Отзывы на фильмы Алексея Петренко без оценки

…рязановский шмель да на михалковский хмель…

…«Жестокий романс» режиссёра-тяжеловеса Эльдара Рязанова давно уже перешёл в ту плоскость существования, когда пересказ основных слагающих его сюжетной составляющей, критика, упрёки или же чьи-то разочарования никоим образом повлиять хоть сколь-нибудь заметно на общее зачётное резюме восприятия данной картины не в состоянии. Вот уже скоро четвёртое поколение почитателей отличных, умных, прекрасно снятых, великолепно сыгранных и безукоризненно поставленных мелодраматических кинотеатральных экзерсисов с наслаждением, а особенно прочувствовашиеся — даже и с благоговением, смотрят и пересматривают вновь и вновь это поистине бессмертное творение великого советского режиссёра…

…экранизация пьесы гениального трагикомического драматурга Островкого «Бесприданница» — довольно смелый шаг даже для Рязанова, безо всяческих скидок на. Несомненен факт того, что сценарно «…Романс» во многом отступает от буквы и смысла пьесы. Однако внесённые коррективы почти всегда не затрагивают основополагающие моменты «Бесприданницы». Особенности широты и разнообразия кинематографа позволили отойти от некой камерности сценического искусства и создать настроение ленты трогательным, живым, свободным и искренним. Хватает буквально одного взгляда на присутственную конструкцию задействованных актёров и сыгранных ими персонажей, чтобы понять следующее. Если в пьесе Островского решительно каждый герой по большому счёту одномерен и вмещает в себя какую-либо одну характерную поведенческо-моралистическую идиому, то в картине Рязанова они по-живому, по-настоящему и по-человечески сложносочинённые и противоречивые. Их поступки, слова и взрывы страстей заставляют зрителя самому вовлекаться в происходящее на экране, пытаясь понять и проникнуться мотивами и сущностью действий персонажей. Естественно, колоссальная заслуга актёрского ансамбля во многом и определила грандиозный зрительский успех «Жестокого романса» и обеспечила ленте увековечивание в отечественной и мировой кинематографической истории…

…титульное и заглавное трио артистов-исполнителей прекрасно сверх всякой меры. Да, дебютантка Лариса Гузеева, воплощая на экране младшую наследницу обедневшей, но всё ещё достаточно знатной семьи Ларису Огудалову, очень и очень старается соответствовать двум своих маститым партнёрам — Никите Михалкову и Андрею Мягкову, сыгравших, соответственно, Сергея Сергеевича Паратова, потомственного дворянина и владельца судоходной компании и Юлия Капитоновича Карандышева, небогатого почтового чиновника. Старается Гузеева, на пределе собственных возможностей и способностей старается, это легко читаемо при её появлении в кадре. Но наряду с глубоко темпераментными мизансценами присутствуют у неё и эпизоды, сыгранные откровенно скованно и без должного вдохновения. Или напротив — переиграно, чересчур сентиментально или нарочито драматизировано. Очевидно, понимая это, Рязанов в сценах с её участием почти всякий раз смещает фокус повествования, выдвигая на первый план её опытных партнёров…

…пара противоборствующих Михалкова-Паратова и Мягкова-Карандышева получилась прямо на загляденье. Первый, в исполнении Михалкова — невероятно яркий, тонкий и сложный образ. Сергей Сергеевич — озорной, жизнерадостный, лощёный барин. Привыкший жить не столько на широкую ногу и с ощущением достаточной вседозволенности, сколько одним единственным настоящим мгновеньем. Не задумываясь он окунается во внезапно нахлынувшие порывы страстей. Его невероятно тяжело воспринимать как плута и искусителя, особенно в сцене когда он с плохо сдерживаемыми слёзами в глазах, срывающимся и обнажающим его истинные чувства, хриплым и тихим голосом говорит Ларисе о своей помолвке, зажав сигару в дрожащих от волнения руках. Второй, почтовый чиновник Карандышев — очевидно и глубоко несчастен и одинок. В своих внутренних страданиях, усиливающихся от общей своей никому ненужности, изнывая от никчёмности, полностью осознавая собственное ничтожество, он сам себе становится глубоко противен. И героиня Гузеевой представляется для него не просто любимой женщиной, как для михалковского Паратова, но настоящим светом в безоглядной мрачности его погрязшей в тенях души, шансом отринуть наконец свою ничтожность…

…но, в сущности, конечно же, и в более широком смысле, Рязанов, используя в качестве режиссёрского приёма восхитительные природные пейзажи, перешёптывающиеся рощи деревьев, бескрайне-шумящую реку-Волгу, дымящиеся белоснежные пароходы и взмётывающиеся пестротой цыганские юбки, сумел донести до зрителя каторжное, изматывающее чувство предельной одинокости. Не зря персонажи здесь часто и незаметно покидают друг друга, вглядываясь взаимно в глаза и души после этого сквозь дверные проёмы и стеклянную лазурь прозрачных окон. Вот, по разумению автора, и есть он — главный враг всех прекрасных душевных порывов и искренности взаимных чувств. Ведь именно всепожирающее одиночество, жуткое и необъятное, поражает гнилостной порчей всякую душу, наполняя её жутковатой тоской. Оно, возникая из инертного бытового непонимания и усталого равнодушного неприятия, одинаково мешает нам любить и быть любимыми. И «Жестокий романс» призван дать свой горький и печальный урок — какой драмой подобное слепое потакание настолько разрушительному чувству может обернуться…

…поэтичная и евангелическая фантазия с глубоким и противоречивым романтизмом…

…представитель высшей феодальной аристократии, чудаковатый и наделённый несколько ребячливым мироощущением княжич Лев Николаич Мышкин (…Евгений Миронов…) по дороге в родные места из швейцарской психиатрической врачебной институции сводит в вагоне поезда тесное знакомство с неким Парфёном Семёнычем Рогожиным (…Владимир Машков…), бесноватым и мажористым купеческим сынком. Последнему давеча фартово-внезапно и ретроспективно-незаслуженно досталось весьма обширное фискально-денежное наследство по причине безвременной кончины преклонного батюшки, также купеческих кровей. Диковато-буйный и несдержанный негоцианствующий лавочник скоропостижно выкладывает простоватому до клинических отклонений Мышкину автопритчу о своей безудержной страсти к нескончаемому кутежу, бессистемному бражничеству, гедонистскому разгуляйству и, напоследок, к прекраснейшей из местных прелестниц, земному воплощению девичьей красоты — Настасье Филипповне Барашковой (…Лидия Вележева…). Восхитительная барышня эта мало того, что необыкновенно хороша собой, русоволоса, ясноглаза, утончённа и изысканно грациозна, так ещё и умна, благородна и наделена очаровательной искоркой лёгкого сумасбродства, самую малость граничащего со свойственным прекрасной половине капризным безрассудством. Которое с начала времён и по сей день непрестанно, безбрежно и непрекращаемо будоражит мысли, взоры и помыслы мужского народонаселения. Сподвигая сильный пол на безумства и подвиги, преступления и действия равно необычайные, постыдные, благородные и поразительные…

…маститый постановщик Владимир Бортко, взявшись за бессмертное творение Достоевского, выстроил своего кинотеатрального «Идиота» в десять серий длиной и в непередаваемый янвайссовский тысячеэтажный дом в смысловом, глубинном и метафорическом ощущении. Там где в первоисточнике обнаруживался особенный авторский взгляд на действительность, практически фантастический, мистический и резковато исключительный, формирующий по восприятию густую и насыщенную «достоевщину», у Бортко кристаллизуется актёрско-характерная физиогномическая взаимопроникновенность, погружённая в натуральнейший бытовой и чуть ли не магический реализм. Однако именно этот приём позволил с минимальными потерями, вследствие нестыковки временных пластов середины двухтысячных и позднего девятнадцатого столетия, интегрировать исполнителей главных образов в чужеродную антикварно-костюмированную музейную действительность подпространства «Идиота». А кроме того — облегчить слияние кинематографической визуализированной постановки с километровой продолжительности, крупнотонажной тяжести и сверхсмысловой ценности диалогов и программных монологов, внутренних измышлений и сумрачных интертекстуальных видений вовлечённых персонажей…

…затмевает всё прочее, максимально естественно и предельно однозначно, чувственная линия Мышкина-Миронова с Настасьей-Вележевой с присовокуплённым, рудиментарно-преюдициальным, опоясывающе-инфернальным подсюжетным ответвлением Машкова-Рогожина. При этом Миронов воплощает практически идеального Мышкина, проецируя великолепную актёрскую игру в удивительно полнокровный, наэлектризованный и пронзительный образ молодого князя. С изумительно точными, подкупающими неподдельной искренностью интонациями и чувственными тональностями сначала по-детски естественными и несколько наивными, но после преобразующимися в настойчивую просительность, а под конец и вовсе в напуганно-тревожную затравленность. Тем не менее, оставляя в зрительском мнемоническом созерцании очертания Мышкина пленительного и обаятельного, искренне светлого, с подчёркнутой меланхоличной и печальной болезненностью…

…абсолютно безукоризненной соткалась у Лидии Вележевой фатально восхитительная Настасья Филипповна. Она одномоментно красива, фактурна и наполнена до краёв выразительно-лукавым с чертовщинкой темпераментом. Внешне и внутренне необыкновенно стильная и по домашнему привычная, а в её бездну оскорбленного самолюбия можно поверить даже в те моменты, когда ни одна из чарующих экпрессивно-чувственных реплик не слетает с прелестных коралловых уст. Но главное, что удалось передать актрисе — это чётко обозначить, что не властолюбие понуждает её мучить любимого ей Мышкина. В это удивительной силы истинное чувство искусно вплетаются и диковато-плотское влечение, и романтическое сладострастие, и сентиментально-возвышенной влюблённости и двойственной взаимоисключаемости спав безгрешной платоники и откровенного сексуально-физиологичного эротизма. Равно как и разъедающее её саму псевдо-ощущение себя осквернённой и недостойной взаимной любви, помноженное на обиду к своей сложившейся сути и одержимость презрением и ненавистью к своему владельцу-благодетелю Рогожину. Настасья Филипповна в исполнении Вележевой — чувственное, прекрасное и яростно-великолепное взаправдашнее «око бури». Удивительной эмоциональности вспышка сверхновой и невероятной силы взрыв любви и отчаяния, страстей и печалей, воодушевления и терзания, восхищения и светлых радостей. А более всего — страстная и воодушевляющая эксплозия, затрагивающая своими расходящимися волнами все прочие нарративные элементы и подчиняющая их своей воле, своему настроению, своим чувствам. Ведь какая же может быть, да и как вообще возможна истинная любовь без настоящих, пусть и сиюминутных, кратких и мучительных страданий?..

…мистически-подлинно сочинённый реализм…

…первое продолжение михалковских «Утомлённых солнцем» из отснятой на данный момент двухчастной дилогии, озаглавленное подстрочным индексом «Предстояние», это тот опыт, который не в состоянии подарить зрителю ни одна другая, прочая кинокартина. Сто восемьдесят минут экранного времени. Отсутствие не только прямых или не таковых аналогов, но и попросту любого координатно-кинематографического материала для сравнения. Никита Сергеич сконструировал настоящую хрестоматию времён Великой Отечественной войны. Это при том, что «Предстояние» охватывает только лишь её, войны, первый год — тысяча девятьсот соответственно сорок первый. Можно, конечно же, возразить и не согласиться. Кинотеатральная военная ниша реконструкции периода 1941-1945-ого заполнена уже сейчас, кроме прочего, в достаточных количествах и хорошим, и отличным, и крайне талантливым материалом. Но подобного второй части «Утомлённых…», можно с глубокой уверенностью сказать, доселе ещё не бывало. Здесь есть всё: боевые действия и глубокий тыл, ярое самопожертвование и подлая трусость, робкая боязливость и благородная справедливость. Михалков при внутренней поддержке какого-то непостижимого шестого чувства умудрился снять ленту равно как для молодого, нового поколения адептов сияющих, многомиллионных блокбастеров, так и для других, более зрелых зрителей, чьё восприятие пропитано живой памятью о классических военных кинолентах советского периода…

…и «заочно» расстрелянный комдив Котов (…Никита Михалков…), заменивший лагерную пыль штрафбатовской грязью, воюющий за свою надежду с именем дочери Нади на устах; и его не существующая документально, повзрослевшая дочка (…Надежда Михалкова…), узнавшая, что отец живой и пытающаяся отыскать его на просторах разорённого немецкими оккупантами западе СССР; и переживший попытку самоубийства, изломанный и измученный службой в НКВД полковник теперь уже Дмитрий «Митя» Арсентьев (…Олег Меньшиков…) — все герои здесь одинаково вторичны. Ведущая и заглавная роль «Предстояния» досталась самой Войне. И лишь на её фоне разворачиваются судьбы и раскрываются характеры персонажей. Нынешнее продолжение «Утомлённых солнцем» великолепно держит марку в части отсутствия антагонистического деления и избежания ненужных упрощений. Тут всё так же нет ни строго очерченных «плохих», ни ярко представленных «хороших». А на каверзно-риторический вопрос товарища Сталина (…Максим Суханов…) особист Арсентьев даёт совершенно неуставной, но глубоко жизненный ответ о морально-этическом соотношении чекиста с человеком…

…«Утомлённые солнцем» образца 2010-ого до отказа и во всех отношениях без преувеличений переполнены восхитительными сценарными образами и великолепными актёрскими увертюрами. Валентин Гафт, допустим, тут пожилой еврей-адвокат, читающий по руке уголовный кодекс. А Андрей Панин, к примеру, уже родной брат осуждённого и сосланного в лагеря врага народа, трясущийся практически в падучей при виде сотрудника особых органов. Есть ещё сокамерник Котова Дмитрий Дюжев, бывший майор-танкист Андрей Мерзликин, сотрудник СМЕРШа Сергей Маковецкий, командир баржи Валерий Золотухин, безногий сержант-священник Сергей Гармаш, капризная интиллигенка Мария Шукшина, старлей-сапёр Евгений Стычкин и Алексей Булдаков в роли самого взаправдашнего Семёна Михалыча Будённого. Любой на вскидку персонаж у Михалкова выписан и выдуман до последней запятой, до мельчайшей, крошечной детальки. Здесь нет, да и быть не могло бы второстепенных, эпизодических или маленьких ролей…

…на «Предстоянии» нет ни кричащих ярлыков, ни лощёного глянца. Оно не пересыпано украшениями или ура-патриотизмом. Всё, что зритель в нём увидит — честная правда. До дрожи, до тошноты, до судорожной ломоты в зубах. Правды про бестолковые жертвы и про неподготовленность к войне. Про неискоренимую ложь. Большую и малую, заведомую и неосознанную. Про изуверские приказы и про вынужденные победы. Достигнутые и выполненные не умом и умением, но чудовищными жертвами и смертельным «шапкозакидательством». Обо всём этом Никита Сергеич рассказывает с экрана, совершенно отбросивши толерантность и абсолютно никого не щадя и не подбирая никаких слов. С болью, с бессилием, с бедой, с унижением и с ненавистью. Продолжение «Утомлённых…» не ищет ответа на общий и абстрактный вопрос: «Почему и за что мы воюем?». Но заставляет каждого ответить на сугубо личное и самое тяжёлое из утвердительных вопрошений. В том самом смысле, что — ради чего всё-таки каждому в отдельности и всем из нас вообще действительно стоит сражаться…

…судебно-психологический непрогнозируемый триллер…

…коллегия присяжных заседателей разбирает факты, сведения, показания и улики по уголовному производству касательно обвинения восемнадцатилетнего чеченца в убийстве его приёмного родителя — капитана федеральных войск проходившего воинскую службу именно в Чечне. Присяжные вынужденны вследствие ремонта в специально для них отведённом судом помещении ютиться в спортивном зале одного из местных школьных заведений. На первых порах заседательного часа дело рассматривается казённо, равнодушно и натурально спустя рукава. Всем всё ясно, у каждого свои дела. Старшина скамьи предлагает ускорить процесс вынесения приговора путём единогласного поддержания членам присяжного жюри факта виновности собственно обвиняемого. Но в процессе голосования один из присутствующих неожиданно под всеобщее и своё собственное изумление поднимает руку за невиновность подсудимого…

…оглашение дальнейших сюжетных фабрикаций михалковских «Двенадцати» — деяние исключительной подлости по отношению к перспективным первозрителям. Ведь подавляющая часть всего сценарно-режиссёрского и фабульно-актёрского действия утрамбована в негранёной мощи монологи самих присяжных о различных своих жизненных ситуациях. Минуя ненужные словоблудия стоит перейти сразу и предельно прямо к глобальному посылу. Фактически после первого голосования уже становится предельно ясно — кинолента будет камерной, фигуративной и в некотором роде метафорической. За каждой увертюрой скрывается подтекст; любой из «двенадцати разгневанных мужчин» будет срезом современного и не очень социума. А прямиком перед демонстрацией бегущей строки «…в картине снимались…» зрителя щедро одарят неким высокоценным разумением. А как его и в каких дозах и целях употребить — теперь уже становится вашей личной проблемой…

…да, «12» — отъявленное, чистопородное режиссёрское кино. Да, присутствуют здесь и забавные вольности Никиты Сергеича. Например, «Двенадцать» предваряется и завершается миниатюрной зубоскальской мистификацией. Две цитаты подписанные в качестве автора и изрекателя неким неустановленным и скорее всего — несуществующим гражданином Б. Тосья, перефразируют и в целом повторяют многочисленные интервью самого Михалкова. В которых тот многажды говорил, что его лента не совсем о торжестве закона, но о том, что закон без милосердия действовать не должен. Да, Михалков принудительно селекционирует мизансцену в которой дюжина умудрённых жизнью и опытом из неё человек в закрытом и отрезанном от цивилизации и средств связи пространстве, старается побыстрее со всей этой социальной нагрузкой закончить. По ходу развития ситуации натыкаясь на все свои и чужие заморочки, проблемы и неприглаженные, рваные углы психики и мировосприятия. Закономерно заканчивая всё это психологическим стриптизом и срыванием покровов, растаптыванием масок и торжеством непримиримой справедливости…

…узкие и замкнутые монологовые театральные кинопьесы — неподъёмная для большинства деятелей режиссёрского цеха форма. Наибольшая проблема такого жанрового решения — подбор актёрских кадров. Сергей Маковецкий, Сергей Гармаш, Валентин Гафт, Алексей Петренко, Юрий Стоянов, Сергей Газаров, Михаил Ефремов, Алексей Горбунов, Сергей Арцибашев, Виктор Вержбицкий, Роман Мадянов и сам Никита Михалков создают действо поразительного эмоционального наполнения. Декорации — неуместны; спецэффекты — излишни. Каждый присяжный воспроизводит на холсте «Двенадцати» обозначенный для него социальный ансамбль. Извозчик-шовинист, интеллигентствующий еврей, учёный-физик, директор кладбища, хозяин телеканала, метростроевский ветеран труда, хирург-армянин, юморящий эстрадный певец, демократ-правозащитник, инженер-строитель, университетский декан и отставной офицер военной разведки — имена тут не нужны и не важны, лишь типажи и номера. Для остального же хватит вполне гениальной режиссуры, блистательной актёрской игры и разбросанного по периметру спортинвентаря. Без малого три часа экранного времени пролетают как скоротечный выпуск новостного блока. А Никита Михалков натурально руками раздвигает стены. И они, эти преграды, не в спортзале вовсе, и не в следственном изоляторе. Даже — не в зале судебных заседаний. «Двенадцать» расширяют пределы зрительского сознания. А такое, признаем честно — и редко, и лестно, и приятно, и дорогого в общем-то стоит…