, и сея хаос, террор и насилие, высокую притягательность которого никто и никогда не отменял.

Антон Чигур — герой маленького мира, живущего мелкими горстями радостей и огромными ковшами горестей. Большой мир далеко, но он еще безобразнее этого ада маленького мира, населенного маленькими людьми с большими грехами. И нет им искупления, прощения и спасения. МакКарти в этой своей безысходности схож с Достоевским, только резче, жестче, показывая мир без прикрас и вне религиозных догмат. Коэны, впрочем, пытаются насытить фильм аллюзиями на справедливое наказание для Чигура, едко отшучиваются в ряде ключевых сцен, очеловечивая своеобразно своего антигероя, но это кажется лишь попыткой управлять законами жанра, чтобы в финале обрушить символическую многозначительность финала, в котором оживает фраза про сон разума, рождающий чудовищ. Алчный делец, киллер, фактический маньяк и садист, маргинал — он до боли рифмуется с маккартистским же Лестером Баллардом из «Божьего дитя», которого общество всегда отвергало, и он этому обществу решил отомстить, отрешившись от цивилизации. При всей благостности своей наружности(едва ли в Антоне можно признать чудовище, что бы там не считал Чезаре Ломброзо) Чигур таков же — его личная история лишена намеренно конкретики, он само воплощенное Зло в невоплощенном маленьком мире трафаретных протагонистов. Зло, от которого не скрыться и которое всегда побеждает.

Центростремительным кирпичиком в фундаменте всей сюжетной интриги фильма становится чемодан с деньгами, который находят и теряют, который служит главной приманкой для охотника и губит его же поступательно, стирая окончательно все черты человечности в героях. Коэны действуют жестко, с нажимом, без сентиментальности, обрекая на смерть — не всегда физическую, но всегда духовную — всех, кто готов к настоящей борьбе с Чигуром. Если в «Фарго» были всегдашние коэновские марафеточные маньяки и малохольные садисты, уравненные до статистов во всей человеческой комедии, то в «Старикам тут не место» для подобных героев действительно не находится места. Начав с истории противостояния очень хорошего с нереально плохим, практически до абсурда, героя, Коэны переходят из этого узкого пространства в большее. Вот слышатся громкие отзвуки эха рушащейся американской мечты, ярким воплощением которой стал зловещий чемоданчик; вот меняются полюса между Добром и Злом, а все преступления остаются безнаказанными; вот сновидения обретают плоть и кровь в реальной жизни, и над всем этим кошмаром висит дамоклов меч рока, неизбежной фатальности. Даже если Антона Чигура убьют, на его место обязательно придут новые. а маленький мир, захлебнувшись в крови, поглотится миром большим. И Чигур, будто Воланд, вступит в него на своих правах, диктуя свои условия и радуясь очередной победе над уже поверженными и побежденными.

Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum tuum. Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra. Panem nostrum quotidianum da nobis hodie. Et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris. Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo. amen. Amen! AMEN!. Искусно расписанное татуировками тело жадно извивалось в конвульсиях, а бледная кожа взмокла от пота, который ручьями сочился из нее, источая приторный смрад. Из искаженного невыносимой болью и затаившимися криками рта текла густая белесая пена и рвота. Глаза, некогда бывшие орехово-карими, закатились в чувстве изобилующего страдания, обнажив стерильную белизну зрачков. Руки, медленно высвобождавшиеся из пут наручников, отплясывали в разгоряченном неразряженном воздухе некий ритуальный танец, они царапали, тянулись, извивались. В этом акте экзорцизма не было ничего сакрального; все было до боли типично, ибо никогда еще в своей истории Город Желтого Дьявола не был так близко к Нему. И офицер полиции Нью-Йорка Сарчи, не без помощи священника Мендозы, начинает собственную охоту за демонами на злых улицах червивого и гнилого Большого Яблока.

Совместное детище известного американского режиссера и сценариста Скотта Дерриксона и знаменитого блокбастерных дел мастера Джерри Брукхаймера, впервые в своей карьере обратившегося к жанру ужасов, фильм «Избави нас от лукавого» 2014 года представляет из себя весьма качественный продукт симбиотического жанрового брожения, своим сюжетообразующим фундаментом упираясь в одноименный литературный первоисточник из категории бестселлеров, принадлежащий перу Ральфа Сарчи и Луис Колльер Кул и имеющий к тому флер полуавтобиографичности, поскольку сам Ральф Сарчи долгое время трудился в Нью-Йоркском полицейском управлении штатным копом, пару раз столкнувшись по службе со случаями более чем выходящими за рамки нормальности и обыденности с душком бесноватости и прочих радостей паранормального. Взявшись в очередной раз рассказывать зрителям историю о самой страшной из всех существующих видов одержимостей — демонической бесноватости -, Дерриксон не столько стремится в своей новой картине провести окончательную и бесповоротную деконструкцию этой уже порядком изнасилованной множественными эксплуатациями темы, не столько тщится подвести красную черту под расшаблонизацией, ибо художественные возможности избранного жанра невелики, сколь просто создает крепкий, имеющий огромный кинематографический потенциал полижанровый фильм, в котором в качестве основного метода воздействия на аудиторию становится не упоение кровавыми банями и бессодержательная расчлененка, не постмодернистские иронические игрища, а постепенно нагнетаемое напряжение и макабрическая атмосфера, присущие преимущественно классическим образцам хоррора. Дерриксон со знанием дела играет оттенками и полутонами ужаса, не утяжеляя повествование побочными линиями, погружая зрителей в полное безысходности и безумия пространство.

Впрочем, «Избави нас от лукавого» как хоррор проявляет себя далеко не сразу, ибо фильм, если не брать во внимание зловещий и довольно кровавый эпилог, начинается как весьма традиционный, хотя и депрессивно-гнетущий детектив, в котором в роли центрального протагониста и по совместительству истового католика выступает полицейский Сарчи, к своему ужасу столкнувшийся в один не самый прекрасный миг своей жизни с чем-то неизведанным и потусторонним, стремящемся поколебать не только устои его веры, но и приблизить родной для него Нью-Йорк к амбразурам Ада. Очень скоро фильм продолжается в линии психопатологического и религиозного триллера, радуя крепким рисунком динамического развития и режиссерской сбалансированностью без ухода в визуальную избыточность и содержательную вязкую трясину, лишь в финале, который более чем удачно ломает линейность нарратива, звуча инфернальными аккордами хоррора. Обладая определенной, но вполне приемлемой долей вторичности(все таки даже для Дерриксона этот фильм стал уже вторым обращением к теме демонической одержимости после «Шести демонов Эмили Роуз»), в «Избави нас от лукавого» присутствует лишь тень незатейливых клише, которыми Дерриксон оперирует вполне умеренно, не раздражая и не навязывая их.

И финал-то как раз является той приятной неожиданностью, делающем на выходе «Избави нас от лукавого» не просто очередным и сугубо проходным фильмом ужасов, отчетливо поднимая в картине ряд актуальных вопросов, касающихся веры и безверия в современном мире в целом и в мегаполисах в частности. Отчасти своей фильм начинает играть на поле семантики Айры Левина и Романа Полански, затрагивая ту же самую проблематику, которая доминировала в «Ребенке Розмари», и даже Нью-Йорк в обеих этих, кардинально разных и по кинематографической структуре, и по сюжетному наполнению, и по синефильским узорам и кружевам, которые Дерриксон бережно сплел в своей ленте, выглядит одинаково — как вместилище истинного Зла, лик которого множествен и ужасен в своей перманентно ускользающей природе и антропоморфной красоте, которая уродлива и прекрасна водночасье. Дьявол — он повсюду, буквально говорит режиссер, и кажется, что с этим утверждением трудно не согласиться. Помимо сугубо привычного для религиозных хорроров конфликта между Добром и Злом, в «Избави нас от лукавого» на первый план выдвигается иной, более интересный и противоречивый, конфликт между разными по взглядам на жизнь и веру героями Эрика Баны и Эдгара Рамиреса, и конфликт этот касается столкновения истовой, подчас ослепляющей веры в Бога, и веры, полной сомнений и скепсиса. Выбранная режиссером неожиданно нейтральная позиция позволяет равно громко высказаться как персонажу Эрика Баны, для которого вера в высшие силы является подобием эскапизма от жестокой реальности, в которой он существует, вера как смирительная рубашка тотального смирения, потому выход за рамки для него становится испытанием этой слепой, не ведущей никуда, веры, так и герою Рамиреса, который экстраполирует в себе большинство образов священников-экзорцистов: от Ланкастера Меррина до, собственно, отца Мора. Его вера построена на умозрительности и поиске истины, на сомнениях и страхах, ибо Бог для него столь же реален, как и Сатана, с которым ему по долгу нелегкой службы приходится сталкиваться не раз и не два, а много больше.

Шелковой и красной от крови нитью через всю картину проходит и тема преступления и наказания, преступления, которое бумерангом возвращается к тем, кто преступил законы человеческие и божьи. И наказания, которое не бывает слишком жестоко, слишком беспощадно, слишком чудовищно, ибо за все совершенные грехи должна быть расплата — кровью, слезами, душой, всем чем угодно, что стоит целой загубленной жизни. Создав целую галерею антагонистов, придав фильму многоголосицу, Скотт Дерриксон будто стремится к резкому социальному высказыванию, выдвигая фильм из категории стандартизированных ночных кошмаров и странных видений в полюс религиозно-философской драмы, из которой отчетливо виден расписанный под брутальную палитру Иеронима Босха портрет современного общества, в котором нет веры, нет надежды, нет любви. Нет ничего и никого, кроме многоликого Дьявола и его демонов, по праву занявших свое место в буйных головах. И изгнать их, не переступив черту, будет очень непросто, особенно если и сам еще не веришь, что Он не всегда бывает всесилен.

В нестерпимо жаркие августовские дни в Талсе, штат Оклахома, округ Осейдж, на фоне безжизненных бескрайних степей Юга США, произошло вынужденное воссоединение семьи Уэстонов. Внезапное исчезновение главы семейства Беверли стало по сути той единственно важной причиной возвращения в неуютные родные пенаты трех блудных дочерей Барбары, Айви и Карен. И старые раны, все никак не заживающие, а покрытые нарывами, гнойниками и близкие к состоянию гангрены, вновь напоминают о себе громкими отголосками в настоящем и будущем, старые и новые грехи всплывают на поверхность.

Прославившись в начале 90-х годов в среде театралов своей дебютной пьесой «Киллер Джо», в которой с баззастенчивой чернушной жестокостью и сарказмом рассказывалось о больной на всю голову техасской семейке, принадлежащей к типичным эрзац-образцам белого отребья и трейлерной люмпенизированной бедноте, в 2011 году с чрезвычайным успехом перенесенной на киноэкран знаменитым Уильямом Фридкиным, восстановившем таким образом более чем успешно свое некогда утраченное реноме(между прочим, в 2006 году Фридкин экранизировал другую пьесу Леттса «Глюки», выдав на выходе просто ординарный псевдохичкоковский хоррор), американский драматург и актер Трейси Леттс мгновенно обрел статус культовой персоны, и следующей на пути экранизации пьесой Леттса стал «Август: Округ Осейдж», в свое время сенсационно прогремевший на подмостках Бродвея и удостоивший таки автора заслуженного Пулитцера.

В руках постановщика фильма, известного американского продюсера и сценариста Джона Уэллса, для которого «Август» стал всего лишь второй по счету полнометражной картиной, пьеса Трейси Леттса обрела весьма мощное кинематографическое воплощение, выделяясь не столько режиссурой(напротив, лента снята аккуратно, сдержанно, без претензий на оригинальность и постмодернистскую избыточность, театрально, но не чересчур напыщенно и гротесково), сколь сильнейшими актерскими работами Мэрил Стрип, выдавшей в картине едва ли не самый экспрессивный свой образ в кинокарьере в череде и без того выдающихся ролей, «красотки» Джулии Робертс, которая со времен приснопамятной «Эрин Брокович» наконец-то разродилась в «Августе» многофактурной драмой, а не ее фарсовым подобием, а также находящимися сугубо на втором плане Джульетт Льюис, Криса Купера, Марго Мартиндейл. «Август» — это насыщенная по драматургическим коллизиям разговорная драма, напряженная и жесткая, принадлежащая к ныне редкому для Голливудщины жанру «актерского кино».

По своему содержательному наполнению «Август» сильно схож с «Киллером Джо», ибо в центре обеих и пьес, и фильмов находится обыкновенная и нормальная, на первый взгляд, американская семья. Впрочем, что подразумевает под собой понятие «нормальная семья»? В современном дико испорченном и обгаженном мире нормальная семья уже есть такой просто по факту здоровья, что психического, что физического, без аберраций и искажений. Уэстоны, принадлежащие не к «белому отребью», а к среднему классу, к мещанам и интеллигенции(как ни крути, а Бев Уэстон, черт подери, уважаемый поэт), таковой, нормальной и здоровой семьей, ни в коей мере не являются. Изощренно перефразируя Чехова, Теннесси Уильямса, Элварда Олби, и даже Уильяма Шекспира(чем трио сестер из «Августа» не синонимично Гонерилье, Регане и Корделии, да и тема изгнания родителей в картине Уэллса более чем выпукла и прозрачна в своем отображении) Леттс, прибегший и к некоторой автобиографичности действия(Талса — родной город Трейси, из которого он укатил по достижению совершеннолетия) и Уэллс показывают, что все отношения в этой семье очень давно зашли в тупик, из которого выйти или очень тяжело, или вовсе невозможно. «Выжженное ничто» — этим емким и многое объясняющим словосочетанием Барб характеризует свою вотчину, где она выросла; она не ощущает связи с Югом, он для нее чужд и глубоко, затаенно чужероден, как и остальная родня. Мать — авторитарный патриарх старого архаичного Юга лишь напоминание о ранах, о боли, о собственном прошлом, от которого легко отказаться, забыть, но ведь закона бумеранга никто не отменял. И слезы матери отольются всем дочерям…

У Уэстонов случился разрыв родственных связей, и сшить отношения, разорванные в клочья, уже нельзя, как не старайся, даже многоопытному хирургу. Любви и взаимопонимания нет ни капельки, зато есть эгоизм, неуважение друг к другу и пороки, приводящие к замкнутому кругу. Обиды и грехи настолько чудовищны и ненормальны, что зритель невольно начинает подсматривать за житием-бытием особей из кунсткамеры; для художественной утрированности в фильме нашлось немало места, однако, без излишнего любования чернушными подробностями(куриной иррумации не стоит ждать, зато есть веселый инцест). Потому тем, кто жаждет от картины очередного «chick flick», эдакую более мрачную и безысходную версию «Стальных магнолий», следует чуть остепениться, ибо ровным счетом никто из персонажей явной симпатии и сострадания не вызывает. Саркома в этой милой семье сродни заслуженной божьей каре, бумерангу, вернувшемуся к тем, кто такое наказание заслужил.

Впрочем, с момента появления в сюжете ленты фриковатого и неузнаваемого Бенедикта Камбербетча, в «Августе» и вовсе начинается полный Альмодовар, с кинематографическими изысканиями которого картина Джона Уэллса имеет немало общего, начиная от пристального внимания к отклонениям и завершая полной женской доминацией образов над мужскими, которым отведена роль декораций в этом бабьем царстве. «Август» — это изящная смесь из мотивов альмодоварских «За что мне это!?», «Поговори с ней» и «Возвращения», только вместо гротеска, фарса и мыльнооперных арий драма на разрыв аорты об эгоистичной матери и ее трех неблагонадежных и неблагодарных по сути дочерях, тотальных эгоистках. Уроки жизни для них бесполезны, они что на чужих, что на собственных ошибках не научились ничему. И никогда.

Августовская жара в Талсе рано или поздно спадет, ей на смену придет осенняя дождливая погода и холодные ночи. Однако в семье Уэстонов осень в отношениях давно наступила, нет жалости и сострадания, только холод и взаимная неприязнь, приводящая к ненужности и великому торжеству обыкновенного человеческого безумия. Кошки на раскаленных крышах предпочли совершить суицид. И нет более спасения и никогда уже его не будет ни для кого.

1993 год. Теплый май выдался в штате Арканзас, но особенно в городе Западный Мемфис. Ничто не предвещало беды и того кошмара, который буквально взорвал маленький уютный пригород. 5 мая бесследно пропали трое мальчиков восьми лет от роду, а уже на следующий день детей нашли. Убитыми, с немыслимой, не поддающейся осмыслению и описанию жестокостью. Очень скоро, возможно, даже слишком полиция вышла на след трех подозреваемых, коими стали 16-летний Джейсон Болдуин, 17-летний Джесс Мисскелли и 18-летний Дэмиен Эколз. Доказательства и обвинения в пользу этих парней были скорее косвенными, нежели прямыми, ибо арестовали их лишь на основании подозрительного внешнего вида, что, впрочем, не помешало сделать ребят сатанистами, отправившими детей на тот свет в качестве зловещего ритуала. Лишь в 2011 году судебный процесс подошел к своему финалу, и исход его был предрешен. Мнимые убийцы были приговорены, истинного маньяка никто не нашел и даже не утруждался поисками, а этот жуткий случай оброс легендами и предположениями, дал почву для литературных и документальных интерпретаций, одно из которых принадлежало перу криминалистки Мары Леверитт. И ее книга «Узел дьявола: Правдивая история троицы из Западного Мемфиса» сумела привлечь внимание Голливуда в лице известного американского сценариста и режисера Скотта Дерриксона и знаменитого канадца армянского происхождения Атома Эгояна, вынашивавшего идею художественного фильма о тех мемфисских кошмарах еще с 2006 года, но сумев реализовать проект лишь в прошлом году.

Второй после мэтра мутаций Дэвида Кроненберга самый титулованный режиссер современного канадского кинематографа Атом Эгоян на всем протяжении своей продолжительной карьеры снискал славу искателя новых методов художественного самовыражения при явном учете классических форм и жанров, не разрушая и не закрепляя, а сугубо по-своему переосмысливая нуар в «Где скрывается правда», мелодраму в «Славном будущем», снафф-хоррор a la «Тезис» в «Экзотике», психотриллер в «Страховом агенте», снятом под влиянием Кроненберга или эротику в «Хлое». Последняя же по счету крупномасштабная режиссерская работа Эгояна, представленная в рамках позапрошлогоднего кинофестиваля в Торонто, фильм «Узел дьявола» 2013 года есть уже в чистом виде полноценно и полнокровно голливудским до мозга костей творением режиссера, в котором привычный тяжеловесный для восприятия авторский стиль Эгояна окончательно рассеялся под давлением стандартных ходов стереотипизированного детективного триллера с определенным креном в банальный психохоррор и недолюметовскую судебную драму. Фильм не пытается вырваться из тесных рамок жанровых клише, а лишь слепо им следует, рисуя не столько реальные трагедии, сколь их эфемерные, лишенные глубины и политональности, тени, и даже качественное актерское реноме Колина Ферта и Риз Уизерспун теряется на фоне серости и сырости фильма, который далек от авторского расследования, но и выше уровня не прыгает, не становится новым «Зодиаком» Финчера, на выходе обнаруживая в себе лишь однотипность и одноразовость, возведенную на сей раз Эгояном до состояния некоего всеобьемлющего абсолютизма.

В «Узле дьявола» ощутима не крепкая рука исследователя таинств человеческой психики Эгояна, а длань автора «Шести демонов Эмили Роуз» и «Синистера» Скотта Дерриксона(хорошего, впрочем, хоррормейкера), однако, в отличии от «Синистера» с его мрачной эстетикой, умело поданной под соусом жанровых клише, «Узел дьявола» лишен какой бы то ни было изюминки, пряной и острой перчинки, кроме зрелого возрастного рейтинга, и, начавшись очень типично, в том же русле фильм и продолжает свое течение вплоть до кульминации, не радуя ни изысканной стилистикой, ни неожиданными сюжетными твистами, представляя из себя усредненный образчик лакированного триллера об ужасах американских пригородов и власти толпы над отдельными индивидуумами, ставшими жертвами закрытой по сути внутри себя общины, решающей по своему усмотрению кого карать, а кому всепрощение давать.

Увы, фильм чрезвычайно далек от «Охоты» Винтерберга, в которой лучше всего была показана вся инфернальная сущность охоты на ведьм и трагедии оболганного, фильм Эгояна не дотягивает до копиистического уровня «Ярости» Ланга, демонстрируя лишь крепко сотканную паутину из детективных энигм, решенных в финале ленты без провокации и намеренных филиппик. Все традиционно, консервативно и местами без задора. Морские узлы человеческих взаимоотношений, созданные самим Сатаной, развязать удалось крайне легко. И суд человеческий оказался намного безобиднее суда Божьего, на который у Эгояна ни хватило ни времени, ни места, ни даже желания.

Едва ли Мэттью когда-то в своей жизни мог предположить, что его жизнь — размеренная, насыщенная, но отнюдь не беспечная — превратится в самый настоящий кошмар, пробуждения от которого он, увы, не сможет получить. Далекие, возможно, для кого-то, но не для него восемь лет назад его несовершеннолетняя дочь Касс была похищена. Улик — нет, следов — нет, свидетелей — нет. Буквально растворилась в воздухе, оставив в его сердце зияющую, постоянно саднящую рану, которую уже не вылечить, не исцелить просто так. Жизнь была нещадно перечеркнута черной полосой и лишь только сейчас, по прошествии этих мучительных в своей ненасытной продолжительности лет, Мэттью самостоятельно приближается к чудовищной разгадке похищения его девочки.

Фильм-участник конкурсной программы позапрошлогоднего Каннского кинофестиваля, на котором он, впрочем, был принят более чем прохладно, если не сказать — хладнокровно, последняя по счету режиссерская работа знаменитого канадского мастера стильного и тревожного авторского кино Атома Эгояна, «Пленница» 2014 года, как и прошлогодний откровенно малоудачный с точки зрения художественности и коммерции «Узел дьявола», тщетно пытается притвориться чем-то гораздо большим и значительным, чем просто детективным триллером, и приблизиться к глубоким социальным исследованиям поведения усредненных индивидуумов в условиях близким к экстремальным, и в этом своем амбициозном стремлении напоминая гораздо более сырой и бесстрастный перифраз небезызвестных «Пленниц» Дени Вильнева. Для Атома Эгояна вообще крайне характерны жесткие игрища в жанровое кино, незамутненное при этом туманными реалиями постмодернизма или зловещей чернушной начинкой, однако со времен «Экзотики», «Страхового агента» и «Славного будущего» утекло немало лет, и в нулевых годах лишь пряный и эротичный неонуар «Где скрывается правда» сумел сохранить все более тускнеющее реноме Эгояна как одного из главных исследователей во всем канадском кинематографе темных сторон душ человеческих. «Пленница», в отличие даже от «Узла дьявола», в котором в неярких красках довольно предсказуемого криминально-бытописательского нарратива реальная история едва обрела черты метафорической обобщенности, не стремится вообще ни к чему, представляя из себя не очередной авторский эксперимент в жанре, форме и содержании, а довольно простенький жанровый слепок — выдержанный и сбалансированный стилистически, но и только. Форме здесь настолько преобладает над содержанием, что в итоге к финалу она его убивает окончательно, оставляя явственный привкус недоумения и непонимания.

Ни одна из затронутых тем в фильме, будь это педофилия, поиск истины или тотальная слежка всех за всеми, не раскрыта. Иногда кажется, что Эгояна интересуют эти безусловно волнующие и актуальные для современного социума темы в рамках синематического пространства фильма лишь просто постфактум их чрезвычайной актуальности, но полноценного авторского высказывания из «Пленницы» не выходит. Фильм поверхностен, силлогичен и слишком прост, чтобы прослыть по-настоящему сложным, практически ничем не отличаясь от многочисленного телевизионного детективного ширпотреба второго-третьего эшелона. Фильм на мили далек не то, что от «Пленниц» Вильнева, но даже и от откровенно спорных «3096 дней» Хорман. Роднят их лишь общие темы, тогда как реализация и наполнение вызывают вообще сомнение в профпригодности канадского enfent terrible.

«Пленница» на поверку оказывается фильмом, который, вобрав в себя элементы семейной драмы, детектива и психологического триллера о маньяке, толком не может совладать ни с одним из предложенных жанров, увязнув вполне успешно(хотя это очень сомнительный сорт успеха) в многочисленных и незавуалированных клише и штампах, не имея на выходе не то что интриги, а даже ее первородных зачатков. Драма в картине решена без изысков, внутренние переживания героев вываливаются наружу без стеснения и слишком прямолинейно, а вязь метафор, пронизывающая фильм с первого и до последнего кадра, хоть и должна придать фильму предельную условность и отрыв от любой почвы реальности, на деле превращает «Пленницу» в этакий бесспорно стильный набор нескладно рассказанных очевидностей, которые режиссер отчего-то стремится выдать за откровения с небес. Картина перманентно фрустрирует в синтетических материях собственной жанровой и идеологической неопределенности, в очередной раз иллюстрируя банальности под острым соусом нарочито претенциозного триллера, бравируя своим холодноватым стилем повествования, но по-настоящему не обладая ничем, чтобы могло выделить «Пленницу» среди ей подобного и намного более удачного и увлекательного кино. Все сюжетные ходы смазаны маслом шаблонов, а мораль умудряется быть разбитой на мелкие осколки буквально в первые минуты действия.