Отзыв ArturSumarokov о фильме «Курить/Не курить»

Эстетский негодяй Ален Рене, чья тяга к формалистским экспериментам и постмодернистским экзерсисам, никогда не являлась лишь чистой игрой, в отличии от куда как синефильски изощренного Риветта(при том, что оба постановщика обьективно воспринимали кинематограф как исключительно пуристский вид искусства, вне всяких жанров и нарративных рамок), экранизируя пьесу английского драматурга Алана Эйкборна "Внутренние замены" в 1993 году в картине "Курить/Не курить", лишь кажется, что довел обственное восприятие окружающей реальности до степени абсолютной многослойности, сиречь окончательной условности, где возможно все что угодно, как угодно и когда угодно, вслед за драматургом вмешиваясь в естественный ход событий и порядок вещей, исконно подвергая сомнению все ранее показанное до. Вместе с тем фильм Рене в своем киноязыковом пестроцветье опирается на эстетику театральной камерности, чтобы придать большее ощущение витальности собственным героям, на сей раз не тотальным авторским метафорам, гомункулусам черной магии кино, но вполне обыкновенным персонажам, со своей историей и предысторией, плотью и кровью, только нанизанным на лекала изощренной авторской игры в сомнение и вероятности новых реальностей, уже не подсвеченных по давней привычке Аленом Рене неоном экстремальной философской экзальтации. Эффект театрализованности вкупе с очевидной повествовательной камерностью и минимумом использования элементов кинематографичности достигается в этой комедии абсурда в двух лицах и 12 действиях лишь дабы выкристаллизовать ощущение постоянной игры в реальность, где истинным демиургом её является сам режиссёр и автор пьесы, предложивший в фабуле возможность развёртывания всех мыслимых теорий вероятности с различными финалами и, собственно, выводами, которые тем не менее не завершают картину - ее в общем-то можно продолжать до бесконечности, подставляя все новых героев и представляя их во все более странных ситуациях.
Как и "Селина и Жюли заврались" и "Не прикасайся ко мне" Риветта "Курить/Не курить" использует перманентную смену ролей, жизненных ситуаций и философских парадигм в угоду авторскому пониманию кинематографа как иррациональной, алогичной стихии, противопоставляемой практически авторитарному миру театра, подспудно говоря в контексте кинотекста ленты о вещах глобально гуманистических, общеобьединяющих - мысль семейная здесь реализована окончательно, как доказана, так и оспорена в зависимости от того, что именно происходит по мере разыгрывания того или иного сюжетного маневра. Достаточно взглянуть на саму семью Тисдейлов, которая за пять часов ленты успеет пережить как измены, распад отношений, новую влюбленность, просто сиюминутную страсть, так и кризисы, кризисы, кризисы... Веры, любви, совести, да и самого понимания жизни, смысла которой постичь невозможно, если самому не оказаться в условиях, когда поневоле придётся задуматься: "А для чего/кого это всё?!". Идеальный, лакированный брак оказывается на выходе сомнительной ловушкой, чёрной дырой и самой большой ошибкой, бессмысленным желанием быть как все, жить как все, но на деле лишь тлеть в невозможности что-либо поменять. Однако Рене самостоятельно вносит коррективы в личную историю Тисдейлов, в которой реализована только наполовину мысль Сартра о чувстве совести как о полной свободе. Наполовину, поскольку герои в их постоянном кризисном существовании никогда не остаются самими собой даже сами с собой, одиночество оборачивается самоубийственной рефлексией, самогробокопанием и самоедством, да и их свобода внутренняя выглядит слишком мелкой и незначительной на фоне пресловутой авторской свободы - они заложники чужой реальности, были и небыли. При всей жизненности и нарочитой лёгкости герои "Курить/Не курить" прямо зависят от того, что пожелает поменять в их микромире Автор.
Впрочем, без этой тягучей многослойной и многословной семейственности, растворенной в серной кислоте псевдолондонских туманов и архетипических сплинов, "Курить/Не курить" на буквальном уровне воспроизводит все существующие в кинематографе, литературе и драматургии сюжеты, коих как раз не более чем двадцать, что ещё сильнее подчеркивает семантическую связь и гипертекстуальную вязь с "Не прикасайся ко мне" Риветта - этой энциклопедией, катехизисом мирового киноязыка и кинематографа. Риветт, между тем, сложнее, тяжелее, безжалостнее; Рене в "Курить/Не курить" большей частью занят хирургическим препарированием мелодрамы и драмы, практически не увлекаясь иными отступлениями по теме. Присущая Эйкборну абсурдизация художественного полотна у Рене выглядит самоиронией над канонами и шаблонами мелодрамы. Порой явственно кажется, что "Курить/Не курить" искусно высмеивает эстетику мыльных опер с их тотальной гипертрофированностью, оборачивающейся почти всегда неизбежной драматургической дистро-, и атрофированностью. Но не в случае "Курить/Не курить", где абсурд доминирует. Тем примечательно это ещё и намеренным вписыванием "Курить/Не курить" в тот же приторный контекст взаимоотношений между полами "Мужчины и женщины" Клода Лелуша, хотя и спроецированным без подспудно просящейся чувственности и эротичности. Вообще, для Алена Рене тема мужского-женского слишком личной никогда не была, хотя, как и все "нововолновики" он торговал личным в своем кино-, и мифотворчестве, хотя и изощренно вуалируя его в своем визуализированном космосе, и с высоты прожитых лет в "Курить/Не курить" любовь, брак и секс выглядят тождественными смыслу жизни, который можно понять лишь тогда, когда и первое, и второе, и третье подвергнутся множественным червоточинам.