Отзывы на фильмы Рэйфа Файнса без оценки

…и я стану Смертью, разрушителем миров…

…неестественно дружелюбный и подозрительно неунывающий начальник весьма аскетичного и даже гротескного имения семьи Эрншо в негостеприимном и промозглом графстве Йоркшир возвращается с послеобеденной прогулки, представляя озадаченному семейству грязного, хмурого и несколько потерянного цыганчонка. Усыновлённый паренёк вырастает в крепкого и свирепого Хитклиффа (…Рэйф Файнс…), снабжённого потусторонней решимостью и демоническим взором серо-голубых глаз. Между наследницей рода Эрншо юной Кэтрин (…Жюльет Бинош…) и повзрослевшим приёмышем вспыхивает сначала подростковая страсть, а затем и настоящая взаимная любовь. После череды сложносочинённых скандалов, рыданий, признаний, интриг и довольно пресных, чего уж там, приступов рукоприкладства бесноватый Хитклифф, коротко посовещавшись с внутренним вспыльчивым норовом и со своей буйной головушкой, сбежит из поместья на долгих два года. А Кэтрин выйдет замуж за нелюбимого, но очень надёжного и респектабельного, социально значимого молодого джентльмена, практически эсквайра. Вернувшись, герой Файнса скоропостижно обнаружит все перечисленные и крайне ему неприятные нововведения, а действие дальнейшее рассказываемой истории неумолимо и срочнейшим порядком провалится в психологическую и морально-эмоциональную преисподнюю ревности, мести, порока и членовредительства для всех равно невольных и заинтересованных фигурантов…

…«Грозовой перевал» 1992-ого года выпуска и совсем уж неизвестного режиссёра — некоего Питера Козмински — сотворился в одинаковой степени отталкивающим и великолепным. А Хитклифф актёра Райфа Файнза перенёс готическое в книжном оригинале действо в некое умозрительное измерение древнегреческого эпоса и античных героев «Одиссеи» и «Иллиады». Нет, не тех сладкоголосых и промелированных глянцеватых голливудских сверхлюдей из комиксов, ни в коем разе. Но свирепых и решительных троянцев, иттакийцев, спартанцев и марафонцев. Таких, каковые при необходимости сажали побеждённых в бою недругов на кол, а в пылу сражения выдавливали дёргающимся в агонии супостатам глазные яблоки. Представляя в пылающем адреналиновом жаре не визжащих и корчащихся от боли врагов, а спелые и округлые, гхм, яблоки красавицы Геспериды, да и вообще — заслуженный отдых в зеленящихся оливковыми саженцами олимпийских долинах. Хитклифф образца 92-ого с лёгкостью мог бы сменить английские лохмотья на эллинскую тунику, отрастить курчавые космы Брэда Питта из «Трои» и вести ощетинившихся копьями и щитами полуголых спартанцев Фрэнка Миллера в неравный бой супротив полчищ зловредных персов подобно легендарному древнегреческому царю Леониду…

…и вот тут зрителя, особенно — мужского пола, постигает самое главное изумление. Фактурный эллин, исключая пару-тройку коротких рукопашно-наставленческих раскадровок, оборачивается влюблённым, следующим за своим неизбывным, глубоко запрятанным и видным лишь Ей одной чувством, сквозь все ужасы ада. Он умоляет умирающую Кэтрин после смерти прислать на землю свой призрак, потому как даже и представить жизнь без неё себе попросту не в состоянии. Хитклифф, находясь в исступлённом бесконечными годами посмертной разлуки отчаянии, раскапывает могилу возлюбленной, ломает крышку гроба и изрекает душераздирающее: «…мне необходимо было увидеть Её лицо. Она ничуть не изменилась…». Суеверный ужас окружающих, наблюдающий за подобной пронзительной и демонической страстью, ему не понятен и чужд, ведь Кэтрин для него — Одна, навсегда и навечно живая, милая, желанная и прекрасная. После погребения любимой он словно живёт наоборот, не умирая, но двигаясь навстречу самому Времени. Исполняя сознательный акт ещё одного своего появления на свет. Собирая всю волю и все силы для финального метафизического ритуала не просто единения с мёртвой возлюбленной, но некоего перерождения. Именно поэтому, надо полагать, встреча умирающего Хитклиффа происходит в ленте не с половозрелой Жюльет Бинош, а с молоденькой и невинной девочкой, сыгравшей Кэтрин-подростка…

…«Грозовой перевал» Козмински, если тавтологически повторяться в определениях, получился странным и запоминающимся кинматографическим действом. Это экранная визуализированная и словно высеченная масляными красками по шероховатому камню графства Йоркшир поэма о загадочной, испепеляющей и прекрасной любви. О чувстве, с которым Хитклифф и Кэтрин не способны были доподлинно совладать. И это взаимное чувственное пламя, как извергающийся земными недрами раскалённый вулканический пожар и ледяное крошево ревущей иссиня-снежной лавины, разрушило их, оттолкнуло друг от друга, соединило вновь, убило и сделало свободными от бытия, жизни и смерти. Оставив лишь взаимную и бесконечную любовь. История эта неизбывно красивая и кошмарно трагичная. Именно такая, тем не менее, которую лично для себя жаждала бы испытать, наверное, каждая, хоть раз в жизни по-настоящему любившая женщина. Да и многие мужчины, в тайне естественно, не на показ, очень были бы не прочь дотла сгореть именно от подобного вихря чувств…

…культурная порнография и историческая редукция…

…лента «Чтец» британского режиссёра Стивена Долдри по книге с тем же названием немецкого писателя-юриста Бернхарда Шлинка — это, в сущности, три картины под одной общей обложкой. Предельно связанные центральной линией повествования, но всё же очень разные. Нарратив пространственно не выходя за пределы Западной (…оккупированной союзниками, а не Советским союзом…) Германии, во временных рамках простирается на почти без малого сорок лет: с 1958-ого по 1990-ый…

…в первой части этого кинематографического триптиха есть пятнадцатилетний немец Михаэль Берг. Который абсолютно случайно знакомится с тридцатишестилетней немкой Ханной Шмиц. Между ними совершенно стихийно возникает бурный, насколько это вообще бывает у немцев, роман. Неграмотная Ханна, выяснив, что Михаэль обучен магическому искусству складывания знаков алфавита в словеса, вносит в любовные игры элемент чтения ухажёром книг вслух…

…во второй импровизированной главе Михаэлю уже 23. Он студент (…хотя, скорее, наверное, аспирант. Достоверных сведений в ленте по этому поводу нет…) юридического факультета. В качестве практико-семинарского эксперимента его курирующий преподаватель приводит вверенных студиозусов на показательный процесс по делу об обвинении надсмотрщиц небольшого, «дочернего» немецкого концентрационного лагеря. Из котрого после определённых процедур сортировки пленных отправляли уже в мрачно известный Аушвиц. В ходе первого же заседания на скамье подсудимых Михаэль с ужасом узнаёт свою любовь и страсть восьмилетней давности — Ханну Берг. И вот здесь режиссёр показывает первый, достойный циничной сатиры но не фильма-оправдания и тем более — покаяния, трюк. Линия обвинения строится на доказательстве факта умышленного бездействия надсмотрщиц (…сами себя они, конечно же, называют более толерантно — «охранницами»…), повлекшего за собой смерть трёх сотен заключённых женского пола. В результате авиаудара войск союзников в здании церкви, где и прятались погибшие еврейские пленницы, начался пожар. Надсмотрщицы, придерживаясь буквы устава и с целью недопущения возможности побега, пленниц не выпустили. И те, как нетрудно догадаться, сгорели заживо. Но особой остроты авторскому сюжетному твисту добавляет основное доказательство вины «охранниц». Это — рукописный рапорт. Каковой, согласно показаний прочих фигурантов дела, составлен неграмотной Ханной. Присутствующий в ходе разбирательств Михаэль прекрасно понимает, что если его давешняя зазноба самостоятельно не могла прочесть ни единой книжной строки, то и с цельным листом рапорта совладать не могла в принципе. Несмотря на предельно тёплые чувства, он малодушничает и на дачу показаний в защиту бывшей любовницы не решается. Ханне по итогам рассмотрения присуждают пожизненное. Всем прочим надсмотрщицам от коллегии судебных заседателей достаются относительно небольшие сроки тюремного заключения…

…в заключительной части, спустя ещё десять лет и после развода с женой, Михаэль, испытывает жгучее чувство вины перед Ханной. Постепенно и безостановочно он начитывает на магнитофонную плёнку лучшие образцы классики мировой литературы и высылает их ценными бандеролями прямо в тюремную камеру…

…история тут и банально простая, и зверски сложная скопом. Способ переключения сюжетно-временных регистров может показаться нелепой прихотью. Но на самом деле — он здесь единственно верный. В «Чтеце» вообще всё — парадокс и провокация. Непонятно, как такое сняли в Америке на штатовских студиях и бюджетах. Основные роли, правда, сыграны двумя подданными британской короны — Кейт Уинслет и Райфом Файнсом. Ну, и ещё молодой германец Дэвид Кросс играет юного Михаэля…

…основной и глобальный, казалось бы, посыл ленты — осуждение зверств фашистского режима в целом и наказание, собственно, виновных персонально. Вот только Ханна Шмиц предстаёт пред зрительские осуждающие очи очень простой и едва ли не примитивной. Чувственной, очень чувствительной, но обделённой чувствами как мало кто. И оказывается она в сущности не злодейкой, а жертвой закона и права. Которые всегда, к сожалению, в реальной жизни оказываются выше большинства норм морали…

…в «Чтеце» нет ни одной визуальной сцены, за которые Ханну можно возненавидеть или хотя бы осудить. Совращение малолетнего? Бросьте! В уголовной практике исчезающе мал процент подтверждённых фактов сексуального насилия взрослых девушек над молодыми, физически здоровыми парнями. Также отсутствуют не только раскадровка с горящими заживо заключёнными, но и устные показания обвиняемых с достоверными рассказами об этих событиях. Когда председательствующий судья задаёт вопросы о том, понимала ли Ханна, что вместо завода «Siemens», её приглашают служить в отряды охраны войск СС, она и правда не понимает сути вопроса. Ведь жалование же предложили побольше? И так везде. Вопрос — понимали ли вы, что там, в Аушвице, куда отправятся отсортированные вами заключённые, их ждёт неминуемая смерть? Ответ — постоянно же подвозили новых, места для всех не хватало. Вопрос — почему не открыли ворота церкви и не выпустили горящих пленниц? Ответ — ну, мы же были охранницами, как мы могли их выпустить?..

…здесь гораздо проще начать испытывать негатив уже к противоположной стороне, любовнику Ханны — Михаэлю Бергу. Вот у кого были все, в том числе и интеллектуальные возможности поставить мораль выше закона. А свою любовь — выше себя. Не сказать, что он так уж и плох. Но своими мытарствами, соглашательством и боязливостью он разрушает всё вокруг себя. «Чтец» в этом смысле, скорее, не картина о Любви или Холокосте, нет. Эта странная, загадочная и очень человечная история, кажется, о том, как хорошие, отзывчивые и добрые мальчики вырастают в несчастных, трусливых и нерешительных мужчин…

…эксцентричный и неконформистский, карамельно-пряничный макет мироздания…

…время действия — период относительно мирного затишья и гражданского спокойствия между двумя мировыми войнами. Место — усреднённая, обобщённая, фантасмагорически сведённая воедино и по большей части вымышленная страна с умопомрачительным названием Зубровка. Оказавшаяся здесь воплощением всех одновременно государств умозрительной Восточной Европы. В самой Зубровке, впрочем, по дальнейшему просмотру, легко начнёт угадываться пара тройка периферийных провинций ныне распавшейся Австро-Венгерской империи. Если же обозначить локацию происшествий более конкретно, то это преимущественно вся без исключений территория мифического курортного отеля «Гранд Будапешт». Тоже, разумеется полностью измышлённого, с дислокацией в заснеженной гряде горнолыжных Альп. Количество действующих лиц и прочих приближённых к ним фигурантов едва вмещается на цельном книжном развороте, выпечатанном не особенно крупным типографским кеглем. Основная интрига, однако, довольно чётко прослеживается в лихой и сумасбродной детективной истории со старшим консьержем означенной гостиницы — месье Густавом Х. (…Рэйф Файнс…) и его доверенным коридорным — пареньком-индусом по имени Зеро Мустафа (…Тони Револори…) в главных ролях…

…«Отель «Гранд Будапешт» Уэсли Уэльса Андерсона — предельно сложносочинённая, инкрустированная гроздьями перфекционистских излишеств, реально действующая миниатюрная модель целой геохронологической эры. Здесь, при должном рассмотрении, оказывается заново перевыдуманная в мельчайших подробностях мистического гиперреализма, феерически ироничная реконструктивизация отдельно взятой Европы 30-ых годов ХХ-ого столетия. Принимая, конечно же, во внимание, что данная локально-панорамная реконструкция снабжена иллюзорными допущениями, места каковым в объективной исторической реальности никогда бы не случилось. И именно поэтому настоящий до рези в глазах, умышленно карикатурный микрокосм «Отеля…» пластически незримо и тектонически безвозвратно обволакивает всякого соприкоснувшегося. Решительно отметая всевозможные и разнообразные поползновения касательно разрыва любовно выстроенной амплификации взаимопроникновения меж сверхъестественно инспирированным зрителем и авторским визионерским вымыслом до самого что ни на есть здешнего финально-заключительного перечня задействованного персонала и приглашённых личностей…

…на экране, тем временем, творится непоправимое, роскошно-поразительное, сказочное действо. С каждым новым и всяким воспоследующим кадром «Отель…» лишь усиливает своё поистине гипнотическое воздействие. Фигурально и намеренно раз за разом взрывая зрительские рецепторы восприятия косвенной подачей нарративно-повествовательной хронометрики в какой-то не вполне вменяемой для рядового кинематографа третьей степени. Линии рассказчиков, которых не так-то, в общем и много — всего четверо, обёрнуты одна в другую и нанизаны на несколько хронологических уровней. Первая надстройка: девчушка-поклонница из аморфно-условного настоящего времени возлагает подношение к монументу очевидно усопшего уже обожаемого писателя, обозначенного по-кафкиански бестрепетно и деперсонифицированно Автором (…Том Уилкинсон…). Тут же, сквозь темпорально-пространственную перемычку литератор оживает и принимается из своего 1985-ого пристально надиктовывая текст на камеру вспоминать сонные и ритмически убаюкивающие события одного повествовательного ужина на двоих в 1968-ом вместе с состарившимся бывшим коридорным Зеро Мустафой (…Мюррей Абрахам…) и моложавым ещё пока Автором (…Джуд Лоу…). В ходе которого первый и поведает второму о чрезвычайных и авантюрных приключениях его юности лично и полулегендарного старшего консьержа, неотразимого месье Густава Х., рассказывающего уже ту самую, великолепно плутовскую и макабрически абсурдную историю времён беспрецедентного расцвета и сияющего величия отеля под названием «Гранд Будапешт»…

…экранный «Отель «Гранд Будапешт» непреклонно гениален в своей очаровательно саркастической дидактике, неповторим в трогательно несообразной театральной диалектике и уникален в милом тенденциозно аполитичном умосложении. Его творец — месьё Уэс Андерсон — на протяжении всех ста минут хронометража озорничает, расставляя пред зрителем эстетические, художественные ориентиры, беззаботно поигрывая смещёнными центрами восприятия времени. И по осмыслении его лента — внезапность осознания того, что на самом деле жить в нынешнем постиндустриально-информационном веке революционно-фанстастических скоростей, в реальности после конца всего романтизма и авантюризма в истории, в мире, распавшемся на элементы, сочления и кусочки неподходящих друг к другу фрагментов мозаики — попросту до меланхолии грустно. А ностальгия по тому былому, где всегда на горизонте событий присутствовало и ощущалось овеянное грядущее, устойчиво требует ещё одного повторения прошлого столетия. Ведь теперь каждый зритель безупречного «Отеля…» в тайне знает — скоротечный и стремительный двадцатый век не закончился фейерверком «миллениума». Он просто ненадолго воспользовался образовавшейся в складках тысячелетий передышкой, перед своим очередным, новым витком…