Utkin, Aleksandr. Отзывы на фильмы без оценки

…былинная притча Великой Отечественной действительности…

…по результатам пристального и теснейшего контакта с заключительной частью трилогии о жизни и смерти михалковского Сергея Петровича Котова в зрительском центре восприятия формируется окончательное понимание: пролог 1994-ого, завязка 2010-ого и финальное крещендо 2011-ого неразрывны, неделимы и в принципе отдельно друг от друга не только не могут рассматриваться или анализироваться, но даже и существовать по одиночке агрегатно не в состоянии. Экосистема «Утомлённых солнцем» становится жизнеспособной только при условии последовательного соединения всех трёх её разделённых временными рамками выхода на экраны элементов. В этом ракурсе «Цитадель» способна ответить на множество вопросов, обозначенных как в «Предстоянии», так и в самой заглавной картине…

…в частности, дефинитивно и полностью определилась жанровая принадлежность этого девятичасового кинематографического эпоса. Если оригинальная лента была сугубо драматической, глубоко чувственной и невероятно живой мелодрамой, а «Предстояние» являлось исполненной суховато-суровой, но и достаточно лиричной поэтикой сущей военной притчи, то «Цитадель», словно в отместку, расставляет решительные акценты в пользу прозаичной, символистической киноэпопеи. А размах хронометража в почти пять сотен минут и растянутость во время-производстве на цельных семнадцать лет перекрывают даже любые из ныне известных михалковских авто-стандартов размашистой масштабности, привольной монументальности и безбрежной гигантомании…

…на глазах у ошалевших и изумлённых зрительских масс, пусть и закадровая, но сценарно вполне читаемая и нисколько не завуалированная автором смерть буквально всех главных персонажей первых «Утомлённых…» уже в «Предстоянии» оборачивается чудесными воскрешениями. Вскрывший себе в ванной комнате с видом на кремлёвские звёзды почти все вены и чуть ли не все артерии Митя волшебным образом проскальзывает оттуда прямо в полковничий НКВД-шный мундир и строевым шагом направляется на «ковёр» к верховному руководству Страны Советов. Расстрельный комдив Котов, жонглируя статьями кодекса уголовных уложении СССР, сквозь лагерную глухомань и отчаянные тартарары штрафного батальона, не моргнувши глазом рядится в генерал-лейтенанты и возглавляет пусть и опально-безоружный, но полноценный в количественном выражении войсковой корпус…

…где-то в промежутках всего этого ветхозаветного без всякой иронии мифотворчества реально-сценарная дочка Михалкова-Котова ведёт задушевные, мистические беседы о спасении возвышенного духа и бренной плоти с вражеской глубоководной миной. Эпизодические, но жутко и до тошнотворности реальные танковые клинья фашистского блицкрига перемалывают цельную роту курсантов будущего почётного кремлёвского караула с Красной площади. А под занавес, толпы уклонистов, мелких жуликов, музыкантов, бухгалтеров, прочих тыловых крыс и огромных орд безоружного люда, следуя за легендарным комдивом и СМЕРШевским майором в лице блистательного Сергея Маковецкого, идут на неприступную гитлеровскую Цитадель, вооружённые лишь дубинами, одним на всех аккордеоном и матерными песнями-частушками…

…вот тогда и становится кристально ясно — «Цитадель» бесповоротно освобождает всю трилогию от фабульной прозы и возвращает эпическое сказание Никиты Сергеича Михалкова к первозданным, фольклорным началам. Преображая военную драму в сказочную фантасмагорию. Одномоментно лёгкую, сверкающую и бесшабашную, как и подобает настоящему мифологическому вымыслу. Но и вместе с тем, мультисмысловую, наделённую тончайшей эмпатикой сопереживания и поднимающую извечные и подчас вечно риторичные жизненные вопросы. Вот разве только ответы из всей заложенной здешней многомудрости извлечь смогут исключительно самые терпеливые — три картины по три часа реального времени осилить, это совсем дело-то выходит и нешуточное. Но, просто поверьте на слово — усердие в данном, конкретном случае не просто окупается сполна. Ибо многомерная, пусть и слегка иррациональная умудрённость «Утомлённых солнцем» способна наполнить, что называется, чрез край умы самых взыскательных интеллектуальных старателей. Сколько бы при этом пядей во лбу у них не насчитывалось…

…бесконечно-печальная игра на контрапунктах…

…«Солнечный удар» Никиты Сергеича Михалкова 2014-ого — это, в сущности, весьма вольная экранизация одноимённого (…довольно короткого…) рассказа писателя-эмигранта Ивана Алексеича Бунина 1925-ого и его же дневниковых упражнений 18-ых — 20-ых годов минувшего века, опубликованных под общим названием «Окаянные дни». При этом первоисточники от литературы в самом положительном смысле переписаны, переработаны и разве только не перепаханы вручную так, что вполне и в общем можно было бы обойтись и без о них упоминания. Да самых титров финала зрителя преследуют две глобально переосмысленные Михалковым сюжетных линии…

…первая и, наверное, основная — безымянный белогвардейский капитан несуществующей уже де факто армии барона Врангеля томится в фильтрационном лагере Рабоче-Крестьянской Красной Армии в конце 1920-ого, в условно и весьма туманно поименованной «югом России», но довольно несложно узнаваемой Одессе. Пленные белые офицеры имперских войск в большинстве своём покорно и безропотно срезают с шинелей погоны и сдают их воспитанному, вежливому и сдержанному красному комиссару. Нарком погоны аккуратно выбрасывает в близлежащий мешок, разбитые золотопогонники молчаливо и обречённо ждут решения главного командования. Юнкер с блаженной физиономией и натянутыми шуточками норовит сделать всем групповое фото. Дёрганый, злословящий ротмистр порывается начать бунт. Подавленный и напуганный полковник нервно оглядывается на каждый неуставной шорох. Чубатый есаул в лихо заломленной папахе трогательно перебирает лакированные детские игрушки. Главный протагонист — тот самый неназываемый капитан — слоняясь по лагерю на негнущихся от шока ногах, попеременно бормочет в окружающую прострацию два извечных вопроса, единых для всех уже проигравших свою войну: «…неужели всё это вправду произошло?..» и «…как такое вообще могло начаться?..». Эта часть повествования, собственно, и показывает, как всё закончилось…

…а вторая нарративная направляющая, по сути и, видимо, в некотором роде, чуть более опосредованная, как раз-таки и призвана ввести зрителя в суть того, как оно самое — это вышеописанное всё — и началось. Здесь, внутри солнечных и ностальгических воспоминаний, поникший капитан, ещё и не он вовсе, а простой и радостный молодой поручик. Плывущий по реке Волге на комфортабельном и уютном белоснежном речном пароходике и очертя голову, отчаянно влюбляющийся в смазливую попутчицу. Оба рассказа внутри киноленты, окромя капитанской буйной головушки, более никак не перемежаются. Но, конечно же, намертво связаны, переходят одна в другую и намекают друг на друга с завидной и приятной постоянностью…

…и вот это-то настойчивое перемещение обратными прыжками назад-вперёд от мрачно-серого ужасного «сейчас» до светло-радостного прекрасного «тогда» и оказывается мощнейшим михалковским эффектом восприятия и вовлечения в подпространство его «Солнечного удара». Ленту поочерёдно, словно героя канонического ершовского «Конька-Горбунка», окунает то в парное романтичное молоко любовных притязаний, то в крутой, обжигающий идеологический кипяток, то заунывную, леденящую философскую стужу. Эффект от такого мультитемпературного экспансивного помпадура — напряжённо эмфатический. То есть — натурально зрителя если и не лишающий совсем прямо равновесия, то уж определённо — сбивающий с панталыку…

…«Солнечный удар» можно, конечно, сухо, скрупулёзно и тщательно препарировать. Качество и уплотнённость его внутренностного аллегорического и автоцитатного наполнения здесь попросту космически запредельные. С отягощающими, что называется, обстоятельствами. А можно просто прочувствовать душой. Оба эти аспекта понимания сути картины — импровизированные, в виде полярных «аверса» и «реверса» противопоставления — одинаково положительно сказываются на общей зачётной оценке творения Михалкова. И в таком ракурсе режиссёр предстаёт теперь никак и совсем не обозначенным в заглавных стартовых титрах Буниным. А, скорее, цельным Львом Николаичем Толстым. С его олимпийской неуклонностью, титанической широкостью и гигантскими аггравациями. И вывод отсюда, из конца заключительных титров и под аккомпанемент Государственного академического Кубанского казачьего хора, напрашивается однозначный и только следующий. Ну обязан, прямо-таки, Никита Сергеич срежиссировать свою «Войну и мир»! Должен — и всё тут! Ну, а мы, естественно, подождём. Ещё лет пять. Ну, или, скажем, десять. Чего уж там, ждали уже и поболее…