События друзей koyaanisquatsi — стр. 103

Группа из 80 разноцветных, разнокалиберных, разноориентированных и вообще очень разных людей, среди которых оказалась миловидная девица Вероника, которая никак не желает умереть (по чужой воле, во всяком случае) оказалась вовлеченной в ужасной жестокости марафон, до конца которого доживут очень немногие персонажи, учитывая, что правила этой смертельной гонки/долгой прогулки суровы до невозможности. Очень скоро асфальт и близлежащие территории оказываются вкусно испачканными мозгами и кишками неудачливых бегунов по прямой и кривой, а также поперечной.

Дебютант в мире полноформатного кино, американский режиссер и сценарист Пол Хью, ранее снявший от силы три не самых известных короткометражки, в 2013 году в рамках очередного кинофестиваля фантастических фильмов в Брюсселе и аналогичного — в шведском Лунде представил свою полновесную пробу в жанре ужасов, фантастики и кровавого трэша под названием «Человеческий род». На первый беглый взгляд кажется, что сюжет данной откровенно малобюджетной, но никак не являющейся кустарной и любительской картины изрядно перекликается со множеством разнообразных антиутопических и экшен-образцов, начиная от попсового веселья «Голодных игр» и завершая монолитом жести «Смертельной гонки», «Королевской битвы» и кинговских творений «Бегущий человек» и, что куда как ближе семиотически, «Долгая прогулка». Собственно, неформально, но своими основными художественными мотивами фильм «Человеческий род» уходит именно в жестокий сюрреализм «Долгой прогулки», переосмысливая, однако, фабулу давнишнего кинговского произведения в совершенно ином ключе.

С веселым гиком мрачного и полного безысходности постапокалипсиса, под хруст и треск множества ломаемых костей и под грязно-матерные крики очередных расчленяемых со вкусом и знанием смертоубийственного дела жертв, фильм «Человеческий род», помимо своей сугубо трэшево-мясной составляющей, которая изрядно доставит удовольствия всем, кто не прочь искупаться в многочисленных горовых речушках, представляет из себя едва ли не философское обобщение полной бессмысленности человеческого существования на данном этапе его развития или, уж скорее, полной деградации. Зритель, следящий за происходящим на экране жестоким действом, так и не узнает вплоть до финала истинную цель этого марафона, как и не суждено ему узнать правды об устроителях данной красочной аннигиляции, и обо всем придется догадываться самому.

Однако главная и видимая даже на поверхности центральная идея картины таки от него не ускользнет при любом раскладе, и заключается она, в первую очередь, в том, что человечеству необходим, причем в крайне срочном порядке, процесс истребления и естественного отбора, процесс, лишенный всякой механистичности и логичности, процесс, построенный на дарвиновских принципах бытия, исходя из которых человек человеку не друг и брат, а волк и враг, а также главный источник пропитания в случае возрождения славных каннибальских традиций. Потому и кажущееся изначально предсказуемым повествование на деле оказывается сложносочиненной постмодернистской игрой со зрителем, в которой слабым звеном неожиданно может оказаться кто-то реально сильный, а отягощенный мстительной инвалидностью герой оказывается вовсе не таким безобидным.

И с частой периодичностью в течении всего плотного 87-минутного хронометража фильма 80 персонажей, среди которых по сути нет ни одного по-настоящему главного, а значит и сочувствовать по идее тоже некому, ибо Пол Хью всех уравнял в разномастную человеческую биомассу, будут все больше и больше уменьшаться в своем количестве. Смерть каждого из нечаянных жертв вкусной мясорубки метафорического марафона будет яркой и незабываемой, в отличие, вероятно, от их серой и мутной жизни. Добряки станут маньяками, маньяки притихнут и будут рыдать аки младенцы, разноцелковые девицы жахнут по маскулинным парням силой духа и прочих жизненно важных органов, но такова звериная природа человека. А марафон… Марафон лишь фон для обычной истории о выживании и прогрызенных во имя его множествах глоток и вагин.

Режиссер Фатих Акин — яркий пример очевидного мультикультурализма, постепенный крах которого наблюдается на всем сегодняшнем паневропейском пространстве, буквально раздираемом изнутри множественными политическими кризисами, экономическими коллапсами и социальными саркомами, педалируемыми общеблагостным стремлением к повсеместной толерантности, на деле выливаясь кое-где у них порой самоочевидными крайностями. Так уж вышло, что для всего кинотворчества турка немецкого происхождения Акина одной из ведущих тем стало не только в широком смысле братство, в полную мощь раскрытое в картине «Солино» 2002 года, но неизбежный процесс слияния и растворения Востока в Западе и наоборот, отыгранное режиссером в многослойной драматургии «Солнца ацтеков», «Головой об стену» и «На краю рая». Причём центром всего, главным отражением авторского видения являются герои из толпы, типичные представители миддла или даже низов, на которых Фатих Акин взирает с отчётливым гуманизмом, пронизанным подчас беззлобной сатирой на те или иные их мелкомещанские привычки, не вытравленные до сих пор.

Фильм «Душевная кухня» 2009 года на первый взгляд является чуть ли не самым легковесным и европеизированным творением известного режиссёра за счёт своей четкой жанровости и умения Акина оперировать безыскусной по первородности морали о поиске взаимопонимания между братьями во временно чуждом им человеческом сообществе вдали от родимой Греции, при этом попутно аппелируя к эстетике так называемого «гастрономического кино», увенчанного постмодернистскими изысками разной степени эффектности. Но интересно все же иное в «Душевной кухне»: тот вышеупомянутый коктейль мультикультурализма, помноженный Фатихом Акином на неприкрытое желание откровенно высмеять всех и вся, не чуждаясь нарочитых политических аллюзий. Формула триединства, заключающаяся в том, что турок снимает кино о греках на немецкой земле, внятного искомого ответа получает лишь в откровенно ироническом, хотя и сугубо хэппиэндовом финале, тем не менее подернутом дымкой сомнения о вящей способности к приживаемости обеих Казанзакисов, один из которых чересчур рисковый ресторатор, а второй — ретивый искатель новых приключений, неприятностей, приятностей, похотливостей и… много чего ещё. Дихотомия по-братски, Зиноса и Элиаса, отражает и двойственность к ним отношения внутри большой немецкой семьи: если первый имеет бизнес, то второй не имеет ничего. И дело не столько в наличии мозгов, сколь в том, как по-разному были приняты оба брата, в конце концов сталкивающиеся с очевидной неоперабельной ксенофобией и собственным неумением правильно карабкаться вверх, из выгребной ямы не самого стерильного общепита.

Еда же, строго говоря, является тем объективным универсумом, что объединяет человеческую массу, ведь пища один из синонимов жизни. Каждая национальная кухня, при всех своих особенных и неповторимых чертах, способна найти путь к сердцу (банально, но это так, исключая совсем уж адскую экзотику) любого человека, но надо уметь её преподносить; для истинных рестораторов, знатоков своего дела, кухня как театр, на сцене которого разворачиваются драмы и комедии, трагедии и фарсы. В «Душевной кухне» Акина больше комедии и фарса, больше души, чем самой в общем-то кухни. Стремление Зиноса к простой и безыскусной кухне оборачивается против него сперва, когда ресторан по сути лишён собственной индивидуальности. Его национальное эго не выпирает, и лишь когда происходит осознание к переменам, «Душевная кухня», суть рифма песни Джима Моррисона, таки воплощается в жизнь, хотя основным лейтмотивом ленты, приметным для её понимания, становится специально навязчиво звучащая La paloma, где грустно поется о несбывшейся мечте, роковой любви и большом одиночестве. Будто напоминая, что за этой шелухой авторской пассионарности кроется история о двух братьях, чья истинная судьба в сущности скитаться, не находя себе места или кидаться из крайности в крайность, чтобы быть своими на этой чужой мультикультуралистской земле заветных возможностей, надежд и чаяний.

Женщина, Суть Всего, приносящая в этот захламленный мир новую жизнь, может озлобиться и встать на кривую и кровавую дорожку по множеству причин, как внешних, так и внутренних. Если тебя постоянно унижают и подвергают сексуальным и иным пыткам, выхода из этой ситуации есть лишь два: смерть, постепенно превращаясь в омерзительный кусок плоти, или месть. Ману и Надин, познавшие немало адской боли и унижений, выбрали второй путь.

Борьба за равноправие — это хорошо, борьба с чертовой, всем опостылевшей политкорректностью, пожалуй, ещё лучше, но борьба ради самой борьбы, революция во имя идеи самой революции, без взаимосменяемости всплесков гражданской активности и тотального суицидального покоя, бесконечное насилие ради насилия есть не более чем блажью сытой, разжиревшей и разжижженной в собственной судьбоносности буржуазии, тем более во Франции девяностых годов и начала нулевых, до буквалистского начала процесса растворения и экспансии бывших колонизируемых, преимущественно не знающих не то что Дюма и де Сада, но даже толком не освоивших вокабуляр новой родины. Люди искусства Пятой Республики(а до этого Четвертой, Третьей etc) в этом смысле всегда мыслили категориями безжалостного радикализма, вытравливая и выдавливая из себя порой исконную память о нормах и принципах, творя искусство ради искусства, зарифмовывая все это с не всегда адекватным бунтом в те времена, когда бунтовать уже просто перестало модно, Дебор, Сартр и прочие лоскутами призывов рассеялись над уже опустевшим Парижем, а Годар, Рене и иже с ними, разом изменив кинематограф, стали сами же его откровенно троллить. Тем паче это касается такого явления как феминизм, сформулированном в теории еще в 1792 году Олимпией де Гуж, но развитом уже в послевоенный и дискотечный период на практике Симоной де Бовуар, Брахой Эттингер и Юлией Христевой, отрицая культ власти в сторону культа тела, плоти, сексуального высвобождения женского Я. И мутировавший феминизм Катрин Брейя на излете правления Жака Ширака дал свои весьма недвусмысленные плоды в ленте «Трахни меня», снятой по одноимённому роману самим автором Вирджини Депант в сотрудничестве с бывшей порноактрисой, своих прежних влажных навыков ничуть не растерявшей, Корали Трин Ти.

Пожалуй, главной особенностью литературного первоисточника, сюжет которого прост до неприличия и неприлично грязен, было то что слог его, обильно разбавленный обсценной лексикой, очевидно наследовал традиции «нового романа» Грийе, Симона, Баррота и Сютора, но лишь в стезе намеренной кинематографичности своей со сменой кадров, эпизодов и склеек, но выполненной в сугубо литературной форме, тогда как идеология Вирджини Депант в «Трахни меня» ощущалась на физическом и физиологическом уровне, в то время как общеизвестно что неороманисты абсолютно отвергали мысль политическую. И, сумев адекватно перевести в свою картину легко дешифруемую мизандрию, Депант и Корали, что удивительно, не совладали с киноязыком. Впадающий в истерику тотального хардкора фильм, не лишенный самоочевидного постмодернистского шарма, не по-дамски украшенного нервическими шрамами «Тельмы и Луизы», «Прирожденных убийц» и «Дьяволиц», кажется совершенно антикинематографическим творением, за внятной, хотя и радикальной идейной сущностью которого теряется нарратив, и фильм рассыпается на крошево извращенного секса и экспрессивного насилия.

В одночасье напоминая стилистически не то помесь Догмы-95 и Французской Новой Волны, а жанрово не то симбиоз порно и боевика, не то экзистенциальной дорожной притчи о двух падших в бездну маргиналках, «Трахни меня» все больше к финалу изрыгает исключительно агрессию и извечное это намерение эпатировать, подменяя любые здравые понятия. Если Катрин Брейя, семиотическими нитями которой прошито буквально все и в книге, и в фильме, в своих magnum opus «Настоящая девушка» и «Романс Х» освобождение Женского от Мужского парадоксально понимала как секс со всеми с кем и где ни попадя, хоть на полу, хоть с попадьей, то авторы «Трахни меня», и фильм в особенности это показал, феминную свободу воли от мужского начала поняли как тотальное оскопление мужского конца при том что сами героини ленты, fini putain Надин и Ману, отнюдь не жертвы поневоле, не кокотки, не изнеженные представительницы культурной прослойки, а те кто сами в грязь попали и грязью этой, смердящей и булькающей, живут и дышат. Но свои внутренние трещины они лечат за счёт нанесения смертельных ран мужчинам, тоже, впрочем, не самых честных правил, однако приемлемость их животной агрессии весьма сомнительна, ведь, используя базис Сартра, Бовуар и Эттингера, они его тотально извратили и низвели телесное до ничтожного, до вакхической и эсхатологической андромании, замешанной на маниакальной мономании сладострастного гуро и деградирующей антропофобии. Фильм производит обратный эффект: в своей очевидной ненависти к мужчинам картина почище «Антихриста» Ларса Фон Триера заставляет считать всех женщин хаотическими пролификациями гадеса, самой тьмой, что сотрет с лица земли даже тень, с мясом лишив и себя адамова ребра.

Бабушка-божий одуванчик Полетта далеко не так безобидна и беззащитна, как может показаться на первый взгляд. Когда-то она владела милым ресторанчиком в родном ей французском пригороде, когда-то она была по-настоящему счастлива и довольна своей жизнью, которую можно было назвать благополучной. Когда-то, но не сейчас. Всему рано или поздно приходит конец. и вот уже овдовевшая Полетта, не скрывающая своей ярой антипатии к мигрантам, осталась одна, на грани выживания и под угрозой выселения. Однако решение всех финансовых проблем пришло для нее с очень неожиданной стороны.

Классическая французская комедия как отдельное, самостоятельное и самобытное в своей аутентичности ответвление французского кинематографа в целом, по-настоящему сформировавшаяся на излете 50-х годов прошлого века, держится не только на сбалансированном, сдержанном и умном юморе с грустными чаплиновскими интонациями, но и на всеобщей и всеохватывающей универсальности тем, затрагиваемых практически во всех творениях мэтров французской комедии Жерара Ури, Франсиса Вебера, Клода Зиди, Жана Жиро и прочих, которые тем не менее к новым постмодернистским условиям кинематографического существования по-настоящему приспособиться не сумели, утонув во вторичности, а кое-кто и просто не дожил до этих новых и совсем невеселых времен. Современные же представители французского комедийного жанра, как-от Паскаль Шомель или Жерар Кравчик, или, к примеру, дебютант в большом кино Жерар Энрико в своей прогремевшей на территории Пятой Республики полнометражной криминально-социальной комедии «Полетта» 2012 года, принципиально ничего нового в комедийную палитру уже не добавляют, лишь изредка разбавляя знакомые сюжеты нотками социальных инвектив, острокритических памфлетов и политической сатиры.

«Полетта» Энрико — это обманчиво-прекрасное кино, которое эффектно умудряется быть и провокационной аморальщиной без тени политкорректности, и яркой, истинно французской комедией, в которой первоначальная чернушность и мрачность постепенно отступают, обретая черты спасительного искупления грехов в финале всего действа, а грозная, преисполненная желчи, ярости и расистской злобы главная героиня с таким на редкость архаичным именем Полетта в исполнении характерной Бернадетт Лафон, некогда игравшей нонконформисток у Эсташа и Шаброля, изменится в лучшую сторону, избавится от шелухи собственных предубеждений и взглянет на свою жизнь в ее нынешнем состоянии под несколько иной точкой зрения, откроет в ней светлые и позитивные стороны, несмотря на окружающую ее давящую атмосферу полной безнадеги и, в конце концов, полюбит как мать и бабушка своих близких, которых достопочтенная Полетта или игнорирует(между прочим, чувство взаимно и идиллия семейных отношений в картине отсутствует вовсе), или совсем не уважает, перманентно издеваясь, третируя и задевая их. Морализаторство это, впрочем, в картине Энрико подано совсем не под безвкусным соевым соусом нарочитой и убийственной прямолинейности, а под густым и острым кетчупом ядовитого сарказма, без этакой дешевой мелодраматичности. Полетта даже в финале останется острой на язык нонконформисткой, обладающей невероятной предприимчивостью.

По своей тональности будучи выдержанной в русле традиционных французских комедий, с точки же зрения сюжетного наполнения фильм Жерома Энрико особой новизной не страдает, представляя из себя британскую «Спасите Грейс» 2000 года на новый лад, с бОльшим упором на социальную составляющую происходящего, пронизанную духом гротеска и утрированности, превращения просто удушающей реальности в отражения в кривых зеркалах, в которых легко угадываются не только современные французы, столкнувшиеся с проблемами перенаселения, миграции и выживания в посткризисную эпоху, но и вообще все современники: от Киева до Парижа, от Москвы до Пармы. Жизнь-то современных Полетт бальзаковского возраста везде одинакова; фасад сытости и благополучия остается лишь фасадом, и каждый вынужден выживать, пытаясь найти свое место под солнцем любыми способами, и не всегда они будут законными. Если вокруг все смачно плюют на правила и нормы, на УК и его скучные статьи, то чем обыкновенная Полетта хуже? 600 евро в месяц, по меркам дорогой старушки Европы и мадемуазель Франции, не так-то уж и много для насыщенной и хорошей жизни на ее излете. И тема выживания становится в картине доминирующей, той, без которой фильм просто проиграл бы в художественном плане, рассыпаясь на очевидности проблем отцов и детей, побега от дряхления и старения тела, но не души, ибо Полетта по-прежнему молода, по-прежнему энергична, по-прежнему жива. Выживания в трудных и невыносимых условиях. Выживания, решенного для главной героини не deux ex Machina, а самой жизнью, пускай и преподнесенной зрителю в оттенках ернического гротеска, но без идеализации и романтизации. Ведь в любой комедии должна быть и трагедия, и драма, и реализм, но, слава Богу, не грязный.

Мелкого гангстера Джоуи Газелла воистину постигла полоса неудач и неприятностей, а ведь как все блистательно начиналось! Однако вскоре сорвалась крупная сделка с наркоторговцами, завершившаяся к тому же кровавой бойней, а потом один из пистолетов, из которого происходила стрельба в тот треклятый день, совершенно случайно и абсолютно нечаянно попал в руки соседского парнишки Олега. Предугадать все последующие за этим события не смог бы даже самый отьявленный фантазер из мира криминального чтива.

В своей четвертой по счету и наиболее известной и прославленной в среде обычных киноманов и необычных кинокритиков, фильме «Беги без оглядки» 2005 года, южноафриканский режиссер Уэйн Крамер смог в полной мере выразить все свои кинематографические изыскания, создав качественный, зубодробительный, крутояйцево-жестокий и местами даже аберрантно-маргинальный боевик, который уже успел изрядно обрости плотью культа и стать не меньшим открытием в дотоле находящемся в кризисе идей жанре, чем фильмы Гая Ричи или Квентина Тарантино. Впрочем, вполне уместно говорить даже о том, что Уэйн Крамер напрочь уделал фильмом «Беги без оглядки» и Тарантино, и Ричи, ведь вместо тарантиновско-гайричевских постмодернистских игрищ с явным уклоном в изощренное синефильство и фантомный эскапизм Крамер предложил зрителям слегка утрированную и дистилизированную квинтэссенцию ужасной обыденной реальности одноэтажной Америки, предложил зрителям на краткий, но яркий и впечатывающийся в мозги на очень продолжительное время миг погрузиться в мир, в котором нет и невозможен даже хотя бы слабый проблеск света, мир, в котором живут и выживают главные герои, становящиеся и жертвами странных фантасмагорических обстоятельств, и собственного окружения. Выхода из этой удушающей камеры, пропитанной смрадом густого пота, виски и спермы, для них программой свыше не предусмотрено в принципе.

Первичной и доминирующей силой сюжетного повествования фильма становится пистолет, волей случая кочующий из рук в руки, и становящийся по сути единственным свидетелем происходящего экзистенциального безумия. Само же насыщенное экспрессивной динамикой и огромной событийной массой действие картины происходит в некой абсолютной параллельной, но не альтернативной реальности с намеренным утрированием режиссером социального дна, в котором сосуществуют, регулярно цапаясь друг с другом, баянистые русские, американские и итальянские гангстеры, добросердечные и добродушные грудастые проститутки, педофилы и прочий колоритный сброд. За каждым новым сюжетным поворотом и новым трагическим событием следует череда еще более ужасных и страшных происшествий вплоть до момента финала, который выглядит хоть и несколько хэппиэндовско-голливудским и вроде бы девальвирует непоказную реальность фильма, но на самом деле снижает все события в фильме до уровня исключительности кинематографа, оттого безмерно жесткий и откровенно пришибленный контент картины воспринимается намного легче, ведь это просто кино. Катарсис обретен.

Для Пола Уокера — отличного актера экшен-жанра, жизнь которого прервалась трагически и нелепо — роль Джоуи Газелла стала, пожалуй, самой яркой и интересной. Перед зрителями предстает совсем не Брайан О, Коннор из «Форсажей»; Газелл — это абсолютно иной по характеру и своему психотипу персонаж, не герой, но и не злодей, преступник поневоле, вынужденный встать на путь криминалитета во имя выживания — собственного и своей семьи. Не меньшей жертвой рока выглядит и Олег в убедительном исполнении Кэмерона Брайта, и Анзор, исполненный Карелом Роденом, и даже жены героев-антигероев, сыгранные Верой Фармигой и Иваной Миликевич, вызывают не презрение, а дикое сочувствие и сопереживание.

Клиповый монтаж Артура Коберна, зрелищная стильная работа оператора Джима Уайтекера, мрачный и идеально сливающийся с видеорядом саундтрек от Марка Айшема украсили фильм не меньше, чем россыпь ярких харизматичных характеров и непредсказуемый сюжет. «Беги без оглядки» — это стильное, жестокое и актуальное кино для всех, кто изрядно соскучился по мощным боевикам, в котором кровь и насилие есть не только ради них самих.

Нимфоманка Джо продолжает рассказывать грустную и жестокую историю своей жизни, своей любви и болезни, граничащих с патологией, одинокому мужчине по имени Селигман, приютившем и спасшем от ее вероятной смерти.

Решение знаменитого датского кинематографиста, озорника и провокатора, эстета и просто новатора Ларса Фон Триера расчленить свой наиболее амбициозный и эпатажный проект, порнодраму «Нимфоманка» 2013 года, на две равноценные части и проигнорировать участие фильма в конкурсной программе самых значительных киносмотрах мира можно обьяснить не столько творческой блажью, сколь тонко и изощренно просчитанным коммерческим ходом. Впрочем, цельность картины от этого решения ничуть не пострадала.

«Трилогия Депрессии», завершающим аккордом которой и стала «Нимфоманка», в карьере Фон Триера занимает, пожалуй, особое место и находится в отрыве от всех предыдущих его работ. Вобрав в себя все идеологические и художественные изыскания Триера как из его трилогии «Е» — самой близкой по стилистике к Тарковскому — так эмоциональную насыщенность «Трилогии о Золотом Сердце», «Трилогия Депрессии» стала самой личной в творчестве скандального датчанина, который в каждой из частей данной трилогии изливал на зрителя все свои духовные метания, психосексуальные фрустрации и сублимацию множества собственных страхов, провоцируя и эпатируя публику. «Нимфоманка» же, в свою очередь, стала тем фильмом Фон Триера, в котором как никогда много самого Фон Триера, ибо и фильм первый, настроенный скорее на комедийную волну, и фильм второй, ушедший из гротеска на мрачную территорию психологической драмы и эротического триллера с элементами хардкора, буквально переполнены самоцитатами из предыдущих работ режиссера — от самых ранних до последних — и биографическими деталями, превращающими «Нимфоманку» в своеобразную квинтэссенцию всего творчества Ларса Фон Триера, дешифрующую и преобразующую окружающую режиссера реальность, удручающий быт, в сложнейший набор символов и метафор с религиозным оттенком.

В фильме втором Джо в исполнении актрисы Шарлотты Генсбур, ставшей чуть ли не музой режиссера со времени смелого сотрудничества в «Антихристе», все больше погружается в собственное моральное и физическое падение. Предыдущие любовники, в том числе и романтичный Джером, оставлены за бортом ее жизни и забыты и в поиске острых ощущений Джо начинает совершать опрометчивые и необьяснимые поступки с точки зрения логического поведения. Ее грехопадение, начатое в круге первом, с первого момента познания собственного естества, с первой мастурбации и первого минета(познания умножают скорбь и рождают опыт), становится неизбежным и шокирующим в круге седьмом и восьмом. Структурно фильм будто перекликается с «Божественной комедией» Данте Алигьери и главная героиня фильма Джо проходит обратный путь — из Рая, которым было ее детство, сквозь Чистилище ошибок, в самый Ад, лишь в котором под зорким оком рыбака Селигмана(рыба, как известно, является одним из символов Христа) ей предстоит искупление и раскаяние. Заключительные три новеллы «Нимфоманки» уже не столь сдержанны, как первоначальные пять, и Фон Триер с присущей ему откровенностью и беззастенчивостью демонстрирует, как Джо становится жертвой собственных желаний, подкрепляя сие сценами menage a trois a la noire(причем данная сценка разыграна в духе типичнейшего салонного порно в духе синьора Д, Амато, с оттенками нарочитого гротеска в отношении чернокожих самцов), лесбийскими сценами на грани жизнеописаний синеволосой Адель и садомазохистскими экзерсисами, которые, впрочем, не тянут на шок-контент и служат лишь для большего раскрытия главной героини.

Крайне интересными с точки зрения разоблачения мужского в женском становятся герои Джейми Белла и Жан-Марка Барра, ибо и в отношении мужчин Фон Триер не скрывает своей иронической интонации, потому глупо и недальновидно обвинять режиссера в мизогинических воззрениях и вообще в человеконенавистничестве. Фильм «Нимфоманка», как и «Антихрист», как и «Рассекая волны», как и «Меланхолия», как и «Танцующая в темноте» по-своему отвечает на извечный вопрос Фрейда: «А что хочет женщина?». Судя по «Нимфоманке», ответ прост — любви. Но любовь вполне может стать болезнью и патологией; «Нимфоманка: Часть 2» отлично показывает последствия этой хвори, избавляясь начисто от флера легкости, и в финале становясь мрачным триллером с неоднозначным философским финалом, все ответы в котором предельно деконкретизированы, расплывчаты.

Вторая часть ленты стала самой насыщенной по драматургии. Джо, легко и непринужденной порхающей из кровати в кровать, предстоит стать матерью и обрести свои жизненные приоритеты. Кто она, в конце концов? Жена, мать, любовница, просто Женщина, падшая, грязная шлюха без остатков морали… Мучительные роды, безумие, бегство и цепь насилия… Увы, изменить свою природу Джо не во власти, а потому дальнейшие трагические события не несут в себе отпечатка случайности, а вполне укладываются в созданную режиссером закономерность самоуничтожения, финальным аккордом которого становится печальное состояние Джо, избитой и униженной, оскорбленной и фактически стертой из памяти. По Триеру, тем женщинам, поддавшимся лишь зову плоти, не дано стать матерями, но для них и для себя, в том числе, ведь «Нимфоманка» априори слегка автобиографична для Триера, он видит свет в конце темного туннеля, ибо Депрессия побеждена. Селигман со своим рациональным умом и в то же время верой в божественное и сущее становится для Джо и спасителем, и палачом, и просто слушателем, и чуть ли не соучастником ее оргий. Если в фильме первом герою Стеллана Скарсгарда была отведена роль декоративная и он был в тени, то во второй части он и Шарлотта Генсбур выдвигаются на первый план. Их длинный разговор сродни пути Моисея на обетованную Землю, групповая психотерапия прерывается групповыми половыми актами(впрочем, сиюминутными), и кажется, что нимфоманка Джо наконец обрела своего единственного и излечилась.

«Нимфоманка» — это внежанровая и отчасти действительно эпохальная во всем творчестве датского апологета нового кино работа, поражающая изобретательной постмодернистской полифонической режиссурой, блестящей подспудной символикой, яркими актерскими перформансами, в том числе Шарлотты Генсбур, для которой роль Джо стала чуть ли не ее персональным бенефисом. И лишь неизбывное время покажет, станет ли «Нимфоманка» лучшей работой Ларса Фон Триера или, как всегда, он уготовил немало козырей в своем рукаве.

Фильм «На следующее утро» 1986 года — это, конечно же, совершенно не тот бронзовеющий от собственной киноязыковой академичности Сидни Люмет, которому вместо сложно сконструированных постмодернистских ребусов со множеством неизвестных (хотя ими он в определенной степени грешил, начиная с семидесятых) гораздо милее был гуманизм, продуцируемый даже в тех удушающих условиях, когда от человека оставался лишь кусок мяса, запись в табеле о рангах или отчет о вскрытии с меткой «Джон Доу» на стертых до крови пятках. Уж очень сильно рачительствовал Люмет за маленького человека, пускай тот порой или даже чаще всего бывал и не самых честных правил, чтоб в одночасье пуститься по замкнутому кругу бессознательного и бессодержательного; литая кинематографическая форма по Люмету обязана наполняться внятным содержанием.

Тем удивительнее во всем контексте творчества режиссёра смотрится «На следующее утро» — единственный фильм Люмета, где все сюжетное действие разворачивается в Лос Анджелесе, причём преимущественно в его самых злачных местах, куда имеют привычку стекаться все сточные воды и пришлые люди Фабрики Грёз, перерабатывающей в пыль и пепел всех ранее вкусивших её запретные плоды. И даром, что фильм этот кажется безнадёжной яркой пустышкой, одним из множества иных сугубо проходных работ Сидни Люмета, в девяностых годах и вовсе превратившихся в самый настоящий поток, итогом чего стала попытка переосмыслить «Глорию» Джона Кассаветиса. Но исподволь, за вуалью этих творческих огрехов и авторских прорехов в пустоту, со слишком морализаторским тоном высказываний, виделось желание режиссёра найти новую концепцию своего кинематографического бытования, рефлексируя и оперируя более жёстким, на грани чрезвычайных обсценности и эксплицитности, вокабуляром.

В ленте «На следующее утро», между тем, режиссёр будто освободился от тесных рамок собственного же скупого на аффектации киностиля. Ранее избегавший неудобного и чересчур прямолинейного синефильства, Люмет превращает откровенно отдающий кислятинкой сюжет прямиком из бульварного пальпа в нечто противоестественно вычурное, нарочито киношное при том, что сама история разворачивается там, где кино рождается и умирает. Магнетичная, гипнотичная, ослепительная яркость авторского пьяного сна, и глубоко плевать в общем-то, что пробуждение состоялось, а рядом ещё не остывший труп не то любовника, не то насильника. Это очевидная визуальная кислотность, броский эстетизм, эти по-депальмовски китчевые операторские витийствования коррелируют реальность фильма под себя: роковая женщина оказывается не настолько роковой, а детектив без страха и упрека становится заложником авторской ловушки в излишнюю многозначительность. Скелетов в шкафу у путника поневоле распутной и вышедшей в тираж актрисы Алекс более чем предостаточно, что бы не считать его моральной максимой, эдаким восстановителем нарушенного баланса истины в месте, где ей никогда и не пахло. В сущности весь достаточно линейный сюжет фильма, где искомый злодей находится путём тривиального исключения лишних отвлекающих моментов, раскладывается как реализовавшиеся в реальности чаяния Алекс о лучших, но не сыгранных ей ролях в фильмах, где она была бы на первом плане. Оттого не без сладострастия Алекс с легкостью примеряет на себя образы и Веры Майлз, и Типпи Хедрен, и Глории Суонсон: то она роковая соблазнительница в неглиже, то бухая стерва, лелеющая отыграть партии назад, выдать бенефис, устроить реванш, а то и вовсе жертва, причём самая несчастная из всех. Но этот порой противоречащий друг другу триолизм есть в сущности единым человеком — актрисой, что не перестает играть даже тогда, когда стоит снять грим, сбросить маску, обнажиться… Но для Алекс это будет равносильно смерти, да и Люмет через нее проецирует саму суть кинематографа — ни слова правды, ни грамма истины, сладкая ложь в карамельном аду, игра, доведённая до автоматизма, до абсолютизма.

Люмета не сильно интересует личность убийцы; с гораздо большим усердием, препарируя мотив погони и поиска в нечто рефлексирующее в духе «Гарольда и Мод» Хэла Эшби, режиссёр выносит за скобки любую вероятность к обретению Алекс новой себя. В её природе столь сильно стремление не быть собой, что отрезвление и раскаяние кажется не более чем иронией, эдаким витком, но уже новой истории с ролевыми играми для актрисы, для которой ещё не сыграна её лучшая роль, а довольствоваться малым — это не её принцип.