Отзывы на фильмы Алексея Серебрякова без оценки

…трагикомический процесс…

…операторская камера неспешной сменой кадров конструирует из пасторалей приморской физико-географической натуры кинопейзажи ювенильной, практически, невинности и неизбывной, хтонической мощи. В фоновом режиме во всём своём безрадостном всесилии перекатываются звуковые палитры американца Филипа Гласса. По безлюдной дороге общего назначения, судорожно подпрыгивая, перемещается многовозрастный, раздолбаный джип главгероя модели «террано» с отвинченными подголовниками…

…первый трюк звягинцевского «Левиафана» — фальшивая статика. Несмотря на деланный, показушный застой, здесь всё живёт и двигается. Прямо как в том самом стоячем поначалу кадре, где герой Алексея Серебрякова встречает на перроне приезжего столичного друга, сыгранного Владимиром Вдовиченко. После механической остановки, стрела пассажирского состава перемещается уже силами оператора, создавая обманчивый эффект продолжающегося движения. Весь «Левиафан» существует в этом гиперболизированном синтезе химически чистой метафоры извечной вселенской циркуляции вообще всего…

…вторая мысль обширней, но тоже отнюдь не стянута покровами. Левиафан, который не с заглавной и без кавычек-«ёлочек», в картине — это, конечно же, государство. Или — если более широко — сама государственность. С каковой главные герои в кафкианском, бесконечной бескомпромиссности процессе и сражаются. Без видимой и ощутимой надежды если и не на торжество победное, то хотя бы на избавление. В то время, естественно, которое не занято у них употреблением внутрь внешнего горячительного и выплёскиванием внешне внутреннего эмоционального. Тут всё достаточно типично для традиционной русской безысходности от синематографа…

…но, в подобном негативно-ажитационном ракурсе, «Левиафан» неожиданно оказывается занятным фильмом-перевёртышем. Чернуха тут без чернухи, а страдания — без членовредительства. При всей заброшенности и деградации антропогенной части пейзажей, местные юрты и кишлаки смотрятся вполне себе обыденно. Даже, в некотором роде, уютно. Протокольный, ведомственный язык межличностного повествования с героями, чаяниями, метаниями и народными гуляньями от восходов до закатов нивелируется чудовищной жизнеутверждающей силы работой съёмочной группы. С радостной доброты цветопередачей и прозрачной свежести светофильтрами. От чего все канонические державоустроительные сентенции из философичного Томаса Гоббса претворяются памфлетами уровня «взятка-водка» от, простите, шансоньирующего Сергея Шнурова. Гнетущей атмосферы, завсегда присутствующей в подобном кинотворчестве, нет практически в принципе…

…и это, к величайшему, творение Звягинцева отнюдь не портит, добавляя пресному назидательному тону яркого колорита всамделишного бытия. Пробуждая к существованию такие, например, моменты, когда отражение лампочки в стекле рамки черно-белой ретро-фотографии Заречья 1929-го, оборачивается и не лампочкой даже, а самым настоящим тёплым и нежным солнечным шариком. Заложенная творцами «Левиафана» негативная энергия распыляется, распадается и расслаивается под воздействием состоявшегося киноволшебства. Нарушить каковое не могут ни образы разговляющихся сорокаградусной, прости господи, доминантных попов, ни окосевших от сорокаградусной же каждодневной подготовки к выборам авторитетов-градоначальников, ни нечёсаные, на блатняке исключительно пьющие адвокаты-ведэвешники, ни безостановочно кривляющиеся под бандитов-гопников оперативники. Не в силах побороть это впечатление даже и немотивированной, суицидальной недосказанности, скомканная, в общем-то, развязка…

…по итогу, со второй половины хронометража картина Звягинцева начинает вести себя как определение флирта по Левинсону: не знает чего хочет от зрителя, но всячески этого добивается. Главное же достоинство в свете подобной разобщённой дихотомии подходов вот в чём. «Левиафан» не ставит ни главных, ни второстепенных вопросов. И, казалось бы, таковое — несомненный минус. Но, при том при всём, фильм не даёт никаких ответов. И вот это уже — неоспоримый плюс…

…сосредоточенное осмысление бессмысленности исступлённого кровопролития…

…под самый занавес завершения в восемьдесят восьмом году советской Афганской кампании шестеро крайне молодых солдат попадают в девятую роту триста сорок пятого отдельного гвардейского парашютно-десантного полка Вооружённых сил СССР. Воспитанные и обученные буйно-контуженным прапорщиком-десантником Александром Дыгало (…Михаил Пореченков…) вчерашние подростки — красноярский блатной «Лютый» (…Артур Смольянинов…), преподаватель младших классов «Воробей» (…Алексей Чадов…), сибирский старшеклассник «Чугун» (…Иван Кокорин…), рядовые «Ряба» (…Михаил Евланов…) и «Стас» (…Артём Михалков…) вместе с интеллигентным художником-снайпером «Джокондой» (…Константин Крюков…) и приданным им для пущей кинотеатральной уверенности колоритным и запоминающимся с первых кадров ротным прапором «Хохлом» (…Фёдор Бондарчук…) — два с половиной часа сугубо реального времени донельзя убедительно реконструируют на экране реально задокументированное и на самом деле имевшее место быть печально известное оборонительное сражение у афганской высоты 3234 в местной провинции Хост. В котором советский десант почти двенадцать часов без единой передышки до самой глубокой ночи успешно отражал атаки боевиков моджахедского диверсионно-истребительного отряда «Чёрные аисты», усиленного пакистанским спецназом элитного правительственного полка «Чинхатвал»…

…режиссёрский дебют Фёдора Бондарчука в 2005-ом был, очевидно, заранее обречён на успех. В ленте нет ничего лишнего. В нарративе не присутствует ни одной миниатюрной капли сомнений. Там — чужие. Здесь — свои. Притягательная сила чарующе простой сюжетообразующей идиомы о том, что если не ты — значит тебя, работает как всегда гладко, слитно и безотказно. Отсекая всяческие ненужные сантименты и сложносочинённую диалоговую патетику. «9-ая рота» — в лучшем из смыслов современное, «голливудизированное», так бы молвить, творение. Громкое, яркое, в меру злобное и по-настоящему захватывающе. Сила экранных эмоций и внутреннего сопереживания разливается здесь через край. Каждый «ротный» персонаж изображён широкими, мастерскими мазками режиссёрской кисти, и становиться максимально настоящим всего за несколько мгновений до своей гибели. Это отчётливая ретушь модернового кинематографа предельно прямого воздействия. Да и чего, казалось бы, ещё нужно и следовало бы ожидать от отечественного военного блокбастера стоимостью почти в десять миллионов долларов США…

…но здесь и кроется основной подвох бондарчуковской режиссуры. Несмотря на заставляющее механистически симпатизировать актёрским персоналиям начальное бинарное забавляющее морализаторство с разновекторными армейскими придумками и жаргонизмами от невинных крылатых фраз до фаллоимитаторов вылепленных из взрывоопасного пластида, «…Рота» — концентрированный, чистейший, адреналиновой закваски экстрим. На манер и в лучших традициях предшествовавших штатовских «спасений рядовых райанов» с «братьями по оружию» и воспоследовавших «падающих чёрных ястребов», «танковых бредпиттовских яростей» вкупе с «тайными воинами бенгази». И основной эффект таким образом достигается не зубодробительными натурными ракурсами, оторванными танковыми башнями или вывернутыми ударно-взрывной волной наизнанку телами. Впечатление присутствия показываемых событий по эту сторону экрана сотворяется простой, но мощной как выстрел морально-психологической инверсией. Когда, к примеру, смертельно раненый мямля и нытик «Воробей», подобно японскому самураю, взрывает вместе с собой добрых полдесятка пакистанских вооружённых до зубов спецназеров. А собранный и жёсткий «Чугун» нелепо и удивлённо гибнет в безлюдном кишлаке от рук малолетнего совсем ещё, но уже наученного убивать моджахеда…

…но в первую, наверное, очередь «9-ая рота» — удивительного наполнения коллективный и предельно дотошно выстроенный экранный портрет всех участников Афганской войны. Здесь для достижения подобного у Бондарчука как бы невзначай в нужных местах и в должное время срабатывает множество нарративно-сценарных приёмов. В том числе и не в последнюю значимость на это работает практически полное отсутствие реальных имён у персонажей. В кадре и в диалоговом ритме звучат чуть ли не сплошь только односложные позывные. Тщательно дозированы и умело перемешаны этнические национальности и социальные архетипы. А кроме того мощное воздействие оказывает максимально размытый, расфокусированный и деперсонализированный образ врага. Моджахеды в подпространстве ленты влезают в экран и исчезают из него десятками и едва ли не сотнями. И все они в противовес и на экзистенциальном контрасте с советскими десантниками безмолвны, безлики и абсолютно не запоминаемы…

…лента Бондарчука вышла именно такой, какой и должна была случиться — дорогим и зрелищным военным боевиком с вдумчивой и серьёзной естественной глубиной символизации. Способной, допустим, банально впечатлить, развлечь и огорошить степенью кинематографического гиперреализма. Но вместе с тем — сработать на сугубо личностном эмоциональном порыве, пронзительно вырисовывая жизненную правду о неприятных и откровенно страшных примерах человеческого бытия и всамделишных, буквально за душу берущих актах воодушевляющего героизма…

…хроники бытового постапокалипсиса…

…выросший в воспитательном учреждении для детей, лишившихся родителей или оставшихся без их попечения, двадцатисемилетний Виктор, известный так же под кличкой «Чеснок» (…Евгений Ткачук…) сожительствует с совершенно точно нелюбимой женой, скорее нелюбимым малолетним отроком и уж определённо ненавистной матерью супруги. Он тянет смену за сменой на местечковой мануфактуре, безобразничает в кабаках и мечтает ссудить денег в банке на собственное жильё. Дабы уйти самому и забрать к себе молодую любовницу. Взамен сладких грёз ему предстоит самое необычное доселе в его короткой и не очень счастливой жизни приключение. Внезапно обнаружившийся его отец Алексей, так же фигурирующий по учётам под прозвищем «Штырь» (…Алексей Серебряков…), оказывается единовременно калекой-колясочником и собственником роскошной, по меркам Чеснока, недвижимости. Дело остаётся за малым — сопроводить родителя в казённую богадельню, выправить необходимые бумаги и пользоваться уже импровизированным семейным гнездилищем на правах полного наследования. Виктор, прикинув варианты и наскоро придя к несложному решению вековечной нравственной дилеммы отцов и детей, упаковывает свеженайденного папу в четырёхколёсное автомобилеобразное ведро с гайками и болтами и отправляется в путь-дорогу...

…дальнейшее выглядит и смотрится как растянутая во времени склейка клипов кровожадно-гениального визионера Ильи Викторовича Найшуллера и срамно-очаровательного ВИА «Ленинград». Режиссёр Александр Хант в уголовном стиле Квентина, практически, Тарантино и в кислотных цветах Вонга, считай что, Карвая расчерчивает гротескную, непомерную и фантазийно преувеличенную реальность. Коль уж попойка — значит до нанесения тяжких телесных повреждений цельной группе лиц по предварительному сговору и с корыстными мотивами. Если бандитствующие жители горных регионов Закавказья — непременно за рулём беспросветно тонированной ВАЗовской «девятки» с вульгарно заниженной посадкой кузова. А уж если видная девица — то решительно и наверняка в леопардовых колготах и с наколкой единорога на правой, гхм, груди…

…пользуясь фабулой дорожного приключения, в каковую можно поместить вообще любое кинематографическое наполнение, Хант снял не социальную драму личных взаимоотношений. Как бы это не казалось на первый взгляд. В драме герои почти всегда должны остаться у некоего метафорического разбитого корыта. Здесь же Виктор Алексеевич Чеснок возвращается к началу начал любого жизненного выбора — на распутье, будто герой народно-творческих сказок и былин. Дальнейшее всё будет обусловлено единственно его личным выбором. Либо, проторённая отцом-рецидивистом классическая формула бандитского романтизма: «…украл, выпил — в тюрьму…», либо… Выбор, в принципе есть всегда. Как и право им воспользоваться. Или же не воспользоваться. Каждый, в любом случае, должен решать это для себя. В том и мораль…