События друзей Arhail_Hirioli — стр. 12

Ушедший во внеспортивное свободное плавание бывший именитый боксер Сэйлор О`Коннор пребывает на самом дне жизненного океана и подняться с него явно не не имеет ни практической возможности, ни фактического желания. Он пассивен, и большей частью в своем падении вниз виноват он сам, а не только обстоятельства. Впрочем, в один прекрасный миг Сэйлору предоставляется почти что уникальная возможность отыграть назад, вернуть свое утраченное реноме, сразившись на ринге с молодым, мощным и просто крепко сложенным соперником. Не мудрствуя лукаво Сэйлор соглашается.

«Боец» 2014 года известного американского режиссера, продюсера и сценариста Дэмиана Ли кажется фильмом, опоздавшим на несколько десятилетий, хотя и пытающемся притвориться в определенных моментах картиной актуальной и интересной, вписывающейся в канон современного спортивного, околоспортивного и просто драматического кино. Фабульно рифмующийся с другим «Бойцом», оскаровским лауреатом Дэвида Рассела четырехгодичной давности, а также чуть ли не со всей франшизой о Рокки Бальбоа, параллели с которой ложатся на синтетическую ткань фильма более чем явно и нарочито, фильм Дэмиана Ли воспринимается даже не как пастиш(пастиш в конце концов тоже бывает неотъемлемой частью искусства, удачно продолжающей культовые синематические линии), а как слишком перезревший и устаревший субстрат, художественная консистенция которого невыразительна, блекла, лишена искорок и изюминок.

Драматургия картины сперва кажется обманчиво богатой и насыщенной. К конфликту между опальным боксером и его упрямым тренером подмешивается конфликт между отцом и сыном, который в свою очередь разбавляется конфликтом внутриличностным на фоне сугубо периферийной побочной любовной линии, и раскрытой в двух картах без единого туза истории соперника. Но дьявол, как известно, кроется в деталях, а в картине Дэмиана Ли нет ни самого дьявола, ни деталей, превращающая на выходе «Бойца» в творение сугубо бэмувишное. Фильм абсолютно беспримесен, перманентно на всем своем протяжении рассыпаясь на массу невнятных с точки зрения общей кинематографичности эпизодов, склеенных между собой аляповатыми монтажными фразами. Глубокая прорисовка характеров, естественно, не предполагается вовсе ввиду стремительного желания режиссера поскорее свести все немногочисленные коллизии, фрустрации и рефлексии к единому знаменателю последнего пафосного файтинга, в котором решится все, в особенности судьба центрального протагониста. Заботясь больше о внешнем эффекте, чем о внутренней начинке, Дэмиан Ли выдает посредственный и нарочито предсказуемый результат без единого полутона или оттенка, на выходе превращая своих персонажей в картонные фигуры, лишенные чувств любой самодостаточности марионетки, которыми он управляет по привычной схеме.

Впрочем, сие не кажется чем-то нетипичным ввиду того, что суть любой картины определяет в первую очередь персона режиссера, за ней стоящего, а Дэмиан Ли с 80-х годов прошлого века снискал славу более чем посредственного сценариста, постановщика и продюсера, успевшего наваять не один десяток однотипных картин с Дакаскосом, Доном «Драконом» Уилсоном, Майклом Паре и прочими «героями боевиков» второго эшелона. На фоне предыдущих картин режиссера «Боец» смотрится чуть более выигрышно, конечно же, за счет выверенного постановочного стиля и какой-никакой, но драматургической начинки. Но это, впрочем, нисколько не отменяет тот факт, что «Боец» — кино очень скупое за счет своей тривиальной малобюджетности на яркий киноязык, архаичное и крайне медлительное, но при этом как истинная драма лишенное, собственно, драмы как таковой, а как спортивное кино и вовсе не вызывающее никакого сочувствия и соучастия ввиду своей убийственной прямолинейности. Реванша не выходит, а победа кажется пирровой.

Оригинальный тайский альманах ужасов «Час призраков«, имевший честь быть выпущенным в достаточно широкий прокат и засветиться, хотя и без особого шума, на ряде жанровых кинофестивалей, к сожалению, чремерной самобытностью и яркой авторской самоценностью похвалиться не мог ввиду того, что некогда славные своей кровомясистой жестью тигры-азиаты-экстремалы внезапно изменили самим себе и вместо порции отменной жести с впечатляющим авторским потенциалом выдали очень серый и практически лишенный эффектности фильм, ценный лишь своей режиссерской цельностью, тогда как хоррор являющий собой пример предельной бесцветности, если б не финальная история, переведшая окончательное восприятие картины из традиционализма на тропу постмодернизма, на Таиландщине еще не паханную, нехоженную.

О сиквеле «Часа призраков», вышедшем в 2014 году, не скажешь, что он хотя бы слегка попытался исправить ошибки своего предшественника, но, слава Богу, их же он и не увеличил в геометрической прогрессии, что несколько утешает, но не настолько, чтобы продолжение можно было считать чем-то из ряда вон. В своей жанровой нише фильм не открывает новые страницы, попросту переписывая заново знакомые и знаковые мотивы и темы, но без глубинного погружения в драматургию или упоения классической, неизбывно мрачной природой азиатского хоррора. Вящего ощущения, что Исира Нади и Ко решили войти в одну и ту же реку дважды, при этом выйдя сухими из воды, не возникает потому, что река сия успела изрядно высохнуть, а водоросли стереотипов, архетипов и прочих «типов» тянут на дно, невзирая ни на какие потуги; «Час призраков 2, как и первый «Час призраков», имея в своем активе так и нереализованный потенциал, выглядит хоррором почти без хоррора.

Открывающая фильм новелла под названием «Третья ночь» кривозеркалит новелле «Парик» из первого фильма, будучи бравым представителем кайданов в их наиболее правильном (то есть — скучном) прочтении. История бандита, державшего в ежовых рукавицах не только собственную жену, но и весь район, а потом внезапно отправившегося пугать Дьявола в мир иной, где ему и дорога, выделяется среди прочих кайданов лишь тем, что вместо длинноволосой девицы объектом зла становится парниша не самых честных правил. Чуть более мелодраматичная, чем нужно, «Третья ночь» пытается усидеть на нескольких стульях сразу, являя на выходе невразумительный и совсем не страшный жанровый симбиоз из пресной мелодрамы, не самой смешной комедии и легкого ужаса, в котором вся мораль сведтся к тому, что ревновать таки плохо. В свою очередь, вторая новелла фильма «Монастырь», повествующая о призрачных бдениях безголовой монахини, на первый взгляд тоже страдает от излишней банальности, но за счет правильно выверенной атмосферы и красочного сочетания nunsploitation с азиатским привкусом, мистики и молодежного хоррора история становится самой удачной и интересной среди всех трех в альманахе, который вовсе не желает предлагать что-либо новаторское.

И эта беззубая вторичность и неспособность авторов созидать и создавать даже по клишированным лекалам что-то свое, отличимое от большинства сугубо эксплуатационных картин, достигает своего пика в финальной новелле фильма «Дары усопшим», которая нехитро перерабатывает те же полунекрофилические мотивы, затронутые в «Мертвой невесте». Правда, место пылкого юноши с телом горячим, жаждущим окропить своей белой росой старуху с косой, займут придурковатые служители мертвецкого бизнеса, проводящие свое время с боссом, у которого вид не первой помятости, лик второй небритости и амбре испорченной свежести. Благодатная тема ужасов потусторонья и потугробья оказывается раскрытой минимизированно, и новелла теряется в собственных жанровых координатах, не будучи, как и сам альманах, ни полноценным хоррором, ни полноценной черной комедией, ни полновесной мистической сказкой на ночь для всех пугливых, а эдаким абстрактным представлением о жанре, сотканном из обилия очевидностей и стилистических приятностей, которые, увы, не способны искупить все огрехи «Часа призраков 2, завершившегося не уместно жутко, а неуместно весело.

В час урочный, в час ночной, в час, объятый тишиной, в час зловещий и чудесный Таиланд накроет тьма пеленой своей густой. Беззубая луна будет скалиться остовами белесых десен свысока, а капли звездных слез сладкой росой окропят траву. Этой ночью шалой девицы удалые начнут выгуливать собственную похоть, а из подворотен будут слышны стоны и крики. Вода прозрачная, струящаяся талым хрусталем и светящаяся осколками небрежного разбитого ледяного стекла, окрасится кровью — багряной и бархатистой. В три часа пополуночи прошлое оживет, призраки восстанут из своих неуютных могил. Самые страшные кошмары наяву станут былью, а коматозные сны — аметистовой пылью. Это час призраков, час мертвецов, которые пришли по душу непокорных живых. И будет больно, и будет сладостно, и будет радостно и гадостно. Dance macabre…

Тайский хоррор, в том виде, в каком принято его воспринимать сейчас, родился не в 80-90-х годах прошлого века, в отличии от гонконгского, явившего свой новый лик именно тогда как апофеоз бесцензурных зрелищ так называемой «третьей возрастной категории», а совсем недавно, в начале нулевых, с приходом в мир режиссуры ряда амбициозных постановщиков, как-от братьев Панг, выдвинувших вовсе новый тайский кинематограф на некоторое время в авангард всей Юго-Восточной Азии, Баньенга Писензенекуна, Чукайта Саквееракула и Исиры Нади, в 2003 году переведшем тайский хоррор на рельсы экстремальности в трилогии «Дьявольское искусство». Причем говоря о развитии тайского хоррора и его эволюции, следует понимать, что почти все его мотивы и темы восходят к корневым мифам Таиланда, а сам жанр застыл на стыке японской и южнокорейской хоррор-диалектики.

Не менее очевидным является и стремление новых тайских хоррормейкеров к потаканию всем новомодным веяниям жанра, в первую очередь хоррор-антологиям, собирающим под своей синематической крышей как молодых да ранних, так и зрелых и умелых. Хоррор-альманах «Час призраков 3D» 2012 года стал, пожалуй, одним из самых заметных явлений в жанре классических «баек из склепа», но при этом, кроме экзотичности своего производства, едва ли имея что-то значительно большее, ибо на сей раз Исира Нади и Ко решил не пугать зрителей кровищей во весь экран и не шокировать татуированным шаманским мясом, а обратить свой взор к довольно тривиальным историям об ужасном и прекрасном с крайне прозрачной линией морали.

Открывающая фильм новелла «Парик» имеет двойственную сюжетную природу. С одной стороны перед зрителем разворачивается неторопливая, даже в чем-то скучноватая история непростых взаимоотношений между двумя сестрами, работающими семейным подрядом в магазине париков. Эдакая вариация «Золушки», но с сугубо ориенталистским привкусом. Гораздо в меньшей степени «Парик» является хоррором ввиду того, что, собственно, нагнетания страха и тягучего макабра в этом тривиальном кайдане не предвидится. Новелла столь меланхолична, а драматургия в ней столь очевидна и пресна, что даже финал ее, долженствующий знаменовать моральную закономерность в развитии темы расплаты за преступление и семейного кризиса, зашедшего в могилу, лишен эффекта ирредентистического катарсиса. Все слишком предсказуемо, чтобы быть банально для сестричек-истеричек наказуемо. Каждому свое, но призраку — важнее ее длинные черные волосы, сплетающие зловещие паутины сознания.

«Мертвая невеста» виртуозно играет низменным, являясь совершенно не тем, чем кажется буквально с самого начала. Поэтически визуализируя некрофилию, авторы этой истории не стремятся нарушить табу, но — показать новые грани любви. Начавшись как история привлекательного сумасшествия, очень быстро «Мертвая невеста» совершает дискурс в сторону отношений между садистом и жертвой, причем роли в этом семейном дуэте будут попеременно изменены напрочь. Невинная дама станет тривиальной дамой с косой, а мальчонка, любующийся женскими трупами и любящий их истово и искренне, станет заложником чужой, все еще живой воли.

«Сверхурочные» же обращают свой взор в сторону иронического переосмысления и постмодернистского искривления традиций хоррора. Ужас здесь низводится до уровня высмеивания, издевательства, ухода от штампов и клишированности, хотя бы оттого, что ужас в этой новелле носит рясу сиюминутности, балагана, карнавала. Офисный планктон ищет новые способы повышения уровня адреналина в то время, как шутки становятся все более жуткими, а настоящее Зло неуклонно точит свои ножи, пилы и вилы.

На выходе же альманах «Час призраков 3D» кажется очень индивидуальным, хотя, увы, далеко не столь самобытным и самоцветным продуктом в жанре ужасов. Не сумев толком дожать ни в атмосферности, ни в душной кошмарности, ни, тем более, в кровопускательной жестокости, Исира Нади и Ко создали альманах, отыгрывающий свои нотки оригинальности лишь в финальной новелле, до которой надо дойти сквозь лес густых черных волос обыкновенной мертвой девочки с желанием жестокой мсти и пережив сладостные минуты совокупления с трупом, но без некрореалистической буттгерайтовщины. Увы, но в час ночной и в час зловещий будет все у нас как прежде, то есть скучно, нудно, блекло и сомкнутся твои веки беспробудным теплым сном без кошмаров и кадавров.

Миры Адриано Гарсия Боглиано: Его Психо

Пятеро незнакомых друг с другом молодых девушек, спешащих кто на быстрый аборт, кто на долгожданную встречу с возлюбленным, а кто просто продуть пыль с собственных телес на берегах моря-океана, застряли, к своему огромному несчастью, в маленьком, захудалом и заброшенном городке где-то под Буэнос-Айресом, носящем названием Сан Рамона, находящемся вот уже несколько тягостных лет под гнетом власти религиозного фанатика и некогда бывшего местного падре, отца Игнасио. Опоздав на поезд своей жизни, им суждено отныне встретить свою смерть в мрачном зловещем отеле, куда они отправились на ночевку. Однако пустынность и брошенность отеля оказалась обманчивой, и психованный падре вместе со своими прислужниками-приспешниками решил не мудрствуя лукаво поскорее ввести девиц не только в курс общего благого дела по очищению от биомусора близлежащих окрестностей, но и множественные колюще-режущие предметы в их порочные тела, порвав как Тузик грелки все их дышащие сексом прелести.

Дебютный полный метр культового испанского режиссера Адриано Гарсия Боглиано, фильм «Комнаты для туристов» 2004 года в первую очередь примечателен не столько своим содержанием, сколь формой, которую можно назвать и сюрреалистической, и авангардистской, и гиперреалистической, и метафизической, причем ничто из вышеперечисленного не отражает в полной мере все стилистические особенности этого авторского кинотворения, благодаря обширному фестивальному успеху которого Боглиано сумел резко вырваться в авангард нового испанского хоррора наравне с Пако Пласа и Жауме Балагуэро в первой половине нулевых. Бесспорно, сюжет картины нельзя назвать по-настоящему нетривиальным; по сути перед нами выросшая на латиноамериканской почве вариация всем известного хичкоковского «Психо», утяжеленного для пущей эффектности мотивами всяких там «Поворотов не туда» и «Техасских резней бензопилой». С точки зрения выбранного Боглиано жанра, фильм «Комнатв для туристов» не представляет из себя ничего выдающегося, хотя и кустарным трэшем изрядно не попахивая на попутном ветру, несмотря, в общем-то, на очень скромный бюджет картины всего лишь в три тысячи зеленоглазых тугриков. Впрочем, Боглиано это птица совершенно иного полета и творческой мысли, чем некоторые ему подобные творцы миров мрака, и, если, допустим, почти за те же деньги суровый фриц Андрюша Шнаас снял мерзкую психопатию Карла Бреджера, отвайолентщитив по самое не балуйся всех зрителей, но при этом толковой режиссуры в «Беспределе» до сих обнаружено не было, то Боглиано, уложившись в ровные шпалы того же бюджета, сделал свою «Комнаты для туристов» истинным пиршеством для глаз и торжеством не только зла, но и стиля, который доминирует в картине буквально над всем, но в особенности над сюжетом, лишенном многословностей, условностей, умозрительностей и прочих вывихов, без зримого присутствия которых даже любой мало-мальски потенциальный фильм ужасов превращается в глубинное погружение в дебри экзистенциализма. Впрочем, не только его одного.

Зернистая пленка, шероховатый рисунок кадра, неторопливые монтажные склейки, нервный темпоритм камеры, беззвучная густая тьма, игра теней и света, визуально-отточенный перфекционизм, нагнетание напряжения от эпизода к эпизоду — «Комнаты для туристов» кажутся не просто набором визуальных заимствований синематеки раннего авангардизма, сюрреализма или импрессионизма, ибо очевидно, что Боглиано берет на свое эстетическое вооружение палитры Жана Виго, Жермена Дюлака, Дэвида Линча и Луиса Бунюэля, создавая при этом на холсте что-то сугубо свое, аутетичное его режиссерским представлениям о возможностях кинематографа как такового. Условно первая половина фильма — это тягучий кинематографический кошмар, в котором действуют алогично пятеро девушек, лишенных объективной положительности. Для Боглиано они в первую очередь обычные, ничем неприметные люди со своими комплексами, страхами, грешками и потрошками — не жертвы, обреченные сразу на смерть, не фатальные архетипы. За время длительной раскачки Адриан Гарсия Боглиано успевает создать полновесные портреты своих героинь, напитав их плотью и кровью, сделав объектами прямого зрительского сопереживания, даже если формально «Комнаты для туристов» слэшер из категории больших и малых типичностей. Однако мятущийся от собственной инфернальности, кипящий в своей зловещей черно-белой воплощенности, киноязык фильма, сотканный из метастаз многочисленных метафор, центральной из которых становится окружающая пустынная местность, в которой буквально сконцентрировано все безумие и одиночество человечества, говорит уже заранее зрителям, что хорошо вряд ли уже будет. Фильм, медленно раскачиваясь на протяжении почти часа, когда на экране не происходит ровным счетом ничего даже вызывающего интерес, постепенно превращается в фильм ужасов лишь в последние полчаса, когда место гнетущего приближения чего-то неизведанного, опасного, жестокого и дикого(нужное подчеркнуть) займет необузданная кровавая баня с весьма неочевидным финалом.

Вторая половина ленты полна катарсиса, упоения болью и страданиями, но при этом режиссер четко дает понять, что фильм его носит глубокий антиклерикальный характер, уравнивая слепую веру в Бога с тотальной психопатией, делая из добропорядочных святых отцов недостопочтенных святых подлецов, отринувших всех старинных мудрецов и бросившихся своевольно в омут насилия, развоплощающего в итоге их гуманную сущность. По Боглиано, если вера в божественное начало зашла слишком далеко, то ее рано или поздно будет ждать порочный дьяволический конец с внушительной необрезанностью. Бога легко заменить Сатаной, в особенности если считать, что оба в целом хороши. А значит сакральных жертв поначалу никак не избежать, но, чем их будет больше, тем очевиднее, сколь далеко все зашло.

Некая безымянная японская девушка, находящаяся в жутком взлохмаченном и невменяемом состоянии, бегает по улицам Токио, внаглую пристает к проходящим мимо нее незнакомым людям и отчаянно и надрывно блюет чем-то мерзким, противным и противоестественным.

У Луиса Бунюэля в его знаменитом «Андалусском псе» весьма натуралистично разрезали лезвием девичий глаз, а в ранних короткометражных опытах отца-основателя поп-арта Энди Уорхола, датируемых еще 60-ми годами, люди или беззаботно пребывали в коматозном состоянии сна, или отчаянно делали друг другу французские поцелуи, или предавались всеобщему безумству сексуального распутства и либертинажа. В свою очередь у Стэна Брэкиджа и Герца Франка в их авангардных творениях на протяжении весьма продолжительного времени подвергали процессу вскрытия трупы, пережившие последний этап собственной свежести. И ровно за шестнадцать лет до того, как американский инкогнито-сатанист Люцифер Валентайн макнул зрителей в блевотные реки и кровавые берега, большой японский оригинал-дебютант, БДСМ-щик и киберпанк Шодзин Фукуи, вобравший в своих творческих изысканиях мотивы и Бунюэля, и Уорхола, и Брэкиджа предпринял в своей дебютной работе, короткометражном фильме «Вызывающий рвоту» 1990 года, придать определенную эстетику естественным выделениям организма, попутно показав тлетворное влияние урбанизации и технократии на человеческий разум и сознание.

«Вызывающий рвоту» — кино весьма специфическое, неординарное и в высшей степени странное. Болезненное и полное глубоких патологических проявлений, но в то же мгновение и преисполненное огромных смысловых пластов, проистекающих из чрезвычайно насыщенного авангардного наполнения ленты; наслоение макабрических и символических образов, из которых четко вырисовывается картина полнейшего человеческого одиночества в большом городе, одиночества и отчуждения. Мимо главной героини данного творения, сыгранной некой Чиеми Ендо, с вящим выражением равнодушия на лицах проходят люди, которым глубоко плевать на нее и ее ужасное состояние. И многоцветные неоновые глаза небоскребов бесстрастно взирают на нее, вуайеристически фиксируя каждый миг ее страданий и сумасшествия. Она, вероятно, близка к смерти, но ее кончина останется незамеченной. Токио, город-монстр, пожирающий как каннибал своих обитателей, продолжит свое существование, ибо одна смерть одного маленького человека не является такой уж большой трагедией.

Ко всему прочему, данный короткометражный фильм Шодзина Фукуи рассказывает о странных особенностях японского менталитета гораздо более полно, чем любой философский многословный и многотомный трактат или многочасовой фильм. В этих мучительных 12 минутах главной героини заключены все контроверсии и перверсии японской души, которая не менее загадочна, чем душа русская. В этих 12 минутах японского авангарда зритель способен увидеть красоту в невыносимой натуралистичной мерзости, которая так же притягательна, как и экспонаты кунсткамеры герра фон Хагена.

Итальянский постановщик Айван Зуккон, дважды в своей кинокарьере потоптавшийся по плодовитому наследию Говарда Филлипса Лавкрафта в «Цвете из тьмы» 2008 года и «Заброшенном доме» 2003 года, свой аутентичный режиссерский стиль выработал в тех своих картинах, совершенно не взращённых на чужеродной мифологии ужасов, и вписанных впоследствии в гораздо более обширную диалектику авторских хорроров. Андерграунд — это, бесспорно, кинематограф частностей, существующий вне и над основным потоком, призванный в первую очередь быть воплощением тотальной свободы авторского духа, и преимущественно тяготеющий к излишнему радикализму, нигилизму и натурализму в пику своеобычной для типических фильмов ужасов шаблонности и клишированности, от которых совсем не страдают ленты подпольные, полуподпольные или снятые только «для своих», для избранных, для немногочисленной фестивальной публики. И Зуккон в итальянском андеграунде уже является личностью легендарной и знаковой, наибольшую славу которому как новоявленному мастеру нового итальянского ужаса принес его депрессивно-перверсивный сплин о сексуальной несовместимости и людской порочности «Больные мозги» 2006 года, буквально первобытно отвергающий все изыскания классического итальянского хоррора, будучи слишком авторским и слишком странным фильмом, не что не сильно понятым и принятым, но и не настолько доступным, чтобы можно было конкретно говорить о том, что Зуккон успешно превзошел самих Ардженто или Фульчи. Конечно, без определенных связей с каноническими персонами итальянского хоррора нельзя никак, слишком непросто обойти их мотивы и темы, ставшие основами, иконой, незыблемыми величинами, поскольку буквально каждый современный итальянский режиссер, берущий на себя смелость обращаться к хоррору, пуповиной своей переплетен с теми, кто сделал итальянский фильм ужасов целым явлением и вехой. Впрочем, Зуккон, используя темы Ардженто, Бавы, Фульчи, создает собственную вселенную хоррора со своей философией бытия и кошмарной геенной огненной.

Последняя по счету полнометражная режиссерская работа Айвана Зуккона, фильм «Гнев вороны» 2013 года сперва кажется просто очень скудным на бюджет, но при этом богатым на изощренный садизм сплаттером, все основное действие которого подчеркнуто происходит вне внешнего пространства, вне воздуха, в тесных, грязных камерах жуткой, потусторонней тюрьмы, в которой обитают не столько изгои и человеческие отбросы, до жизни и смерти которых нет дела никому, кроме ее верных служителей, бешеных цепных псов, позволяющих себе самые немыслимые и невозможные издевательства над заключенными, сколь самые обычные люди, павшие жертвами собстенной глупости или любознательности, четверо молодых людей, однажды очнувшихся в этом тюремном аду с нехитрым выбором представленных им моральных дилемм и способов собственного выживания, без гарантии на сохранения, собственно, самой жизни. Их делают не-людьми, недолюдьми, вне общества, чтобы сломать их волю и убить в них все признаки человеческой природы, превратив в субъекты консьюмеризированных актов насилия, мотивированного тем, что героям суждено стать сакральными жертвами во имя чего-то неизъяснимо великого и глубинно порочного, но дьявольски привлекательного. Эксплуатационная сущность «Гнеав вороны» выпячивается будто специально, а броский натурализм фильма шокирует ровно настолько, насколько это вообще возможно для режиссера, приоткрывающегося с дикой бескомпромиссностью самые темные закоулки человеческой души, наслаждающегося биением сердца тьмы и воспевающем культ Антигероя, которому нет и не будет никогда никакого прощения. Однако режиссер, упиваясь экстазом боли и оргазмом страданий, на поверку лишает свой фильм субъективного деления только лишь на белое и черное, ибо «Гнев вороны» не предусматривает стереотипного гегелевского разделения персонажей на жертв и палачей, ибо нет в этой ленте никого положительного, и каждый персонаж из целой многофактурной галереи, заточенный в клетку и обреченный на мучения, заслужил подобное наказание. Непроясненность образа Судьи, существующего на периферии инфернального пространства фильма, и вовсе делает «Гнев вороны» предельной универсальным творением, близким по своей истинной жанровой природе не к порнопыточному парнокопытному хоррору, но к притче о грехах человеческих, которые можно искупить лишь еще большим, но по Зуккону, самым справедливым и праведным насилием. Впрочем, не все так однозначно в «Гневе ворона», который можно прочитать, хотя и не без труда, и как отклик на актуальные события нового времени, как тревожный ответ жанра ужасов на вопросы нныешней политической реальности, бредящей шизофренией реваншизма и бредущей в болота иных, куда как более страшных «измов».

Примечательно, что Айван Зуккон в «Гневе ворона» в открытую говорит о возрождаемом в современной Европе фашизме. Продравшись сквозь гнетущую иносказательность и гиперреалистическую жестокость, Зуккон постепенно открывает истинный лик тюремщиков, которые оказываются не потусторонними демонами, не обыкновенными извращенцами из клуба богатых и знаменитых, ищущих новые виды собственных утех, а восставшими призраками уже относительно далекого прошлого, носителями бациллы человеконенавистнической идеологии фашизма, который пока таится, прячется, но уже творит свои мерзкие дела, отдавая на растерзание все новые и новые людские души и тела. Очевидно, что «Гнев ворона» опирается в своей синематической принадлежности на «Сало, или 120 дней Содома» Пьер Паоло Пазолини, будучи, конечно же, намного мягче по форме, чем пазолиниевское провокационное и провоцирующее и ныне высказывание, но будучи при этом столь же жестким в отношении тех представителей рода людского, кто мечтает о Четвертом Рейхе, который придет на смену Третьему. «Гнев вороны» завершается по сути торжеством меньшего зла над большим, но это едва ли можно назвать катарсисом, даже полученным самым диким эмпирическим путем.

«Небезопасно для работы» 2014 года, вышедший из-под легкой режиссерской руки небезызвестного Джо Джонстона, стоявшего у руля таких крепких блокбастеров, как «Джуманджи», третий «Парк Юрского периода» да «Первый мститель», является непривычно камерным для него кинопроектом, во многом проигрышным на фоне предыдущих высокобюджетных махин, но при этом более чем идеально вписывающемся в так называемый «дом Блума». Это, увы, больше продюсерский, нежели режиссерский проект, в котором один из самых плодовитых творцов современной хоррор-индустрии Джейсон Блум выдает очередный опыт в жанре ужасов и триллеров по довольно-таки знакомой по остальным его творениям схеме: небольшой бюджет, минимум выразительных средств, максимум насилия, мало-мальски знакомые имена актеров в мискасте да упор не на многослойность сюжета, а на его чрезвычайную упрощенность, стандартность, обыденность даже, поданную в условиях бестелесной синематической стилистики. «Небезопасно для работы» повторяет точь в точь канву home invasion, трансформированную, однако, в картине в office invasion. Лишь за счет правильно выстроенной атмосферности и зловещего настроения фильм не выпадает за рамки простого, но не нарочито трэшевого кино, проваливаясь пару раз в ямы силлогичности и даже сюрреалистичности.

Сюжет фильма Джонстона бесхитростен до самого разнузданного безобразия: Том Миллер, обычный офисный планктон в крупной фармацевтической корпорации, оказавшейся замешанной в скандале с жертвами, случайно задержавшись на работе, замечает некоего таинственного посетителя. Очень скоро ему придется убедиться, что этот незнакомец представляет серьезную угрозу для всех, кто невольно задержался в офисе. Данная сюжетная конструкция решена практически без изысков, и фильм, вся соль моралите которого заключается исключительно в самом начале, полном духа бескомпромиссности и нигилистичности, движется по тропе линейности и одномерности, предлагая на выходе лицезреть банальное во всех перспективах сражение между охотником и жертвой по гегелевскому принципу, в котором любой случайный винтик корпоратократической системы отправляется в кровавый расход без сожаления и уточнения его мировоззренческих представлений. Убивается просто чтобы быть убитым для ровного красивого количества по заветам слэшеров. Впрочем, с небольшим, но немаловажным уточнением: отчего-то в этом однобоком конфликте антагониста и протагониста переживаешь не за первого, а за второго. Безымянный киллер в картине несет больше права и правды, чем сугубо лишенный неоднозначности главный герой, который не борется с системой, а лишь стремится просто выжить в ней, принимая все правила игры, становящейся в одночасье игрой на выживание. Смены ролей, масок, разрыва шаблонов в картине не будет вовсе, «Корпорации Редда» на голливудский манер не выходит, и финал вместо желанного катарсиса обрывается на полуслове, становясь в итоге не полноценным авторским высказыванием на тему современной корпоративной политики и изнанки фармацевтического бизнеса в стиле «Побочного эффекта» Содерберга, а тривиальным второсортным субстратом, унавоженным для пущего эффекта парой ярких смертей и блистательным киллером в придачу, убивающем своих немногочисленных блеклых жертв с немыслимым удовольствием и наслаждением доморощенного американского психопата.

Если принять на веру бытующее утверждение, что все писатели в той или иной степени являются глубоко больными, по-настоящему сумасшедшими людьми, то синьор Убальдо Терцани, автор великого множества бумажнообложных романов кинговско-лавкрафтианского разлива, определенно был бы самым безумным среди всех. Страницы его книг пронизаны болью и нечеловеческими страданиями, пряным ароматом садизма и гнилым душком некрофилии. Гений и злодейство две вещи несовместные, но отчего-то Убальдо Терцани своими деяниями всячески стремится оспорить эту аксиому, это незыблемое правило не жизни, но творчества. И молодому режиссеру Алессио Ринальди, взявшемуся на свою беду за сьемки нового хоррора по сценарию Терцани, придется убедиться воочию, что иногда ужас выдуманный, созданный макабрическим разумом гениального безумца, бывает намного приятнее, чем ужас реальный, им же воплощенный.

Молодой и перспективный режиссер и сценарист на ниве современного итальянского хоррора Габриэле Альбанези с самого начала своей карьеры в нулевых годах был более чем благосклонно настроен в своих дебютных короткометражных и полнометражных изысканиях, как-от малобюджетном хорроре «Последнее прибежище» 2006 года, ставшем полновесным полным метром досточтимого творца, к традициям старой-доброй школы итальянского и североамериканского ужаса, ибо вышеназванное «Последнее прибежище» крайне удачно и стильно напомнило и о «Последнем доме слева» Крейвена, и о «Доме на краю парка» Деодато. Выдержанный в эдаком искусно синефильском олдскул-русле, дебют Альбанези тем не менее прошел незамеченным как от внимания кинокритиков, и без того презренно взирающих на очередные выкидыши и аборты низкого жанра, так и, что удивительнее всего, даже тех зрителей, кого именуют не иначе как хорроргиками. В 2010 году Альбанези выпускает свой второй полнометражный фильм, «Шоу ужасов Убальдо Терцани», который уже представляет из себя на выходе эффектное и зловещее симбиотическое постмодернистское сочетание кинематографических мотивов классических итальянских хорроров Ленци, Бавы (что отца, что сына — равно одинаково) и Деодато и приемов современного хоррора, находясь при этом сугубо посередине между флером откровенной синефильской ностальгии и брутализмом нынешней кинематограыической действительности. Собственно, буквально в первой сцене фильма Альбанези очень прямолинейно и громко вслух отсылает зрителей к Ламберто Баве, утверждая архаичность классического хоррора и призывая своего центрального протагониста, молодого юнца-режиссера Алессио Ринальди, творить не на бесплодной ниве мертвого джалло, а на фертильной почве сплэттеров, которые ныне в тренде и в моде как среди мейнстрим-направления, так и в маргинальной киносреде. Это так или иначе становится мнением самого Альбанези, ибо Алессио Ринальди едва ли не является прямой биографической экстраполяцией самого режиссера «Шоу ужасов Убальдо Терцани», ибо ничем кроме искусных отсылок к «Маэстро ужаса» Бавы и «В пасти безумия» Карпентера, а также к прочей разномастной классике от Фульчи до Ардженто данная лента похвалиться, увы, не может, являя собой всего лишь пастиш, но не по-настоящему самодостаточное произведение в жанре ужасов, не предлагая по сути своей ничего новаторского или оригинального, ибо Альбанези так толком и не сумел определиться что же он снимает: олдскульный фульчеподобный хоррор или иронический сплэттер, который к финалу разбегается чуть ли не на сверскоростной марафон псевдоснаффа и экстравазатного ультранасилия, которым Альбанези откровенно упивается, окончательно забывая про внятность повествования или крепкую, хотя бы середнячковую режиссуру. Второй фильм Альбанези близок к старательной ученической работе, этакому умелому опыту в жанре, но не более того, значительно уступая по своему качеству дебютному «Последнему прибежищу».

«Шоу ужасов Убальдо Терцани» — это картина с одной стороны рассказывающая о потаенных уголках мира кино, который в фильме предстает без ореола излишней романтизации или поэтизации. К несчастью, Габриэле Альбанези в меру творческих сил и собственного неотшлитфованного еще таланта лишает мир по ту сторону кинокамеры флера нарочитой мифологизированности, придавая интригующему процессу сьемок фильма и подготовки к ним тривиальный оттенок обыденности, разрушая мечту и сказку о мире кино как мире загадочном, странном и необычном. Даже кровавые фильмы ужасов снимаются вполне пристойно, парадоксально утверждает режиссер, постепенно сосредотачиваясь как на внутреннем мире Алессио Ринальди, так и Убальдо Терцани, демонстрируя совершенно иной подход к творческому созиданию со стороны последнего. Словно Мефистофель, Терцани искушает чудовищным садизмом и беспощадной жестокостью своих творений молодого режиссера, который начинает невольно терять связь между вымыслом и реальностью. Аки послушная и зверски надрессированная собачонка, он последует в темные чертоги инфернального литературного демиурга, чтобы узреть своими неверящими глазами тот ужас, которым так богат достопочтенный писатель, давно и безвозвратно перешедший тонкую грань между истинным злодейством и гениальностью. Впрочем, в крайне катарсическом и откровенно натуралистическом финале фильма явственно возникает вопрос: «А действительно ли гений Убальдо Терцани? Гений по праву, по талантам или же он гений пустого места, всего лишь познавший вкус человеческой крови на иссохших губах и не сумевший уже остановиться?»

В должной мере не насытив свою глотку садистскими смертоубийствами, наш добрый и милый знакомый Брэндон выходит на свою очередную охоту. Довольно быстро он находит новую жертву, обезоружив ее своей невинной улыбкой незрелого юноши, не пробовавшего ни разу женскую плоть на вкус, а потом пригласив ее к себе в дом сняться в кино. Вскоре за неистребимую наивность девчонке придется круто расплатиться.

Едва ли кто-то, относящийся даже к самым стойким и заядлым ценителям фильмов ужасов разной степени качества и извращенности, знает хотя бы в приблизительных чертах фоторобота, кто есть такой Шейн Райан. Между тем, в андеграундном мире американского разухабистого и аморального псевдоснаффа, данное молодое дарование котируется практически на одном уровне с Фредом Фогелем, Майклом Тоддом Шнайдером, Ником Палумбо и прочими. Культовое имя в этом специфическом хоррор-поджанре Шейн Райан заработал, выпустив свою дебютную ленту «Убийца порнозвезды-любительницы», которая даже в либеральных Штатах отгребла запрет на широкий прокат, не получила фестивального билета, но в узких кругах стала событием и чуть ли не новым словом в жанре, ибо Шейн Райан скрестил в своей картине стилистику псевдодокументального кино и сверхжестокого пыточного фильма ужасов. Потому вполне ожидаемым фактом стало, что сиквел той неординарной и шокирующей ленты, вышедшей вровень с первой частью «Блюющих куколок» сатаниста Люцифера Валентайна и находящейся с сим блевотным трэшем почти на одном художественном уровне, не заставил себя долго и мучительно ждать и в 2008 году уже, естественно, сразу на видео выпрыгнул фильм второй, носящий не шибко оригинальное название «Убийца порнозвезды-любительницы 2».

Данная картина снята с соблюдением большинства основных законов сиквелов, то есть всего того извращенного добра, которого в оригинальной ленте хватало с лихвой, да еще и с педофильским уклоном, в прямом продолжении картины должно быть в сотни раз больше. Правда, Шейн Райан решил более не заигрывать с американским уголовным законодательством и место несовершеннолетней жертвы заняла уже вполне себе созревшая в наиболее важных местах главная героиня садомазохистских услад, лишенная для большей символичности происходящего даже имени. Впрочем, на внятное и оригинальное повествование в данной ленты не следует даже надеяться в перспективе, ибо Шейн Райан рьяно и яро убрал из фильма напрочь всякую логику и смысл, зато расщедрился на сцены натуралистичных издевательств и сексуального насилия в самых неприятных, отталкивающих и жутких формах, которые поданы зрителям с особым наслаждением и стилем.

Если принять тот факт, что первая лента была излечением от ужасной депрессии, то вторая картина при внимательном ознакомлении вызывает несколько тревожных вопросов к режиссеру о степени его вменяемости вообще. Вероятно, его психическая болезнь галопирующими темпами стала прогрессировать, ибо снять настолько жесткое и выходящее за всякие рамки приличия кино дано лишь истинному безумцу и женоненавистнику. На протяжении свыше часа над безымянной и привлекательной девушкой будут издеваться морально, физически, а в конце еще и превратят в стонущий избитый до смерти кусок мяса, который в финале ленты прирежут как свинью пред многочисленными камерами. Причем режиссер данного творения и исполнитель главной роли в одном лице Шейн Райан своего неоднозначного персонажа не осуждает, отнюдь. Для него вполне нормально мучить невинную жертву так, чтобы и маркиз де Сад трясся в своей глубокой могиле от нечеловеческой зависти. Но что хуже всего, что и жертвы, исполненные актрисами, для которых преимущественно такое кино обычно бывает первым и последним в карьере, столь же ненормальны, как и их садист, потому каждый получает свое: маньяк — очередное влажное от льющихся крови и спермы кино, а жертва — яркую, но очень глупую и бессмысленную смерть в духе Чака Паланика.

Не имеющий успеха у представительниц противоположного пола и вообще по жизни полный неудачник и профан, скромный и незаметный библиотекарь Уоррен обнаруживает в недрах собственной библиотеки таинственную рукопись некого профессора Шандры, повествующую о нераскрытых возможностях человеческого мозга, в том числе и о телепатическом контроле над другими, который вполне возможно развить. Начав ее читать и вскоре воспользовавшись описанным методом, Уоррен замечает, что его профит привлекательности резко возрос. Однако он даже не догадывается о чудовищных побочных эффектах, которые последуют через относительно небольшой отрезок времени.

Малоизвестный американский сценарист Майкл Крюгер, фильмография которого насчитывает лишь четыре картины, в том числе очередную перепевку истории амитивилльского ужаса, датированную 1989 годом, в 1987 году снял в качестве режиссера свою дебютную и, пожалуй что самую лучшую и интересную, хоть и на данном этапе времени основательно подзабытую картину — фильм ужасов «Убийца разума», который в определенных кругах даже успел на некоторое время завоевать культовый статус. Подыгрывая художественным традициям «Мухи» Дэвида Кроненберга и фильмам Роджера Кормана, а также будучи подпитываемым элементами сюрреализма, «Убийца разума» представляет из себя весьма скромный по бюджету, но при этом крайне изобретательный, интересный и, что первичнее всего для хоррора, жуткий фильм ужасов с телесными мутациями, несмотря на присужденный фильму возрастной рейтинг PG, что выглядит даже несколько странно и непривычно, учитывая натуралистичность некоторых визуальных деталей и всеобщую атмосферу полнейшего макабрического безумия, царящую в финале, в котором режиссер ощутимо подыграл и традициям Говарда Филлипса Лавкрафта, представив главное место действия фильма в эдакую вариативную фантазию на тему Мискатоникского университета.

Впрочем, начинается «Убийца разума» довольно-таки стандартно со времени появления на экране героя Джо МакДональда Уоррена; первые минут 20 перед зрителями будет разворачиваться весьма типичная история даже для конца 80-х годов история неудачника, разыгранная в тонах слабой и условной романтической комедии, овеянной ностальгическим музыкальным флером. Однако через некоторое время фильм выруливает в сторону достаточно качественно сделанного, несмотря на явную любительщину, фильма ужасов, имеющем к тому же четкое моральное наполнение, суть которого заключена в опасной реализации собственных желаний и расплате за гордыню. В отличие от большинства малобюджетных фильмов ужасов, «Убийца разума» является более-менее стилистически сбалансированным творением, перманентно балансирующем на грани типичного трэша и фактического арт-хоррора, не имея в своей художественной ткани ни сексуальной эксплуатации и не особо зацикливаясь на насилии, эксплуатируя в рамках ленты лишь характеризационные архетипы, ибо герои фильма в своей образной галерее весьма типичны, хоть и сыграны малоизвестными актерами довольно-таки неплохо, хотя и шероховато и не всегда убедительно.

Практически до самого момента финала, который будет тем не менее несколько скоротечным, скомканным и несколько невнятным, расплывчатым и открытым, предполагающем дальнейшее продолжение событий, Майкл Крюгер будет уверенно держать в фильме сюжетный ритм и художественную динамику, не забывая при этом насыщать скромный визуал фильма неплохими спецэффектами, парой разрывающих не только в переносном, но и в самом прямом смысле образов и изрядно встряхнуть зрителей откровенным налетом безумия, шванкмайеровско-линчевского сюрреализма и шизофрении.

Данный фильм демонстрирует, что, не имея фактически за душой ни гроша, но обладая явственным талантом и особым видением, креативностью, можно снять вполне достойный, хоть и на больших любителей, оригинальный и нетривиальный образчик хоррор-жанра, одновременно играющий на поле мистики и научной фантастики, так и социального ужаса. Срежиссированный в локациях студенческого кампуса, разыгранный непрофессиональными актерами, но при этом сделанный с душой и любовью к кинематографу в целом и жанру ужасов в частности, фильм «Убийца разума» рекомендован всем ценителям редких фильмов ужасов и просто хоррорфанам.

После крупномасштабной эпидемии, охватившей человечество и превратившей очень многих людей в кровожадных плотоядных зомби, в обществе еще больше усилилась социальная сегрегация. Теперь даже зомби делятся на классы, в зависимости от их поведения и собственного осознания, в результате чего начаты исследования по интеграции живых мертвецов в мир просто живых. Одному из докторов, по имени Терамото, занимающемуся подобной проблематикой внедрения, однажды привозят девушку Сару, принадлежащую к разновидности мыслящих зомби, которой суждено изменить очень многое и не только в жизни достопочтенного доктора и его семьи.

Троекратный лауреат Берлинского кинофестиваля, известный японский режиссер, сценарист и актер Хироюки Танака, прославившийся более всего своими неторопливыми философскими мелодрамами и криминальными трагикомедиями, в 2013 году неожиданно для очень многих своих поклонников обратился к жанру кинематографа для него дотоле совершенно непривычному — фильма ужасов, сняв, впрочем, не однодневное попкорновое зрелище и не аберрантный по-японски специфический трэш, а зрелое, не лишенное драматизма и символизма, экспериментальное кинопроизведение, впервые с успехом представленное на жанровых кинофестивалях в Авориазе и Остине.

Одновременно сочетая в себе художественные мотивы таких картин зомби-тематики, как «Белый зомби» Гальперина, «Смертельный голод» Паркинсона, «Тени мертвых» Линдберга, «Ходячая мертвая девочка» Шираиши и «Тепла наших тел» Левина без розовопупсовой романтичности, мимишности и наивности последнего, фильм «Мисс Зомби» успешно проводит деконструкцию жанра зомби-ужасов как таковых, являя на выходе не кровавый гипернатуралистичный хоррор, а острокритическую социальную драму, препарирующую современную реальность до основания. Зомби являются, пожалуй, наиболее верной и адекватной метафорой людей в современном технократическом мире, в котором отчужденность между индивидуумами достигла своего наивысшего апогея.

Общество, зарывшись в свои норки социальных сетей, предпочитая реальную жизнь виртуальной, умело создает улучшенные во много раз копии самих себя, которые являются не более чем симулякрами. В этом нанизанном на нити материнских плат электронном социуме статус не менее, а иногда даже более важен, чем в мире тех, кто имеет плоть и кровь, но их количество с каждым днем неумолимо сокращается, истончая и уничтожая окончательно их телесную оболочку, превращая ее в мертвую плоть зомби в прямом смысле. Этот высший статус в новом обществе мастерски обеспечивает искусный обман. Но Хироюки Танака в своей картине «Мисс Зомби» видит спасение для такого обреченного общества — обратная интеграция и социализация, поиск нового способа эволюции в условиях, близким к экстремальным.

Нарочито выдержанный в монохромной и депрессивной манере, отсылающей зрителей и к работам некрореалистов, не скупясь не только на мощнейшую по воздействию философию перерождения и переосмысления современной жизни, полной противоречий и виртуозной фальши, жестокости и апатии, но и на присущие жанру зомби-хорроров кровавые сцены, фильм Хироюки Танаки на выходе производит впечатление доведенного до эстетического перфекционизма произведения, мрачной и ломающей все стереотипы о зомби-ужасах притчей, полным безысходности в начале и искупительного спасения в конце авторским проектом, который крайне удачно переосмысливает наследие Джорджа Ромеро и направляет его в совершенно новое для этого жанра направление умозрительного и философского кино, которое лишь отчасти пользуется художественными изысканиями некрореализма, подточенного не на эффект зрелища, а на размышления и поиск истины. Впрочем, красота смерти Хироюки Танака не интересует в принципе; ему гораздо важнее красота новой жизни, восстающей из мертвой плоти, пораженной тленом и гниением. Сара станет новой Матерью всех матерей, родоначальницей новой материи. Но путь к жизни лежит через неизбежную погибель тех, кто не способен измениться, а потому дорога в Эдем будет усеяна массой отрубленных конечностей. Ныне хардкор правит всем!