Nakamura, Kaori. Отзывы на фильмы c положительными оценками

Отличная экранизация, очень близкая к тексту пьесы. Очень жалею, что прочитала пьесу непосредственно перед просмотром, потому что по сути за сюжетом следить было уже очень не интересно. Не повторяйте моих ошибок!)

Неожиданно понравился подбор актеров, удивилась, встретив знакомые лица. Слава богу на роль симпатичных девушек взяты действительно симпатичные девушки. Абсолютно все актеры сыграли очень достойно. Очень забавная Елена получилась. Но больше всего мне нравилось наблюдать за Обероном и Паком. Немного по другому представляла себе Мотка, но быстро свыклась.

Минусов никаких, пожалуй, назвать не могу. Я не люблю стихи и иногда меня посещала мысль, что было бы здорово посмотреть это все без стихов с малоизвестными историческими отсылками. В пьесе меня удивляло, что люди постоянно ложатся спать, буквально каждые несколько минут. А в фильме очень удивило, что люди раздеваются, чтобы поспать в лесу, некоторые даже целиком! Собственно прохладно, муравьи кругом, дикие звери (придется голышом улепетывать), а учитывая людность и камерность леса (ибо люди постоянно сталкиваются друг с другом), то как бы и стеснительно. Еще не понравилась сцена в грязи. Но видимо эти раздевашки обусловленны симпатичностью актрис.

Еще поняла, почему индийский мальчик был зеленым? И почему он так сильно нужен был в пажи Оберону, что тот готов свою жену был подложить под любого урода? Буду благодарна за разъяснения.

Фильм рекомендую с большим промежутком после прочтения пьесы)

Так называемое «французское эпатажное кино», к основным представителям которого можно в первую очередь причислить Жан-Клода Бриссо, позднюю Катрин Брейя да полукровку Гаспара Ноэ(его в особенности), примкнувших к нему вскорости Жана Кунена и Жан-Луи Коста, а также представителей «новой волны», но уже во французском хорроре — творческие тандемы Катте-Форзани, Бустилло-Мори, Ажа-Халфун, Делепин-Керверн, а также Бельво-Понзель, если конкретиризированно брать отсчет с картины «Человек кусает собаку», появившееся на исходе 90-х годов прошлого века в ознаменование и в качестве констатации очередных смутных времен и экстатических перемен во французском обществе, пережившем сытость восьмидесятнического периода и новый приход буржуазии на фоне медленно разрушающихся социополитических институтов, по сути стало ответом уже современников ушедшей в историю «новой волне» Годара, Трюффо и прочих. Новые французские эпатажники, в течение более чем десятилетия выпустившие ряд весьма нетривиальных киноработ, призваны были расширить рамки привычного, закосневшего в консервативности киноязыка, переизобрести кино как таковое, еще больше извратив постмодернистские реалии, но на поверку в большинстве своих кинематографических образцов Бриссо и Ко раздвигали ноги, расширяли клитора, расчленяли детишек, восхваляли кадаврические культы или совокуплялись с трупами. Не метафорически, естественно, а вполне прямолинейно, искренне считая, что шок — это по-нашему. Преуспевший более всех на сим поприще Гаспар Ноэ, перманентно стремившийся даже к антикинематографичности в своих картинах, начиная от дебютной «Падали» и завершая скандальной «Необратимостью», относился к той распространенной категории анархистов-нигилистов-онанистов от мира режиссуры, кто чрезвычайно успешно создал в своей маргинальной киновселенной культ Антигероя, склонного к излишне максималистским, а потому чересчур предсказуемым моральным выводам, ставших центральными во всем творчестве Ноэ, как-от «Время разрушает все» или «Один против всех»(последнее и вовсе является формулой всего мировоззрения Ноэ). Тривиальность, собственно, драматических конфликтов Ноэ густо унавоживал чернушностью, упоением грязью и мерзостями, их нарочитой поэтизацией вплоть до 2009 года, когда достопочтенный режиссер выпустил свой самый главный и самый зрелый фильм — галлюциногенный трип «Вход в пустоту», в котором избыточность низменного не стала самоцелью, а голая изнасилованная идея о перерождении не утонула в реках крови и спермы, поскольку все в этой картине, начиная от сюжета — сугубо номинального, между тем — и завершая изысканным изобразительным рядом, в котором яркий кислотный рисунок монтажа рифмуется с темами Стенли Кубрика и Ричарда Керна, цельно и неразрывно.

Воспевая умирание, сладостный бред наркоманской дремы вкупе с прохождением центрального героя картины через шесть лок, буддистское перерождение по заветам Рэймонда Муди и «Бардо Тодола», Тибетской Книги Мертвых, цитируемой в фильме порой даже слишком навязчиво, тем не менее, Ноэ лукавит, будто упрощая весь нарратив до привычных односложных фраз. В «Необратимости» клуб «Прямая кишка» был лишь преддверием Ада, он был начертан резко и быстро, показывая иную реальность, иную форму мучительного бытия мельком; во «Входе в пустоту», где ночной клуб «Пустота» синонимизирует аналогичному клубу из «Необратимости», Ноэ уже предлагает на молекулярном и бессознательном уровне погрузиться в Ад, при этом подразумевая не только философию Бардо Тодола, но и философию пустоты Нисидо Китаро, говорящей о невоплощенности человеческого Я, о бытие и небытие, которые тождественны между собой, об этом вселенском Sein и Nichtsein, ведущем к самопробуждению через кошмарное осознание реальности.
Собственно, именно последнее — небытие по ту сторону жизни и бытие, то есть сама жизнь Оскара и Линды, напоминающая бесконечный кошмар, или сон в еще более ужасающем сне лавкрафтианских Древних — царствует в картине ощутимее всего. Поэтика низменного, пропитанная смрадом изысканий Жана Жене, Пелевина(его по касательной, но все же схожие мотивы проглядываются), Рю Мураками и Онироку Дана, Брета Истона Эллиса и Ирвина Уэлша — трип в вагинальные глубины с последующей эякуляцией синонимизирует и в то же время иронизирует над «Грязью», тогда как отсылкам к их наиболее значительным произведениям «Вход в пустоту» даже перенасыщен; грязный реализм парадоксально соседствует с сугубо философической послесмертной тропой Оскара и к самому себе, к новому осознанию и воплощению, и к той всеобъемлющей материнской груди этого Nichtsein, Пустоты, почти что Шуньяты, исходя из которой все и все условны и в которой герою суждено раствориться, стать частью экзистенциального пространства, отрешившись от любой прозы, связывающей его с самой жизнью, которая, по Ноэ, вторична и слишком мучительна, чтобы держаться за нее, бороться. Спасения от обреченности режиссер видит не в спасении души, не в исцелении от пороков, аддикций и демонов, этих асур, которые давно овладели Оскаром и Линдой в их земном воплощении, а в еще большем угнетении собственной плоти, в самоуничтожении, в боли и страданиях, которые в конце концов приведут к закономерности новых рождений. Путь к спасению лежит через вход в Пустоту, через невозможность этого спасения тривиальными способами, без Ада нельзя постичь ни Рай, ни Чистилище, но по Ноэ именно Ад и есть этим Раем. Вообще же, «Вход в пустоту» — фильм и политеистический по духу, и в мрачных инфернальных видениях, не говоря уже о финале, в гротесковом ключе переосмысливается и идея непорочного зачатия, и христианского самопожертвования.
Безусловно, ставить диагноз фильму вовсе не означает ставить диагноз всему обществу, в условиях которого он был создан, однако «Вход в Пустоту», искусно зарифмовывающий низменное с высоким, Жене с Китано, творя треугольник Эрос(подразумеваемый инцест) — Ничто(Nihil) — Танатос, греховность и святость, плоть и дух, придающий идее Сверхчеловека оттенки маргинальности, кажется самым философским и замысловатым фильмом Ноэ, тем образцом чистого, лишенного любой жанровой шелухи, кино, которое уже и не кино вовсе к финалу, но новая реальность, новый миф и мир о жизни, которой не было, но к которой все стремятся. За пределами сумеречной зоны, за пределами смерти, за пределами любви. За пределами иглы, с которой капает на пол окровавленный растопленный героин.

Данная эрканизация довольно необычна.

Во-первых, действие там перенесено из Афин в Древней Греции в Италию конца 19 века, вымышленный городок Монте-Афина. В начале фильма зритель читает на экране "хорошие новости" - турнюры выходят из моды, а велосипеды, наоборот, входят. И вот на этих велосипедах герои и поедут в зачарованный лес. При этом текст пьесы не изменен, а лишь местами сокращен, а также есть небольшие вставки – про уже упомянутые велосипеды, а также разговоры местных жителей на итальянском.

Во-вторых, сам зачарованный лес выглядит гротескно и с закосом под античность. Нифмы, фавны, медуза-горгона и прочие загадочные существа наполняют этот лес и испытывают священный трепет при виде попавшего к ним граммофона. Титания (Мишель Пфайфер) выглядит роскошно, хотя и не совсем непонятно из какой эпохи и сказки, а вот Оберон (Руперт Эверетт) и Пак (Стенли Туччи) похожи на утомленных вечным праздником римских патрициев, которые уже не знают, чем еще себя развлечь.

Но самое интересное заключается в том, как раскрыт образ Ника Основы. В этой экранизации он превращается из чересчур энергичного ремесленника в мечтателя, который всеми способами пытается вырваться из объятий обыденности. И то, что он попадает в результате в другие цепкие объятия, поражает его и заставляет задуматься о границе между мечтой и реальностью. Кевин Клайн великолепен в этой роли и заставляет воспринимать Основу как главного героя фильма. Постановка «Пирама и Фисбы» тоже представлена очень удачно: ремесленники получили дополнительную мотивацию в виде обещанной Тезеем награды и стараются изо всех сил, но не так легко добыть, когда нужно, и актерское мастерство, и лунный свет.

Кроме того, саундтрек завораживает итальянским оперным пением и музыкой Мендельсона, написанной им именно для этой пьесы Шекспира в 1842 году и включающей знаменитый свадебный марш. Да и снят фильм в Италии – в прекрасной Тоскане – по крайней мере, улицы города, сады, усадьбы и виды. Волшебный лес, к сожалению, - синтетическое творение киностудии. Вот только не знаю, где нашли болото, боями в котором оборачиваются разборки четырех влюбленных, - в Тоскане или сами замесили из подручных средств. Ибо какой же волшебный лес без болота?