Цитаты DARKLY — стр. 3

Lyova Soloveichik: А я ещё вчера почувствовал: не то что-то. Чисто, аккуратно — всё не по-нашему! И ностальгия…

Lyova Soloveichik: Я, конечно, как генерал, тосты говорить не умею… Я скажу проще. Ну, прощай, здоровье! *выпивает залпом огромный бокал водки* Себе-то накапай!

Huntsman Kuzmich: Я не враг своему здоровью, культурно отдыхать умею.

Huntsman Kuzmich: На Руси, слава богу, дураков лет на сто припасено.

Титаренко: Кто сказал, что надо бросить песни на войне?

Иван Фёдорович: После боя сердце просит музыки вдвойне!

Титаренко: От винта!

Скворцов: Ребята! Будем жить!

Кузнечик: И в тот же миг влюблённое созданье, включив форсаж, умчалось на свиданье.

Титаренко: Макарыч, принимай аппарат! Во, махнул не глядя. Извини, танка не было.

Кузнечик: Ромео из Ташкента загрустил — Джульетта в кукурузнике умчалась…

Ромео: Товарищ лейтенант, перестань пошлить.

Кузнечик: Тебя я понял, умолкаю, не то по шее получу и подвиг свой не совершу.

Титаренко: Видал? Летать не умеют, стрелять тоже пока не умеют. Но орлы!

Маша: Здрасьте, мальчики!

Кузнечик: Здрасьте… девочки…

Титаренко: Макарыч, в ставке Гитлера ходят упорные слухи, что некоторых советских соколов некоторые несознательные механики перед боевым вылетом крестят.

Макарыч: В ставке Гитлера все малахольные.

Титаренко: От полётов отстранить. Ста грамм не давать. Назначить дежурным — вечным дежурным! — по аэродрому! Кузнечик!

Титаренко: Пилотом можешь ты не быть, летать научим всё равно. Но… музыкантом быть обязан!

Иван: Ещё каюсь в доброте неизреченной. В отсутствии стяжательства. В самопожертвовании, во всепрощении и мудрости.

Настоятель: Чего?

Иван: Мудрость. Состояние ума такое. Специ­фи­че­­с­кое. Испытывал, владыка?

Настоятель: Нет. Бог миловал.

Иван: А у меня постоянно. Сижу, бывало, у окна, смотрю на близлежащую жизнь и чувствую: мудрею. И поделать с собой ничего не могу. Мудрею, и всё тут!

Настоятель: Порок тяжкий.

Иван: И я об этом. Отпустишь грехи, владыка?

Шарик: Потаскуха была моя бабушка, царствие ей небесное, старушке.

Шариков: Бить будете, папаша?

Профессор Преображенский: Тьфу, идиот!

Профессор Преображенский: Что Вам надо?

Бабуля: Со Пскова я, странница. Пришла собачку говорящую посмотреть.

Шариков: Да что вы всё: то не плевать, то не кури, туда не ходи. Чисто, как в трамвае... Чего вы мне жить не даёте?

Шариков: Что-то Вы меня больно утесняете, папаша!

Профессор Преображенский: Что? Какой я Вам папаша?!

Профессор Преображенский: …А если Вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет — не говорите за обедом о большевизме и медицине. И — Боже Вас сохрани — не читайте до обеда советских газет.

Доктор Борменталь: Гм… Да ведь других нет!

Профессор Преображенский: Вот никаких и не читайте.

Вяземская: Я понимаю Вашу иронию, профессор. Мы сейчас уйдём! Но я, как заведующий культотделом нашего дома..

Профессор Преображенский: Заведующая.

Вяземская: Заведующая… предлагаю вам взять несколько журналов — в пользу детей Германии! По полтиннику штука!

Профессор Преображенский: Нет, не возьму.

Вяземская: Но почему Вы отказываетесь?

Профессор Преображенский: Не хочу.

Вяземская: Вы не сочувствуете детям Германии?

Профессор Преображенский: Сочувствую.

Вяземская: А, полтинника жалко?!

Профессор Преображенский: Нет.

Вяземская: Так почему же?

Профессор Преображенский: Не хочу.

Швондер: Мы к вам, профессор, и вот по какому делу...

Шариков: В очередь, сукины дети, в очередь!

Волк: Бог в помощь.