События друзей koyaanisquatsi — стр. 97

Некая безымянная японская девушка, находящаяся в жутком взлохмаченном и невменяемом состоянии, бегает по улицам Токио, внаглую пристает к проходящим мимо нее незнакомым людям и отчаянно и надрывно блюет чем-то мерзким, противным и противоестественным.

У Луиса Бунюэля в его знаменитом «Андалусском псе» весьма натуралистично разрезали лезвием девичий глаз, а в ранних короткометражных опытах отца-основателя поп-арта Энди Уорхола, датируемых еще 60-ми годами, люди или беззаботно пребывали в коматозном состоянии сна, или отчаянно делали друг другу французские поцелуи, или предавались всеобщему безумству сексуального распутства и либертинажа. В свою очередь у Стэна Брэкиджа и Герца Франка в их авангардных творениях на протяжении весьма продолжительного времени подвергали процессу вскрытия трупы, пережившие последний этап собственной свежести. И ровно за шестнадцать лет до того, как американский инкогнито-сатанист Люцифер Валентайн макнул зрителей в блевотные реки и кровавые берега, большой японский оригинал-дебютант, БДСМ-щик и киберпанк Шодзин Фукуи, вобравший в своих творческих изысканиях мотивы и Бунюэля, и Уорхола, и Брэкиджа предпринял в своей дебютной работе, короткометражном фильме «Вызывающий рвоту» 1990 года, придать определенную эстетику естественным выделениям организма, попутно показав тлетворное влияние урбанизации и технократии на человеческий разум и сознание.

«Вызывающий рвоту» — кино весьма специфическое, неординарное и в высшей степени странное. Болезненное и полное глубоких патологических проявлений, но в то же мгновение и преисполненное огромных смысловых пластов, проистекающих из чрезвычайно насыщенного авангардного наполнения ленты; наслоение макабрических и символических образов, из которых четко вырисовывается картина полнейшего человеческого одиночества в большом городе, одиночества и отчуждения. Мимо главной героини данного творения, сыгранной некой Чиеми Ендо, с вящим выражением равнодушия на лицах проходят люди, которым глубоко плевать на нее и ее ужасное состояние. И многоцветные неоновые глаза небоскребов бесстрастно взирают на нее, вуайеристически фиксируя каждый миг ее страданий и сумасшествия. Она, вероятно, близка к смерти, но ее кончина останется незамеченной. Токио, город-монстр, пожирающий как каннибал своих обитателей, продолжит свое существование, ибо одна смерть одного маленького человека не является такой уж большой трагедией.

Ко всему прочему, данный короткометражный фильм Шодзина Фукуи рассказывает о странных особенностях японского менталитета гораздо более полно, чем любой философский многословный и многотомный трактат или многочасовой фильм. В этих мучительных 12 минутах главной героини заключены все контроверсии и перверсии японской души, которая не менее загадочна, чем душа русская. В этих 12 минутах японского авангарда зритель способен увидеть красоту в невыносимой натуралистичной мерзости, которая так же притягательна, как и экспонаты кунсткамеры герра фон Хагена.

Итальянский постановщик Айван Зуккон, дважды в своей кинокарьере потоптавшийся по плодовитому наследию Говарда Филлипса Лавкрафта в «Цвете из тьмы» 2008 года и «Заброшенном доме» 2003 года, свой аутентичный режиссерский стиль выработал в тех своих картинах, совершенно не взращённых на чужеродной мифологии ужасов, и вписанных впоследствии в гораздо более обширную диалектику авторских хорроров. Андерграунд — это, бесспорно, кинематограф частностей, существующий вне и над основным потоком, призванный в первую очередь быть воплощением тотальной свободы авторского духа, и преимущественно тяготеющий к излишнему радикализму, нигилизму и натурализму в пику своеобычной для типических фильмов ужасов шаблонности и клишированности, от которых совсем не страдают ленты подпольные, полуподпольные или снятые только «для своих», для избранных, для немногочисленной фестивальной публики. И Зуккон в итальянском андеграунде уже является личностью легендарной и знаковой, наибольшую славу которому как новоявленному мастеру нового итальянского ужаса принес его депрессивно-перверсивный сплин о сексуальной несовместимости и людской порочности «Больные мозги» 2006 года, буквально первобытно отвергающий все изыскания классического итальянского хоррора, будучи слишком авторским и слишком странным фильмом, не что не сильно понятым и принятым, но и не настолько доступным, чтобы можно было конкретно говорить о том, что Зуккон успешно превзошел самих Ардженто или Фульчи. Конечно, без определенных связей с каноническими персонами итальянского хоррора нельзя никак, слишком непросто обойти их мотивы и темы, ставшие основами, иконой, незыблемыми величинами, поскольку буквально каждый современный итальянский режиссер, берущий на себя смелость обращаться к хоррору, пуповиной своей переплетен с теми, кто сделал итальянский фильм ужасов целым явлением и вехой. Впрочем, Зуккон, используя темы Ардженто, Бавы, Фульчи, создает собственную вселенную хоррора со своей философией бытия и кошмарной геенной огненной.

Последняя по счету полнометражная режиссерская работа Айвана Зуккона, фильм «Гнев вороны» 2013 года сперва кажется просто очень скудным на бюджет, но при этом богатым на изощренный садизм сплаттером, все основное действие которого подчеркнуто происходит вне внешнего пространства, вне воздуха, в тесных, грязных камерах жуткой, потусторонней тюрьмы, в которой обитают не столько изгои и человеческие отбросы, до жизни и смерти которых нет дела никому, кроме ее верных служителей, бешеных цепных псов, позволяющих себе самые немыслимые и невозможные издевательства над заключенными, сколь самые обычные люди, павшие жертвами собстенной глупости или любознательности, четверо молодых людей, однажды очнувшихся в этом тюремном аду с нехитрым выбором представленных им моральных дилемм и способов собственного выживания, без гарантии на сохранения, собственно, самой жизни. Их делают не-людьми, недолюдьми, вне общества, чтобы сломать их волю и убить в них все признаки человеческой природы, превратив в субъекты консьюмеризированных актов насилия, мотивированного тем, что героям суждено стать сакральными жертвами во имя чего-то неизъяснимо великого и глубинно порочного, но дьявольски привлекательного. Эксплуатационная сущность «Гнеав вороны» выпячивается будто специально, а броский натурализм фильма шокирует ровно настолько, насколько это вообще возможно для режиссера, приоткрывающегося с дикой бескомпромиссностью самые темные закоулки человеческой души, наслаждающегося биением сердца тьмы и воспевающем культ Антигероя, которому нет и не будет никогда никакого прощения. Однако режиссер, упиваясь экстазом боли и оргазмом страданий, на поверку лишает свой фильм субъективного деления только лишь на белое и черное, ибо «Гнев вороны» не предусматривает стереотипного гегелевского разделения персонажей на жертв и палачей, ибо нет в этой ленте никого положительного, и каждый персонаж из целой многофактурной галереи, заточенный в клетку и обреченный на мучения, заслужил подобное наказание. Непроясненность образа Судьи, существующего на периферии инфернального пространства фильма, и вовсе делает «Гнев вороны» предельной универсальным творением, близким по своей истинной жанровой природе не к порнопыточному парнокопытному хоррору, но к притче о грехах человеческих, которые можно искупить лишь еще большим, но по Зуккону, самым справедливым и праведным насилием. Впрочем, не все так однозначно в «Гневе ворона», который можно прочитать, хотя и не без труда, и как отклик на актуальные события нового времени, как тревожный ответ жанра ужасов на вопросы нныешней политической реальности, бредящей шизофренией реваншизма и бредущей в болота иных, куда как более страшных «измов».

Примечательно, что Айван Зуккон в «Гневе ворона» в открытую говорит о возрождаемом в современной Европе фашизме. Продравшись сквозь гнетущую иносказательность и гиперреалистическую жестокость, Зуккон постепенно открывает истинный лик тюремщиков, которые оказываются не потусторонними демонами, не обыкновенными извращенцами из клуба богатых и знаменитых, ищущих новые виды собственных утех, а восставшими призраками уже относительно далекого прошлого, носителями бациллы человеконенавистнической идеологии фашизма, который пока таится, прячется, но уже творит свои мерзкие дела, отдавая на растерзание все новые и новые людские души и тела. Очевидно, что «Гнев ворона» опирается в своей синематической принадлежности на «Сало, или 120 дней Содома» Пьер Паоло Пазолини, будучи, конечно же, намного мягче по форме, чем пазолиниевское провокационное и провоцирующее и ныне высказывание, но будучи при этом столь же жестким в отношении тех представителей рода людского, кто мечтает о Четвертом Рейхе, который придет на смену Третьему. «Гнев вороны» завершается по сути торжеством меньшего зла над большим, но это едва ли можно назвать катарсисом, даже полученным самым диким эмпирическим путем.

«Небезопасно для работы» 2014 года, вышедший из-под легкой режиссерской руки небезызвестного Джо Джонстона, стоявшего у руля таких крепких блокбастеров, как «Джуманджи», третий «Парк Юрского периода» да «Первый мститель», является непривычно камерным для него кинопроектом, во многом проигрышным на фоне предыдущих высокобюджетных махин, но при этом более чем идеально вписывающемся в так называемый «дом Блума». Это, увы, больше продюсерский, нежели режиссерский проект, в котором один из самых плодовитых творцов современной хоррор-индустрии Джейсон Блум выдает очередный опыт в жанре ужасов и триллеров по довольно-таки знакомой по остальным его творениям схеме: небольшой бюджет, минимум выразительных средств, максимум насилия, мало-мальски знакомые имена актеров в мискасте да упор не на многослойность сюжета, а на его чрезвычайную упрощенность, стандартность, обыденность даже, поданную в условиях бестелесной синематической стилистики. «Небезопасно для работы» повторяет точь в точь канву home invasion, трансформированную, однако, в картине в office invasion. Лишь за счет правильно выстроенной атмосферности и зловещего настроения фильм не выпадает за рамки простого, но не нарочито трэшевого кино, проваливаясь пару раз в ямы силлогичности и даже сюрреалистичности.

Сюжет фильма Джонстона бесхитростен до самого разнузданного безобразия: Том Миллер, обычный офисный планктон в крупной фармацевтической корпорации, оказавшейся замешанной в скандале с жертвами, случайно задержавшись на работе, замечает некоего таинственного посетителя. Очень скоро ему придется убедиться, что этот незнакомец представляет серьезную угрозу для всех, кто невольно задержался в офисе. Данная сюжетная конструкция решена практически без изысков, и фильм, вся соль моралите которого заключается исключительно в самом начале, полном духа бескомпромиссности и нигилистичности, движется по тропе линейности и одномерности, предлагая на выходе лицезреть банальное во всех перспективах сражение между охотником и жертвой по гегелевскому принципу, в котором любой случайный винтик корпоратократической системы отправляется в кровавый расход без сожаления и уточнения его мировоззренческих представлений. Убивается просто чтобы быть убитым для ровного красивого количества по заветам слэшеров. Впрочем, с небольшим, но немаловажным уточнением: отчего-то в этом однобоком конфликте антагониста и протагониста переживаешь не за первого, а за второго. Безымянный киллер в картине несет больше права и правды, чем сугубо лишенный неоднозначности главный герой, который не борется с системой, а лишь стремится просто выжить в ней, принимая все правила игры, становящейся в одночасье игрой на выживание. Смены ролей, масок, разрыва шаблонов в картине не будет вовсе, «Корпорации Редда» на голливудский манер не выходит, и финал вместо желанного катарсиса обрывается на полуслове, становясь в итоге не полноценным авторским высказыванием на тему современной корпоративной политики и изнанки фармацевтического бизнеса в стиле «Побочного эффекта» Содерберга, а тривиальным второсортным субстратом, унавоженным для пущего эффекта парой ярких смертей и блистательным киллером в придачу, убивающем своих немногочисленных блеклых жертв с немыслимым удовольствием и наслаждением доморощенного американского психопата.

Если принять на веру бытующее утверждение, что все писатели в той или иной степени являются глубоко больными, по-настоящему сумасшедшими людьми, то синьор Убальдо Терцани, автор великого множества бумажнообложных романов кинговско-лавкрафтианского разлива, определенно был бы самым безумным среди всех. Страницы его книг пронизаны болью и нечеловеческими страданиями, пряным ароматом садизма и гнилым душком некрофилии. Гений и злодейство две вещи несовместные, но отчего-то Убальдо Терцани своими деяниями всячески стремится оспорить эту аксиому, это незыблемое правило не жизни, но творчества. И молодому режиссеру Алессио Ринальди, взявшемуся на свою беду за сьемки нового хоррора по сценарию Терцани, придется убедиться воочию, что иногда ужас выдуманный, созданный макабрическим разумом гениального безумца, бывает намного приятнее, чем ужас реальный, им же воплощенный.

Молодой и перспективный режиссер и сценарист на ниве современного итальянского хоррора Габриэле Альбанези с самого начала своей карьеры в нулевых годах был более чем благосклонно настроен в своих дебютных короткометражных и полнометражных изысканиях, как-от малобюджетном хорроре «Последнее прибежище» 2006 года, ставшем полновесным полным метром досточтимого творца, к традициям старой-доброй школы итальянского и североамериканского ужаса, ибо вышеназванное «Последнее прибежище» крайне удачно и стильно напомнило и о «Последнем доме слева» Крейвена, и о «Доме на краю парка» Деодато. Выдержанный в эдаком искусно синефильском олдскул-русле, дебют Альбанези тем не менее прошел незамеченным как от внимания кинокритиков, и без того презренно взирающих на очередные выкидыши и аборты низкого жанра, так и, что удивительнее всего, даже тех зрителей, кого именуют не иначе как хорроргиками. В 2010 году Альбанези выпускает свой второй полнометражный фильм, «Шоу ужасов Убальдо Терцани», который уже представляет из себя на выходе эффектное и зловещее симбиотическое постмодернистское сочетание кинематографических мотивов классических итальянских хорроров Ленци, Бавы (что отца, что сына — равно одинаково) и Деодато и приемов современного хоррора, находясь при этом сугубо посередине между флером откровенной синефильской ностальгии и брутализмом нынешней кинематограыической действительности. Собственно, буквально в первой сцене фильма Альбанези очень прямолинейно и громко вслух отсылает зрителей к Ламберто Баве, утверждая архаичность классического хоррора и призывая своего центрального протагониста, молодого юнца-режиссера Алессио Ринальди, творить не на бесплодной ниве мертвого джалло, а на фертильной почве сплэттеров, которые ныне в тренде и в моде как среди мейнстрим-направления, так и в маргинальной киносреде. Это так или иначе становится мнением самого Альбанези, ибо Алессио Ринальди едва ли не является прямой биографической экстраполяцией самого режиссера «Шоу ужасов Убальдо Терцани», ибо ничем кроме искусных отсылок к «Маэстро ужаса» Бавы и «В пасти безумия» Карпентера, а также к прочей разномастной классике от Фульчи до Ардженто данная лента похвалиться, увы, не может, являя собой всего лишь пастиш, но не по-настоящему самодостаточное произведение в жанре ужасов, не предлагая по сути своей ничего новаторского или оригинального, ибо Альбанези так толком и не сумел определиться что же он снимает: олдскульный фульчеподобный хоррор или иронический сплэттер, который к финалу разбегается чуть ли не на сверскоростной марафон псевдоснаффа и экстравазатного ультранасилия, которым Альбанези откровенно упивается, окончательно забывая про внятность повествования или крепкую, хотя бы середнячковую режиссуру. Второй фильм Альбанези близок к старательной ученической работе, этакому умелому опыту в жанре, но не более того, значительно уступая по своему качеству дебютному «Последнему прибежищу».

«Шоу ужасов Убальдо Терцани» — это картина с одной стороны рассказывающая о потаенных уголках мира кино, который в фильме предстает без ореола излишней романтизации или поэтизации. К несчастью, Габриэле Альбанези в меру творческих сил и собственного неотшлитфованного еще таланта лишает мир по ту сторону кинокамеры флера нарочитой мифологизированности, придавая интригующему процессу сьемок фильма и подготовки к ним тривиальный оттенок обыденности, разрушая мечту и сказку о мире кино как мире загадочном, странном и необычном. Даже кровавые фильмы ужасов снимаются вполне пристойно, парадоксально утверждает режиссер, постепенно сосредотачиваясь как на внутреннем мире Алессио Ринальди, так и Убальдо Терцани, демонстрируя совершенно иной подход к творческому созиданию со стороны последнего. Словно Мефистофель, Терцани искушает чудовищным садизмом и беспощадной жестокостью своих творений молодого режиссера, который начинает невольно терять связь между вымыслом и реальностью. Аки послушная и зверски надрессированная собачонка, он последует в темные чертоги инфернального литературного демиурга, чтобы узреть своими неверящими глазами тот ужас, которым так богат достопочтенный писатель, давно и безвозвратно перешедший тонкую грань между истинным злодейством и гениальностью. Впрочем, в крайне катарсическом и откровенно натуралистическом финале фильма явственно возникает вопрос: «А действительно ли гений Убальдо Терцани? Гений по праву, по талантам или же он гений пустого места, всего лишь познавший вкус человеческой крови на иссохших губах и не сумевший уже остановиться?»

В должной мере не насытив свою глотку садистскими смертоубийствами, наш добрый и милый знакомый Брэндон выходит на свою очередную охоту. Довольно быстро он находит новую жертву, обезоружив ее своей невинной улыбкой незрелого юноши, не пробовавшего ни разу женскую плоть на вкус, а потом пригласив ее к себе в дом сняться в кино. Вскоре за неистребимую наивность девчонке придется круто расплатиться.

Едва ли кто-то, относящийся даже к самым стойким и заядлым ценителям фильмов ужасов разной степени качества и извращенности, знает хотя бы в приблизительных чертах фоторобота, кто есть такой Шейн Райан. Между тем, в андеграундном мире американского разухабистого и аморального псевдоснаффа, данное молодое дарование котируется практически на одном уровне с Фредом Фогелем, Майклом Тоддом Шнайдером, Ником Палумбо и прочими. Культовое имя в этом специфическом хоррор-поджанре Шейн Райан заработал, выпустив свою дебютную ленту «Убийца порнозвезды-любительницы», которая даже в либеральных Штатах отгребла запрет на широкий прокат, не получила фестивального билета, но в узких кругах стала событием и чуть ли не новым словом в жанре, ибо Шейн Райан скрестил в своей картине стилистику псевдодокументального кино и сверхжестокого пыточного фильма ужасов. Потому вполне ожидаемым фактом стало, что сиквел той неординарной и шокирующей ленты, вышедшей вровень с первой частью «Блюющих куколок» сатаниста Люцифера Валентайна и находящейся с сим блевотным трэшем почти на одном художественном уровне, не заставил себя долго и мучительно ждать и в 2008 году уже, естественно, сразу на видео выпрыгнул фильм второй, носящий не шибко оригинальное название «Убийца порнозвезды-любительницы 2».

Данная картина снята с соблюдением большинства основных законов сиквелов, то есть всего того извращенного добра, которого в оригинальной ленте хватало с лихвой, да еще и с педофильским уклоном, в прямом продолжении картины должно быть в сотни раз больше. Правда, Шейн Райан решил более не заигрывать с американским уголовным законодательством и место несовершеннолетней жертвы заняла уже вполне себе созревшая в наиболее важных местах главная героиня садомазохистских услад, лишенная для большей символичности происходящего даже имени. Впрочем, на внятное и оригинальное повествование в данной ленты не следует даже надеяться в перспективе, ибо Шейн Райан рьяно и яро убрал из фильма напрочь всякую логику и смысл, зато расщедрился на сцены натуралистичных издевательств и сексуального насилия в самых неприятных, отталкивающих и жутких формах, которые поданы зрителям с особым наслаждением и стилем.

Если принять тот факт, что первая лента была излечением от ужасной депрессии, то вторая картина при внимательном ознакомлении вызывает несколько тревожных вопросов к режиссеру о степени его вменяемости вообще. Вероятно, его психическая болезнь галопирующими темпами стала прогрессировать, ибо снять настолько жесткое и выходящее за всякие рамки приличия кино дано лишь истинному безумцу и женоненавистнику. На протяжении свыше часа над безымянной и привлекательной девушкой будут издеваться морально, физически, а в конце еще и превратят в стонущий избитый до смерти кусок мяса, который в финале ленты прирежут как свинью пред многочисленными камерами. Причем режиссер данного творения и исполнитель главной роли в одном лице Шейн Райан своего неоднозначного персонажа не осуждает, отнюдь. Для него вполне нормально мучить невинную жертву так, чтобы и маркиз де Сад трясся в своей глубокой могиле от нечеловеческой зависти. Но что хуже всего, что и жертвы, исполненные актрисами, для которых преимущественно такое кино обычно бывает первым и последним в карьере, столь же ненормальны, как и их садист, потому каждый получает свое: маньяк — очередное влажное от льющихся крови и спермы кино, а жертва — яркую, но очень глупую и бессмысленную смерть в духе Чака Паланика.

Не имеющий успеха у представительниц противоположного пола и вообще по жизни полный неудачник и профан, скромный и незаметный библиотекарь Уоррен обнаруживает в недрах собственной библиотеки таинственную рукопись некого профессора Шандры, повествующую о нераскрытых возможностях человеческого мозга, в том числе и о телепатическом контроле над другими, который вполне возможно развить. Начав ее читать и вскоре воспользовавшись описанным методом, Уоррен замечает, что его профит привлекательности резко возрос. Однако он даже не догадывается о чудовищных побочных эффектах, которые последуют через относительно небольшой отрезок времени.

Малоизвестный американский сценарист Майкл Крюгер, фильмография которого насчитывает лишь четыре картины, в том числе очередную перепевку истории амитивилльского ужаса, датированную 1989 годом, в 1987 году снял в качестве режиссера свою дебютную и, пожалуй что самую лучшую и интересную, хоть и на данном этапе времени основательно подзабытую картину — фильм ужасов «Убийца разума», который в определенных кругах даже успел на некоторое время завоевать культовый статус. Подыгрывая художественным традициям «Мухи» Дэвида Кроненберга и фильмам Роджера Кормана, а также будучи подпитываемым элементами сюрреализма, «Убийца разума» представляет из себя весьма скромный по бюджету, но при этом крайне изобретательный, интересный и, что первичнее всего для хоррора, жуткий фильм ужасов с телесными мутациями, несмотря на присужденный фильму возрастной рейтинг PG, что выглядит даже несколько странно и непривычно, учитывая натуралистичность некоторых визуальных деталей и всеобщую атмосферу полнейшего макабрического безумия, царящую в финале, в котором режиссер ощутимо подыграл и традициям Говарда Филлипса Лавкрафта, представив главное место действия фильма в эдакую вариативную фантазию на тему Мискатоникского университета.

Впрочем, начинается «Убийца разума» довольно-таки стандартно со времени появления на экране героя Джо МакДональда Уоррена; первые минут 20 перед зрителями будет разворачиваться весьма типичная история даже для конца 80-х годов история неудачника, разыгранная в тонах слабой и условной романтической комедии, овеянной ностальгическим музыкальным флером. Однако через некоторое время фильм выруливает в сторону достаточно качественно сделанного, несмотря на явную любительщину, фильма ужасов, имеющем к тому же четкое моральное наполнение, суть которого заключена в опасной реализации собственных желаний и расплате за гордыню. В отличие от большинства малобюджетных фильмов ужасов, «Убийца разума» является более-менее стилистически сбалансированным творением, перманентно балансирующем на грани типичного трэша и фактического арт-хоррора, не имея в своей художественной ткани ни сексуальной эксплуатации и не особо зацикливаясь на насилии, эксплуатируя в рамках ленты лишь характеризационные архетипы, ибо герои фильма в своей образной галерее весьма типичны, хоть и сыграны малоизвестными актерами довольно-таки неплохо, хотя и шероховато и не всегда убедительно.

Практически до самого момента финала, который будет тем не менее несколько скоротечным, скомканным и несколько невнятным, расплывчатым и открытым, предполагающем дальнейшее продолжение событий, Майкл Крюгер будет уверенно держать в фильме сюжетный ритм и художественную динамику, не забывая при этом насыщать скромный визуал фильма неплохими спецэффектами, парой разрывающих не только в переносном, но и в самом прямом смысле образов и изрядно встряхнуть зрителей откровенным налетом безумия, шванкмайеровско-линчевского сюрреализма и шизофрении.

Данный фильм демонстрирует, что, не имея фактически за душой ни гроша, но обладая явственным талантом и особым видением, креативностью, можно снять вполне достойный, хоть и на больших любителей, оригинальный и нетривиальный образчик хоррор-жанра, одновременно играющий на поле мистики и научной фантастики, так и социального ужаса. Срежиссированный в локациях студенческого кампуса, разыгранный непрофессиональными актерами, но при этом сделанный с душой и любовью к кинематографу в целом и жанру ужасов в частности, фильм «Убийца разума» рекомендован всем ценителям редких фильмов ужасов и просто хоррорфанам.

После крупномасштабной эпидемии, охватившей человечество и превратившей очень многих людей в кровожадных плотоядных зомби, в обществе еще больше усилилась социальная сегрегация. Теперь даже зомби делятся на классы, в зависимости от их поведения и собственного осознания, в результате чего начаты исследования по интеграции живых мертвецов в мир просто живых. Одному из докторов, по имени Терамото, занимающемуся подобной проблематикой внедрения, однажды привозят девушку Сару, принадлежащую к разновидности мыслящих зомби, которой суждено изменить очень многое и не только в жизни достопочтенного доктора и его семьи.

Троекратный лауреат Берлинского кинофестиваля, известный японский режиссер, сценарист и актер Хироюки Танака, прославившийся более всего своими неторопливыми философскими мелодрамами и криминальными трагикомедиями, в 2013 году неожиданно для очень многих своих поклонников обратился к жанру кинематографа для него дотоле совершенно непривычному — фильма ужасов, сняв, впрочем, не однодневное попкорновое зрелище и не аберрантный по-японски специфический трэш, а зрелое, не лишенное драматизма и символизма, экспериментальное кинопроизведение, впервые с успехом представленное на жанровых кинофестивалях в Авориазе и Остине.

Одновременно сочетая в себе художественные мотивы таких картин зомби-тематики, как «Белый зомби» Гальперина, «Смертельный голод» Паркинсона, «Тени мертвых» Линдберга, «Ходячая мертвая девочка» Шираиши и «Тепла наших тел» Левина без розовопупсовой романтичности, мимишности и наивности последнего, фильм «Мисс Зомби» успешно проводит деконструкцию жанра зомби-ужасов как таковых, являя на выходе не кровавый гипернатуралистичный хоррор, а острокритическую социальную драму, препарирующую современную реальность до основания. Зомби являются, пожалуй, наиболее верной и адекватной метафорой людей в современном технократическом мире, в котором отчужденность между индивидуумами достигла своего наивысшего апогея.

Общество, зарывшись в свои норки социальных сетей, предпочитая реальную жизнь виртуальной, умело создает улучшенные во много раз копии самих себя, которые являются не более чем симулякрами. В этом нанизанном на нити материнских плат электронном социуме статус не менее, а иногда даже более важен, чем в мире тех, кто имеет плоть и кровь, но их количество с каждым днем неумолимо сокращается, истончая и уничтожая окончательно их телесную оболочку, превращая ее в мертвую плоть зомби в прямом смысле. Этот высший статус в новом обществе мастерски обеспечивает искусный обман. Но Хироюки Танака в своей картине «Мисс Зомби» видит спасение для такого обреченного общества — обратная интеграция и социализация, поиск нового способа эволюции в условиях, близким к экстремальным.

Нарочито выдержанный в монохромной и депрессивной манере, отсылающей зрителей и к работам некрореалистов, не скупясь не только на мощнейшую по воздействию философию перерождения и переосмысления современной жизни, полной противоречий и виртуозной фальши, жестокости и апатии, но и на присущие жанру зомби-хорроров кровавые сцены, фильм Хироюки Танаки на выходе производит впечатление доведенного до эстетического перфекционизма произведения, мрачной и ломающей все стереотипы о зомби-ужасах притчей, полным безысходности в начале и искупительного спасения в конце авторским проектом, который крайне удачно переосмысливает наследие Джорджа Ромеро и направляет его в совершенно новое для этого жанра направление умозрительного и философского кино, которое лишь отчасти пользуется художественными изысканиями некрореализма, подточенного не на эффект зрелища, а на размышления и поиск истины. Впрочем, красота смерти Хироюки Танака не интересует в принципе; ему гораздо важнее красота новой жизни, восстающей из мертвой плоти, пораженной тленом и гниением. Сара станет новой Матерью всех матерей, родоначальницей новой материи. Но путь к жизни лежит через неизбежную погибель тех, кто не способен измениться, а потому дорога в Эдем будет усеяна массой отрубленных конечностей. Ныне хардкор правит всем!

Это неловкое чувство собственной ничтожности, незначительности. Кто ты?! Что ты?! Сколь ни кричи, ни трепи нервы, все без толку. Кажется, что даже в зеркале не видно твоё отражение, а тень на стене в блеклом свете абажура тает, стоит только коснуться её контуров. 14-летний Лоренцо никому не нужен. Или он лишь один так считает, попутно терзая всех своими сомнениями и вызывающим, на грани фола, поведением? Нет, ему не нужна эта сука-любовь, никто ему не нужен.

Очевидно, что поздний Бернардо Бертолуччи девяностых-нулевых годов сменил прежние и привычные для своего кинотворчества чувственно-натуралистичные фрейдистские фрустрации и изощренные самокопания на острие перверсий на экзистенциальную рефлексию, буддистскую нирвану и возведённое в степень абсолютизма синефильство, которым, впрочем, режиссёр страдал всегда, но никогда столь явно, как, к примеру, в «Мечтателях» — фильмe, что стал в одночасье воплощенным авторским бегством в прошлое, в Красный Май, в уютные облака Синематеки, в царство свободы без условностей. В противовес поэтичному бунту молодых от Адэра & Бертолуччи стали «Маленький Будда» — вероятно, самый нетипичный фильм итальянского мэтра натурализма, в котором среднеамериканская обыденность соприкоснулась с Великим Знанием, и «Ускользающая красота» — фильм о разрушении юности и неопытности, о поиске своего Я и рокового родственного отражения среди рефлексирующих гедонизма и либертинажа.

Взявшись за экранизацию романа писателя Никколо Амманити, Бернардо Бертолуччи в своей последней по счёту полнометражной картине «Ты и я» 2012 года возвращается по сути в своё собственное прошлое, заново проживая и переживая многочисленные семейные драмы, что столь явно наложили отпечаток непритаенного греха на его фильмы, в равной степени являющиеся и исповедями, и покаяниями, и признаниями в свершенном и несвершенном. Будто «Ускользающая красота» наоборот, «Ты и я» повествует не о долгожданной встречей с семьёй, но о самовольном с ней расставании, поскольку для Лоренцо,- главного героя и книги, и фильма — одиночество намного предпочтительнее. Наедине с собой, в тесном и тёмном пространстве подвального помещения, пестуя собственную самость словно Жан-Батист Гренуй в своей зачарованной пещере, Лоренцо в сущности стремится понять кто он есть и в чем истинный смысл его не жизни даже, а очевидного существования — бесцельного и беспросветного. На самом деле недолюбленный, лишенный эмоциональной сопричастности, Лоренцо все ещё открыт миру, в ускользающую красоту которого он не верит. Драма его безнадежного одиночества и отсутствия всяких стимулов к жизни прервется с появлением до некоторого времени загадочной Оливии — его феминного отражения, такой же парии и маргиналки. Единокровная, плотская связь станет тем единственным шансом на спасение для этих двух героев, самовольно отрезавших пупок внешнего мира и привычных взаимоотношений. Подспудно, но как и в «Конформисте», и в «Луне», и в «Мечтателях» над героями возникнет зловещая тень инцеста, опасной связи, что подменит любовь и симпатию страстью и похотью, пороком, что разрушит этот Эдем для двоих. Но «Ты и я» все же менее всего декларирует, демонстрирует и спекулирует девиациями; это не авторская исповедь с надрывом, а элегическая история о воскрешенном желании быть, жить, дышать, страдать, умирать — быть просто человеком.

Кинематографический вокабуляр Бертолуччи в «Ты и я» непривычно пуристский, чем намеренно постмодернистский. Достигнув, пожалуй, апогея визуальной простоты и чистоты применённого киноязыка, Бертолуччи сужает масштаб нарратива своей ленты, расценивать которую как прощание весьма непросто ввиду излишней ее незатейливости, всего лишь до четырёх стен и двух персонажей, которым есть что сказать друг другу. Лишив фильм событийной дерзости, режиссёр с непритаенной интимностью фиксирует обретение света и жизни героями, для которых ни первое, ни второе не было ранее доступно. Посеревшая, но не отсыревшая палитра фильма концентрированно наполнена деталями, из которых к финалу собирается цельная мировоззренческая авторская философия межродственных отношений. Спроецировав сызнова своё автобиографическое alter ego, в «Ты и я» Бертолуччи предотвращает смерть новых мечтателей, которым на сей раз суждено таки повзрослеть, сменив бунт на милость.

Двое колоритных гангстеров, заблудившись в провинции, попадают в уютный бордель, в котором их встречают работницы серпа и орала в меру радушно и не в меру влажно. Однако наши герои даже не предполагают, что все развратные девушки неписаной красоты, трудящиеся в сим доме разврата ночами напролет, являются никем иными, как дочерьми Сатаны и неубиенными еще во времена дремучего Средневековья ведьмами, и им для завершения ключевого ритуала нужны 666 жертв, желательно из числа клиентуры. Однако клиенты борделя не намерены сдаваться просто так, не отвоевав свое место под окровавленным солнцем.

В третий раз в своей продолжительной и увлекательной кинокарьере немецкий мастер обильного и вкусного кровопускания и брутального насилия среднестатистического европейского мясника Олаф Иттенбах обращает свой взор на творчество культового американского грайндхаусных дел режиссера с ощутимым привкусом постмодерна и самоиронии в его кинематографических изысканиях Роберта Родригеса, и вновь под прицелом у герра Иттенбаха оказался знаменитый оттарантиненный «От заката до рассвета» 1996 года. Но, если раньше в картинах «Легион живых мертвецов» 2001 года и «Дом, полный крови/Цепная реакция» 2006 года Иттенбах предпочитал цитировать Родригеса не в открытую, а завуалированно, не забывая о самостоятельности сюжетов своих gore-эксзерсисов, то в одной из своих последних по счету картин, «Дикой любви» 2012 года, герр Олаф решил не сильно заморачиваться над созданием оригинального повествования, сняв по сути слегонца отретушированную в угоду собственным специфическим кинематографическим воззрениям версию родригесовских похождений двух прирожденных убийц, не сильно изменяя первоначальный сюжет, но зато вовсю оттянувшись на аберрантности, разнузданности и полной шизофрении происходящего на экране в течении не более чем полутора веселых часов.

Задав мрачный тон откровенно попахивающем готикой прологом, в котором сладострастно пытают и сжигают инфернальную ведьму и кивнув таким образом приснопамятной дилогии «Печать дьявола» Ховена и Ко, к которой явно Иттенбах всегда испытывал определенную юношескую предпубертатную слабость, в дальнейшем «Дикая любовь» более готикой хвастаться не будет, и простой до безобразия сюжет, линейный и безыскусный, переместится в прозаическую современность, которую уже постпубертатный Иттенбах покажет в ярких кровавых тонах, подчеркнутых эфемерными тенями неизобретательного, но вполне пристойного синефильства, уклончиво отсылая и к «Живой мертвечине» Питера Джексона, и к тромовскому «Беспредельному террору«, и даже к «Дому 1000 трупов» и «Изгнанных дьяволом» Роба Зомби.

Минималистский макабр сменится как своеобразным черным юмором, так и зловещей иронией, а потом и садомазохистской эротикой, которой, впрочем, долго зрителя потчевать не будут, ибо на смену нескромным эротическим видениям Венер в меху придет столь любимое Иттенбахом натуралистичное насилие, которого, как всегда, будет не просто много, а очень много. Ошметки плоти — отрубленной, разорванной, расчлененной — будут лететь в зрителей со сферической скоростью, а кровь — литься потоками. Такие малозначительные мелочи, как вменяемая актерская игра и сдержанная, сбалансированная режиссура, в «Дикой любви» отсутствуют напрочь и, к счастью или же наоборот — к большому несчастью для gore это вполне сгодится. Брутальный кровавый пир начнется в этой ленте и пир отнюдь не во время чумы.

Увлекательный аттракцион в провинциальном кровавом борделе покажется практически бесконечным, мучительным и зверским. И все в картине «Дикая любовь» предсказуемо, привычно и типично не только для немецкого андеграунда, который не совсем не изменился с 80-х годов, но и для хорроров как таковых. Антагонистичное, вызывающее неистовый сексуальный трепет Зло будет повержено и подвержено множественным девиантным пенетрациям и иррумациям, а протагонисты с темным прошлым войдут в светлое настоящее, став еще протагонистичнее. Но не сказать, что намного оптимистичнее, ибо трип в вакхический Ад не обошелся для них даром.

Происхождение архетипов массовой культуры лежит, как это нетрудно догадаться, в плоскости мифов и легенд седой бессмертной древности, которые есть плоть от плоти всех без исключения, даже самых паршивых в своей эксплуатационности, произведений литературы и кинематографа, в особенности последнего, в котором различные архетипы без полутонов укоренились наиболее ощутимо. В низком же жанре кинематографического искусства — хорроре и всего, что пляшет около него под обложкой мистики, детективов и даже научной фантастики, хотя тут все крайне относительно и спорно — архетипы обычно главенствуют, они присутствуют в структурах тех или иных фильмов данных жанров обычно резко, но не всегда обьемно, выпукло и многогранно. Таковы, к сожалению, законы жанра, диктующие преимущественно прямолинейность самого безыскусного плана в угоду гораздо более интересной и насыщенной многозначительности.

Возьмем, к примеру, один из самых распространенных и популярных архетипов мистического и хоррор-искусства — архетип Оборотня. Сей художественный образ монофилитичен и монолитен в своем происхождении, беря отсчет еще в старорусской, древнеславянской и западноевропейской, англосаксонской мифологии, имея массу именований: от волколака/кикиморы до верфольфа и мардигайла с бисклавертом и ругару, что по сути своей есть воплощением одного и того же — человека, превращающегося в волка. Однако, если копнуть еще глубже и отбросить незамысловатую шелуху сверхьественности, то архетип Оборотня предстает не иначе как перерождением Двуликого Януса, воплощение двойственности человеческой натуры, смешения Инь и Янь, банального белого и столь же банального черного в душе. Именно про это писал Достоевский в своем «Двойнике», спустя пару лет, вооружившись элементами мистики, тему оборотничества и двойничества раскрыл Стивенсон в своей истории Джекилла и Хайда. Образ вышеназванного Двуликого Януса отчетливо проступает и во всех фильмах ужасов, снятых под эгидой Hammer Studios и много раньше Universal, основной функцией которых было исключительное развлечение, хотя далеко не всегда.

Официально второй среди сохранившихся фильмов Universal на тему оборотня или точнее ликантропии после утерянной картины 1913 года, фильм «Лондонский оборотень» 1935 года режиссера Стюарта Уолкера является ныне каноническим и классическим образцом жанра, который было бы крайне опрометчиво рассматривать лишь как хоррор, имеющий ряд технических достоинств для своего времени да несколько необычный жанровый симбиоз из ужаса, научной фантастики и триллера.

Привычный для того времени сюжет отбросим и погрузимся в потанные уголки заложенной в картину Стюартом Уолкером философии, которая имеется в более чем достаточном количестве. В «Лондонском оборотне» легко дешифруется конфликт между природой и человеком, между прогрессом, регрессом и стагнацией. Ученый-ботаник Глендон, он же главный протагонист ленты, рвущийся к познанию сущности природы путем ее вивисекции и пристального изучения уже в мертвом виде, сам становится в результате невольного укуса некоего волосатого монстра на иную ступень собственного развития, с происходит обратный процесс эволюции. Наука по определению кажется бессильной, фантастический каркас в сюжете рушится, и проступают притчевые черты истории, в которой человек изощренно наказывается за свое неистовое желание узреть и изучить природу, превратив ее в хладный труп. Побочная сюжетная линия личных любовных взаимоотношений не только обогащает и без того достаточно богатую жанровую палитру ленты, добавляя ей слабый привкус мелодраматичности, но и позволяет продемонстрировать внутреннюю борьбу Глендона с пробуждающимся в нем внешне Двуликим Янусом, его стремление сохранить человеческий облик и во что бы то ни стало противостоять собственной деградации и деэволюции.

Но, помимо сугубо межприродного и межчеловеческого конфликта, Стюарт Уолкер весьма незаметно вплетает в ткань картины и противостояние между западным миром и миром востока, в данном случае Азией, а еще конкретно — Тибетом. Двуликий Янус превращается в мифологического Гасэра — одновременно бога войны и разрухи и Мессии в тибетском пантеоне. Глендон, отправивившись на свои изыскания за дальние моря и горы, движим был исключительно рациональными идеями и сугубо западническими воззрениями на окружающий его мир. Для него Тибет был сродни полигону для испытаний, потому все произошедшее с ним с легкостью трактуется и как наказание за незнание Востока со стороны небезызвестного Гасера, перерожденного в оборотня. Впрочем, конфликт между Западом и Востоком, Европой и Азией в фильме «Лондонский оборотень» ощутим в меньшей степени. Ближе к кульминации фильм начинает двигаться тропами очевидными, сюжетные ходы кажутся слишком простыми даже для 30-х годов, явного катарсиса, как и прозрения, тоже наблюдаться не будет, и вся философия ленты увязнет в привычных кинематографических приемах. Архетипы побеждают окончательно, что неудивительно для голливудского фильма, пускай и классического, но на выходе оказывается, что «Лондонский оборотень» намного уступает и вышедшему много позже «Человеку-волку», и даже вариациям Роберта Льюиса Стивенсона хотя бы постфактум того, что в этой картине человек всячески стремится оставаться таковым, невзирая на все мистические обстоятельства, ведь на поверку так просто быть зверем, движимым лишь силой собственных порочных основных инстинктов.

Школа. Вот недавно слышала фразу: "Жизнь - это вам не школа свободного искусства!". Как будто в искусстве может быть легко! Очень люблю произведения про творческих людей и здесь, все как на подбор. Главный герой учится на создателя игр, его сожители по общаге - гениальный программист, талатливый художник/мангака, сейю, аниматор, сценарист. Каждый из них учится в своем направлении и мы видим как процесс, так и результат. Очень понравилось, когда в рамках школьных программ они делали совместные проекты - вот по больше бы такого.
Фансервис. Очень красиво нарисовано! Много летающей сакуры и очаровательных задников. Понятно, что "Кошечка" тут это Сиина, но из-за рисовки совершенно у всех и каждого кошачьи глаза! Более того, вокруг общаги толпами ходят коты! Но это только для мимими. Фансервис куда проще - много избитых сцен про панцу и полуголые девичьи тела, прикрытые полотенцем или чужими руками. Есть несколько совсем уж стандартных сцен про праздники и сестренку. А когда фансервис довлел над сюжетом, было скучновато.
Романтика. Когда много парней и девушек живут в одном маленьком общежитии и все находятся в самом активном для влюбленности возрасте старшеклассника, волей не волей начинаются влюбленности и романтика. Как обычно водится, у главного героя целый гарем выбора, из-за которого на него вешаются красивые девушки, а он все не знает как с этим быть, и ищет свое истинное чувство. Помимо этого есть несколько готовых пар среди второстепенных персонажей, за которыми, честно говоря, смотреть куда интереснее.
Драма. Как жить с чувством тотального разочарования? Если ты в поте лица, не покладая рук трудишься и совершенствуешь свое мастерство, не оставляешь времени на отдых, все свободные секунды отдаешь творчеству, но всегда, на всех собеседованиях, во всех конкурсах проигрываешь из-за "гениальных самородков"? И сколько бы ты не старался, тебе всегда приходится дышать им в спину. А как быть если он твой друг или любовь?

У аниме много хороших сторон, интересных сцен, отличных идей, красоты и любопытных персонажей. Но тут включается мое "я бы все переделала". Даже сходила и начиталась отзывов и заключила, что я такая не одна. Проблема аниме в том, что оно не оригинально. Если посмотреть его первым, для кого-то будет шедевр. Но после "Мед и клевер", Торадора, Рек (и еще двадцать наименований) - Сакурасо выглядит слишком вторичным, очевидным и лишь слегка осовремененным. В них было 30% новья плотно замазанного 70% старости. Если бы все ужать, сконцентрироваться либо на комедии либо на драме (а не быть ни рыба не мясо), сделать фансервис частью сюжета, а не бесполезным дуракаваляньем - вышло было потрясающе. А так, просто весьма хорошо.

Группа японских молодых и совершенно безбашенных людей, состоящая из трех Ж и трех М разной степени сексуальной распущенности, решает снять на природе любительский порнофильм. Когда влажные приключения подошли к своему логическому завершению и все благополучно кончили, наши порнократы решили отправиться по домам, но заблудились в густом нерукоблудном тумане, добрели до кем-то покинутой в первозданном полуразрушенном виде хижины в лесу и там уединились, даже не догадываясь, что их уже активно поджидает кровожадный насильник противоестественной разновидности.

Сумасшедший гений и злодей в одном флаконе всего многообразного японского «розового» кино, знаменитый в узких кругах сценарист, актер и режиссер Кадзуо Комидзу, стоявший у истоков жанра pinku eiga наравне с Масао Адачи и Кодзи Вакамацу, в далеком 1986 году, заручившись поддержкой именитой японской студии Nikkatsu, никогда не брезговавшей и откровенным волюнтаристским трэшем на грани и за гранью фола, снял свой дебютный и ставший наиболее культовым фильм — ленту «Потроха девственницы».

Отчасти вдохновленный и «Зловещими мертвецами» Сэма Рейми, данный фильм сочетает в себе нарочитую стилистику классических японских эрогуро (больше софткорного эро, нежели смачного и кровавого гуро), хентая и, собственно, хоррора с элементами мутаций слегка в духе раннего Кроненберга. Причем ленте, изначально позиционировавшейся как шокер, до определенного момента времени не хватает именно шока, разнузданного и аморального эпатажа, несмотря на крохотный — час с небольшим — общий хронометраж картины. Зрителю весьма долго, но не сказать чтобы нудно скармливаются разнообразные эротические экзерсисы главных героев, которым, похоже, делать нечего, кроме как пробовать на вкус все новые и новые позы Камасутры. Вежливо запикселизированные органы размножения всех персонажей сразу говорят зрителям, что хардкорного порно ждать не следует, и лишь стоит наслаждаться около получаса легкой и ненавязчивой эротикой, которая к тому же подкреплена вербальным садизмом по отношению к достопочтенным зрителям.

Эротический сюжет без явных ужасов разрулится режиссером совершенно внезапно, когда на пьедестале появится некий секс-монстр с огромным достоинством наперевес, интересующийся и девственницами, и их потрохами, помешанный на иррумациях и множестве существующих и несуществующих даже «филий», главным итогом чего станет трансформация картины в весьма своеобразные порноужасы, смотреть которые не столько страшно, сколь местами противно и даже, что удивительно, забавно. Кажется, что Кадзуо Комидзу специально подыгрывает и зверским изысканиям Валериана Боровчика, и поддевает Нагису Осиму, ибо воспринимать все происходящее на экране безумие (причем homo sapiens в картине куда как более отшиблен на всю голову, чем фаллосоподобный милашка-монстр, ибо внезапно совершенно нормальные, на первый взгляд, герои превращаются в некрофилов, садистов и мазохистов и просто сексуальных девиантов) серьезно невозможно.

С пубертатным увлечением дорвавшегося до всякого недозволенного и запрещенного подростка Комидзу создает не столько фильм ужасов с пряной хентайной начинкой, сколь откровенный стеб над жанром ужасов, над самой его сутью, выворачивая внутренностями наружу основные клише большинства хорроров, в том числе и их зомби-разновидности. Некоторая же кустарщина в режиссуре, в спецэффектах, страдающих определенной кукольной мимишностью и нереалистичностью, в актерской игре, которой практически и нет, лишь добавляет этой картине специфического шарма, который, впрочем, далеко не всем придется по вкусу, ибо фильм местами, мягко говоря, полностью невменяем. Однако любители японского грайндхауса и вообще всего азиатского культа данной картиной — первой из целой трилогии — будут вполне удовлетворены

Несовершеннолетняя американка Саманта Уокер плохо спит и страдает от перманентных истерик вперемешку с неврозами не оттого, что ее нежную душу тяготит грядущий процесс дефлорации, а потому, что девочку еженощно остервенело мучают ночные кошмары и видения о средневековой Германии. Отправившись с группой разнокалиберных друзей на родину Гете и Шикльгрубера для выяснения причин этих инфернальных паранормальных явлений, она даже не предполагает, что это обернется для нее еще большим ужасом.

Немецкий хоррор как отдельное явление в европейском кинематографе, испытывающее на всем протяжении своего существования тягу как к экспрессионизму, так и к брутальному кустарному андеграунду, за последние пару лет все больше стал рядиться в белые одежды типического и архетипического мейнстрима, прикидываясь в таких лентах, как «Проклятое место», «Бела Кисс: Пролог», «Городской исследователь», «Вкус ночи» и «Вымирание — Хроники генной модификации», впрочем, не всегда удачно, как показала практика и оптика, стандартными и скроенными преимущественно по голливудским лекалам историями ужасов, ориентированными исключительно на публику помоложе и порезвее, в которых на удивление было мало ужасов, а славный трансгрессивный эффект от избыточного насилия и вовсе отсутствовал напрочь. Казалось, что подобными методами некоторые немецкие хоррормейкеры, преимущественно из категории молодых и борзых дебютантов, стремятся придать немецкому хоррору большей выхолощенности, большей привлекательности для большинства, убивая с неистовым садизмом его аутентичную жесткость, являющуюся чуть ли не главной изюминкой кинематографического дойче-ангста. Потому и неудивительно совсем, что первый в немецком жанре ужасов хоррор в 3D-формате был снят тоже дебютантом от мира, которому и море колено, а Мурнау с Буттгерайтом — не указ, а засим полученный на выходе результат вполне удовлетворял пристрастиям и желаниям нынешнего отпостмодернизированного большинства отдалить современный немецкий хоррор от давних абберантных традиций предков.

Этим фильмом стал вышедший в 2012 году фильм «Жнец Греха» режиссера Себастиана Бартолитиуса, который является ничем иным, кроме как очень банальным с момента наступления завязки и зарождения основной сюжетной интриги молодежным хоррором, больше склоняющемся в своем развитии не к мистической психодраме, предпосылки к которой в картине имелись, хотя и в очень скромном обьеме, а к смертоубийственному слэшеру, в котором роль центрального антагонистичного маньяка отыгрывает милый садиствующий монах с яркой кликухой «Жнец Греха». Какие смертные грехи у несовершеннолетней школоты, у которой еще на губах молоко не обсохло, а потеря девственности — наивысший предел мечтаний, режиссер объясняет не всегда внятно, больше пускаясь в эффектные и запоминающиеся кровопускания, а иногда и вовсе включая на полную катушку Иттенбаха в самом себе.

Впрочем, нить сюжетного повествования не тонет в очередной садистской смерти очередного периферийного персонажа, и детективная загадка остается неразгаданной вплоть до финала, хотя, конечно же, чрезмерной сюжетной неординарностью «Жнец Греха» похвалиться не в силе, представляя из себя скрещение мотивов всех частей «Крика» и парочки картин такого поджанра, как nunsploitation, только на сей раз с маскулинным привкусом, ибо вместо привычной безумной сексуально озабоченной монашки зрителей будет ждать озабоченный на насилии монах. Но, как известно, от перестановки мест слагаемых окончательная сумма не меняется.

То, ради чего и затевалось все буйство — насилие, насилие и еще раз насилие, но без извращений — оказывается, пожалуй, той единственной изюминкой, окупающей полностью и сюжетную вторичность картины, и парад несостоявшихся героев, и практически полное отсутствие в фильме напряжения и атмосферы, ибо Бертолитиус лишний раз не строит из себя Хичкока, не рвет шаблоны, но и не утопает в них полностью, создавая на выходе пускай и не всегда оригинальный, но при этом вполне цельный, стилистически сбалансированный и довольно жестокий фильм ужасов с очень прозрачной моралью, заключающейся в простых выводах: виновные будут наказаны, а невинные спасены, хотя степень их невинности измеряется отнюдь не в этическом плане.