Noonan, Tom. Отзывы на фильмы

Не устаю удивляться насколько ценным для меня оказывается вклад рецензий Гладильщикова в понимание фильма.

Судите сами.
Этот фильм я мучала 3 дня. Первые полтора часа вымотали мне нервы, потому что я не могла отнести фильм ни к одному из напрашивающихся жанров. Вроде бы криминальный боевик. Но мало динамики и много личной жизни персонажей, нудных и лишних для боевика сцен. Но если это социальная драма, то почему основная сюжетная линия отводится разработке и проворачиванию криминальных делишек? Непонятно. Я откровенно скучала и злилась режиссера на невнятность происходящего. Ровно полтора часа.

Перелом в истории произошел в тот момент, когда два главных героя - бандит и полицейский, пытающийся его поймать, по-простому зашли в кафешку выпить кофе. Одна эта сцена уже искупила все мои муки и страдания, что были до этого момента. Два таких похожих человека, оказавшихся по разные стороны баррикад. Понимающих друг другу как никто. Но последовательных в своих действиях. А это значит, что Схватка неизбежна.

Гладильщиков пишет о том, что это фильм о мужчинах и для мужчин. Аналог женских ромкомов. Я склонна с ним согласиться, хотя мне фильм с определенного момента также стал доставлять удовольствие, от последних кадров, так и вовсе было невозможно оторваться. "Схватка" подкупает своей жизненной реалистичностью. Талантливый полицейский был трижды женат, и уже третья жена обвиняет его в бесчувственности и предпочтении работы семье. Не менее талантливый преступник, помесь Мориарти с Робин Гудом, на самом деле невообразимо одинок, а у его друга и протеже проблемы с женой, которую он любит, но которая недовольна их совместной жизнью. А ведь на кону будущее их маленького ребенка.

Здесь дело вовсе не в том, что есть правые и виноватые. Нет. У всех героев есть своя жизнь, проблемы, некая безысходность бытия, которая ежедневно выматывает, выжимает из тебя жизненные соки. Серые будни, от которых не убежать.

И тоскливее всего то, что в результате суждено погибнуть тому, кто вроде бы нашел выход из этой безысходности, но проверить ему это не придется.

ИТОГО: Совсем не женский фильм, но от того только более интересный и психологически глубокий. Мне не жалко потраченных 3 часов времени.

Создатели «Ада на колёсах» не просто рассказали историю о строительстве первой трансконтинентальной железной дороги, они предложили зрителю окунуться в удивительно правдоподобный и страшный мир беззакония, насилия и тяжёлого труда, где человеческая жизнь имеет весьма условную цену. Бандиты, проститутки, пьяницы, освобождённые рабы, индейцы, китайцы, мормоны… кого здесь только нет. Мужчины, с рычанием дерущиеся в грязи, отчаянные и отчаявшиеся женщины, бессовестные дельцы и политики… Фоном для всего этого служат две диаметрально противоположные декорации — «адские» машины железной дороги и величавая природа Северной Америки, которую пытаются покорить убийцы и смельчаки…
Меня в наибольшей степени заинтересовала система образов. Многие называют Каллена Бохэннэна «типичным героем вестерна», но я полагаю, что если принимать во внимание классическую раскладку данного жанра и рассматривать основных персонажей, а не второстепенных, то окажется, что «типичных» героев как таковых здесь нет. Во многом этому, конечно же, способствует хронометраж. Сериал позволяет показать последовательную эволюцию героя, в процессе которой могут выявиться черты, характерные как для «хорошего», так и для «плохого» парня. Вот почему герой сериального проекта нередко более многогранен, чем герой фильма. Именно поэтому в главном персонаже «Ада на колёсах», несмотря на всю его кажущуюся типичность и характерную мотивацию, присутствуют качества, вызывающее как восхищение, так и осуждение.
Очень хороши женские образы сериала — все вместе и каждый по отдельности. Их взаимодействие с суровым мужским миром зачастую приводит к весьма печальным последствиям — от бесчестья до смерти. Эти женщины не могут позволить себе слабость, потому что преобладающее большинство мужчин для них — не защитники, а источник угрозы. Выражаясь фигурально, из всех, кого «перемололи» безжалостные колёса железнодорожного прогресса, дамы вызывают наибольшее сочувствие.
Непременно хочу отдать дань уважения Кристоферу Хейердалу, играющему Шведа. Только после просмотра «Hell on Wheels» я в полной мере осознала, насколько мощным талантом обладает этот человек. Блистательно исполненная роль, превосходно созданный (я бы даже сказала — прожитый) образ, в котором зловещий магнетизм переплетается с пугающим безумием. Тысячу раз спасибо.
В целом — действительно качественная и достойная восхищения работа. С нетерпением жду пятого сезона, жаль, что он будет последним.

Второй Кауфман за декабрь. Первый мною просмотренный его фильм ( Думаю, как всё закончить, 2020) дался нелегко, он не вылазил из головы, не давал переключиться на другое кино.
Но этот...! Просто нет слов, какой тяжёлый осадок он оставляет за собой. Такое кино смотреть больно. Такое кино смотреть сложно. Потому что главным героем фильма является не человек, а болезнь, психическая. Не могу избавиться от ощущения словно прикоснулась к чему-то болезненному,от чего хочется быстрее и быстрее отряхнуться и убежать, но кажется,что от прикосновения нельзя отмыться да и мысль о том, что болезнь заразная, не даёт покоя...
Кино не для всех, сложное, многогранное, сумасшедшее, депрессивное, давящее, поглощающее. Никому не посоветую. Но оставлю этот очерк о нем здесь, чтобы потом не говорили, что не читали о фильме перед просмотром. А я пока настрою себя на третьего Кауфмана, Быть Джоном Малковичем. А когда-нибудь обязательно пересмотрю "Нью-Йорк, Нью-Йорк".

СИНДРОМ КАУФМАНА. «СИНЕКДОХА, НЬЮ-ЙОРК». Ирина Кушнарева, ИК, 04'2009
Некоторые экранизируют книги. Или комиксы. Чарли Кауфман в своем режиссерском дебюте «Синекдоха, Нью-Йорк» экранизировал синдром, психическую болезнь, названную — в честь открывшего ее врача — «синдромом Котара». Именно такую фамилию носит главный герой фильма, театральный режиссер и депрессивный ипохондрик Кейден. Человеку с синдромом Котара кажется, что он гниет и его организм разрушается, что он уже потерял какие-то органы или даже кровь. Наконец, ему кажется, что он уже мертв. С самого начала фильма у Кейдена целый набор симптомов. Скользя как по метонимической цепочке, его болезнь перемещается с одного органа на другой. То не расширяется зрачок и не вырабатывается слезная жидкость, то, наоборот, слюна. То вдруг случается эпилептический припадок, позднее сохраняющийся в виде тиков и судорог, с которыми Кейден Котар легко уживается. И зубы у него болят нетрадиционно, по принципу смещения — то пятерки, то шестерки. Котар даже не может как следует расслышать, к какому врачу ему идти, что и понятно, учитывая столь неустойчивое состояние его организма. Герой проецирует свои болезни на окружающих подобно тому, как, смотря телевизор, он видит во всех героях себя: будничное чувство без всякой эйфории. На совместном сеансе у семейного психотерапевта его жена Адель признается, что мечтала о том, чтобы Кейден умер и она смогла начать жизнь с чистого листа без чувства вины. Их четырехлетняя дочь разражается слезами, узнав, что у нее в организме, как в доме, тоже есть «трубы», по которым течет кровь:

«Я не хочу кровь!».

Как в «Алисе в стране чудес» нематериальные слова пересекаются с материальными телами и приносят этим телам физические страдания. «Есть психоз, это как у нашей мамы, а есть сикоз, ужасные прыщи на коже, как у меня», — объясняет Котар маленькой дочери на прогулке. По-английски звучит одинаково, возможно, поэтому у Кейдена Котара сикоз вызывает психоз или наоборот. Мать увезет маленькую дочку в Берлин, там ей покроют все тело татуировками из райских цветов — такой художественный проект. Но однажды цветы на коже начнут вянуть и скукоживаться, и девушка умрет, обронив увядший лепесток розы. А Кейден Котар будет тосковать по покинувшей его Адели, вторично женится на актрисе Клэр и будет весь фильм любить билетершу по имени Хейзел, живущую в горящем доме, то есть буквально рядом с тем огнем, который в конце концов ее убьет. Такова канва этого затейливого фильма, напоминающего лучшие страницы книги знаменитого врача-нейропсихолога Оливера Сакса «Человек, который принял свою жену за шляпу».

Фильм Кауфмана по стилистике чем-то напоминает кино Дэвида Линча. Не случайно, что снимал ленту Фредерик Элмес, работавший оператором на «Синем бархате», «Дюне» и «Диких сердцем». Но, возможно, у Кауфмана фильм получился мрачнее линчевских. Может быть, потому что у Линча все происходит в измерении, статус которого не определен, оно может оказаться и объективным, и субъективным. Это как посмотреть, границы размыты. У Кауфмана весь сюжет разворачивается внутри сознания героя, пораженного прогрессирующей болезнью.

Как если бы одного синдрома Котара было недостаточно, Кауфман добавляет еще одну болезнь, близкую к нему с точки зрения нейрологии, — синдром Капграса. В качестве подсказки эта фамилия помещена в список жильцов дома, который в одном из эпизодов читает Котар. Больные с синдромом Капграса испытывают трудности с идентификацией лиц, в частности, перестают узнавать близких, у них развивается иллюзия, что родных подменили, что все вокруг — двойники (изначально по-французски эта болезнь называлась «бред двойников»). В фильме синдром Капграса находит парадоксальную реализацию в профессиональных занятиях Кейдена Котара — в его грандиозном театральном проекте.

Кейден Котар, утрачивающий вследствие болезни границы собственной личности, пытается полностью объективировать свою жизнь, построив особую театральную машину. Когда ему неожиданно присуждают специальный грант «за гениальность», он может наконец выйти за узкие рамки регионального театра и замахнуться на большое модернистское произведение в духе Джойса или Малларме. Произведение, бесконечно разрастающееся и дублирующее жизнь. Вписывающееся в эзотерические традиции театра, в котором репетиции так никогда и не перерастают в спектакль. В одном из эпизодов это выглядит как машина симультанного театра: гигантское плато в заброшенном ангаре, на котором одновременно разыгрываются сотни микроэпизодов жизни Кейдена Котара. У каждого персонажа «из жизни» есть двойник-актер, у актера есть дублер, у дублера соответственно тоже должен быть дублер, и так до бесконечности, пока в тотальный спектакль не окажется втянуто все человечество. «Никто не является статистом!» — восклицает прозревший эгоцентрик Котар. Его опус магнум, к которому ему никак не удается подобрать название, призван включить в себя каждую мелочь, каждую случайность человеческого существования и сделать ее важной и неслучайной. Тут целый клубок борхесовских мотивов: и Фунес, чудо памяти о всей целокупности опыта, и Пьер Менар, дословно пишущий-переписывающий «Дон Кихота», и карта, идеально и в полном масштабе совпадающая с картографируемым объектом...

Этот необъятный театр соотнесен с тем, чем занимается любимая и утраченная жена Котара Адель. Она делает крохотные портреты ню, которые можно разглядеть только при помощи линзы ювелира. Театру как аппарату фрагментированного макрозрения, в котором отдельные сегменты могут так и не сложиться в единую картину, противопоставляется микрозрение, инсценирующее взгляд вуайера, смотрящего в замочную скважину. Театр Кейдена Котара — как египетские пирамиды, — Кант писал, что они могут быть восприняты только с определенной дистанции, иначе происходит экстенсивное накапливание частей, которые так и не «схватываются» восприятием. Но сама эта дистанция здесь отсутствует: все или слишком мелко, под «мелкоскопом», как у Адели, или слишком укрупнено, как у Котара.

В то же время это Произведение становится для Кейдена Котара устройством по улавливанию стремительно утрачиваемых смысла жизни и идентичности. Котар фактически конструирует выносной мозг. «Фильм-мозг» — так Делёз называл картины Алена Рене, создававшие нечто вроде модели работы мозга. Театральная конструкция Котара тоже воспроизводит работу мозга, поэтому лента Кауфмана, как ни странно, оказывается близкой к «церебральным» фильмам Алена Рене. В какой-то момент эта машина начинает продуцировать смысл практически самостоятельно и без участия главного героя. Переломный момент наступает, когда на прослушивание является Сэмми, человек, следивший за Кейденом и фиксировавший все детали его жизни. Сначала Котар назначает его на роль себя в спектакле, а потом делает своим дублером и в жизни. Вскоре Котару уже не нужно им руководить, тот и сам знает, что делать и говорить. Случайные, алеаторные связи, завязывающиеся между участниками гигантского проекта, когда Сэмми — Кейден приглашает на ужин реальную Хейзел, а реальный Кейден после похорон матери остается на ночь с дублершей Хейзел, словно воспроизводят активность синапсов как зон мозга, в которых образуются случайные связки и сцепления.

С одной стороны, разрастающееся количество двойников-дублеров становится для Кейдена Котара способом заклясть смерть. Всегда найдется двойник, чтобы умереть вместо него, как умирает Сэмми, бросившийся вниз с театральной конструкции. Театр превращается в машину бессмертия. С другой стороны, Котар не в состоянии удерживать свое детище под контролем, а его болезнь прогрессирует. В итоге он покорно уступает режиссерское место актрисе, приглашенной играть Эллен, уборщицу, нанятую Аделью убираться в ее нью-йоркской квартире. Иногда сама Адель принимает Кейдена за Эллен по телефону, иногда ее престарелая соседка отдает ему ключи от квартиры в уверенности, что он и есть Эллен. Кейден Котар все сильнее идентифицируется с Эллен, которая постепенно полностью захватывает власть над его сознанием. Это крайняя степень болезни: второстепенный герой полностью поглощает автора. Вот уже Котар вставляет себе в ухо наушник, и Эллен режиссирует его слова и действия. Созданная Котаром машина получает полную автономию, превращая его, демиурга, в один из своих винтиков, а затем саморазрушается. Фильм заканчивается на том, что театр-мозг «погорел». Трудно сказать, сгорел ли театр, потому что в мозгу Кейдена Котара произо-шли необратимые изменения. Или же, наоборот, распад сознания героя ускорился из-за пожара в театре. У Кауфмана получился бескомпромиссно мрачный фильм с аннигилирующим выводом в конце: все является всем (Everything is everything) и каждый является кем угодно, любым другим (Еveryone is everyone). Все границы между индивидуальными личностями разрушены, все переходит во все, а значит, и в Ничто. Высокий модернистский опус оказывается машиной отрицания и разрушения.

Чарли Кауфмана уже давно обвиняют в непростительном солипсизме. Эндрю Трейси в журнале Cinema Scope отметил, что Кауфман сумел создать такой механизм, при котором те, кто выступает с обвинениями в излишней депрессивности и мрачности, по сути критикуют не сам фильм, а личность его создателя. Он проводит параллель с Бергманом, сравнение, естественно, не в пользу Кауфмана: «Там, где у Бергмана интроспекция ведет еще глубже внутрь, Кауфман претендует на Высказывание с большой буквы, и эта попытка терпит полный провал». В развитии этой темы Трейси указывает, что подобная гигантомания с построением больших экстенсивных структур и стремлением ответить на «Великие вопросы» характерна для нынешнего американского независимого кино в целом и вписывает Кауфмана в линию, намеченную Коэнами в «Старикам здесь не место» и Андерсоном в «Нефти». И все-таки можно возразить, что у Кауфмана гигантомания медиируется личностью героя и вписанным в сюжет микро- и макрозрением. Гигантский театр Котара — осложненная синдромом Капграса защитная реакция на полупорнографические миниатюры его жены, оставившей в его психике неизгладимую травму. Модернистская гипертрофия творческого эго, бесконечное расширение сознания подрывают в фильме сами себя. Но эта сложносочиненная конструкция надежно защитила Чарли Кауфмана от ядовитых уколов критиков...отсюда

Быть Майклом Стоуном
Главный герой Майкл Стоун страдает редким психическим заболеванием - все люди для него, независимо от пола и возраста, на одно лицо и с одним голосом. И когда он встречает девушку по имени Лиза, единственную на свете отличающуюся от других, влюбляется в нее. Но постепенно происходящее превращается в кафкианский кошмар.
По сути, весь фильм вырос из одной действительно интересной сцены в "Быть Джоном Малковичем": когда главный герой попадает в голову Малковича, и все окружающие выглядят как Малкович и говорят только "Малкович-Малкович". Но, к сожалению, это не только полнометражный фильм, но и анимационный. И куклы сделаны так, что я далеко не сразу поняла, в чем дело: кукла Лиза не так уж отличается от прочих персонажей.
Не сомневаюсь, что создатели объясняли анимацию творческими задачами, но, подозреваю, дело проще - снимать одного живого актера в куче ролей в одном фильме слишком дорого, сложно и трудоемко.
Но я бы лучше посмотрела именно фильм с живыми актерами. Сама история про банальный адюльтер и кризис середины жизни (не считая болезни Стоуна) не особенно интересная, а куклы неприятные, производят эффект "Зловещей долины".

В оригинале сериал называется «Damages», что на русский переводится как разрушение, нанесение вреда, возмещение убытков. Но в кои-то веки русское название «Схватка» кажется даже более адекватным, потому что представляет собой череду схваток между известным нью-йоркским адвокатом Пэтти Хьюз (Гленн Клоуз) и разными негодяями в лице миллиардеров, транснациональных корпораций, торговцев оружием и т.п. Она прекрасный адвокат и виртуозная манипуляторша, способная найти неожиданное решение в самой безвыходной ситуации. Пэтти всегда на стороне униженных и обворованных, никогда не останавливается на полпути (если ее клиентам предлагают 100 млн. – в результате она выбьет миллиард). Прям Робин Гуд. Но, разумеется, не все так просто, благодаря этим громким делам Пэтти зарабатывает гораздо более важный капитал – репутацию бесстрашного и неподкупного защитника, которая позволяет подниматься все выше, в перспективе уже маячит Верховный суд. И не стоит забывать о немаленьких гонорарах. Ну а то, что при этом Пэтти глубоко наплевать не только на этих своих клиентов, но и на близких – так это не для широкой публики.
Однако все эти громкие дела – только фон для главной схватки, которая разворачивается между Пэтти и вчерашней выпускницей юридического факультета Эллен Парсонс (Роуз Бирн). Схватки не на жизнь а на смерть, причем «на смерть» здесь не для красного словца – в значительной мере сюжет крутится вокруг убийства жениха Эллен Джона, в организации которого Эллен подозревает именно Пэтти. История запутанная, изобилующая двойными смыслами, ложными уликами и шокирующими поворотами. В свое время Эллен узнает, что изначально Пэтти взяла её на работу не за красивые глазки или выдающиеся способности, а чтобы подобраться к важному свидетелю – сестре Джона. И в этом вся Пэтти – ни одному ее слову верить нельзя. Да и делам, в общем-то, тоже лучше не доверять. Но, при всем при этом, однозначно назвать ее злодейкой нельзя. И в этом вся прелесть сериала – несмотря на то, что в нем практически нет положительных героев (Эллен чем дальше, тем все больше начинает походить на Пэтти, но с более «человеческим» лицом), смотрится с большим интересом.
Пэтти с Эллен на всю жизнь связаны таким чудовищными событиями и такими подозрениями, что жить им друг без друга уже невозможно. Никто ничего не забывает и прощает, обе прекрасно знают, что другая способна на самое подлое и внезапное предательство, но, в то же время, никто и не спасет так в трудную минуту. Сколько бы Эллен не пыталась уйти от Пэтти, ей это не удается (большой скепсис лично у меня вызвал финал). Ну и некоторое раздражение вызывают постоянные флешбеки и вообще весь очень рванный ритм фильма, которые запутывают и так непростой сюжет.