Рик Шварц. Отзывы на фильмы без оценки

…жутковатое и угнетающее ожидание длинной в тяжеловесный и рачительный полный метр…

…вот, к слову, игнорирующий и, пожалуй, как высокопарно это не прозвучало бы в печатном изъяснении, нивелирующий само понятие термина «специальные эффекты» кентавр от кинематографа за авторством режиссёра, провокатора и сластолюбивого обещанца Алехандро Аменабара. Его ленты (…вспомним где-то поблизости завалившуюся за половицу воображариума и напрочь отревьюированную «Агору»…) очень редко исполняют обещанное и максимально долго способны морочить зрительское восприятие. И дело здесь не в отсутствие качественности или, положим, художественно-идейной первоценности, отнюдь. Подобного добра-то как раз с экрана за время истечения хронометража отгружается навалом; только успевай прожёвывать и сматывать висящее с ушей. Всё дело, думается, в проклятом параллельном нарративе и вертикальном монтаже. Рекомые «Другие» по части означенного сложносочинённого доведения зрителя до намеренной аффектации, вполне себе способны брать всевозможные призовые золота на специальных тематических соревнованиях. Судите сами…

…Грейс Стюарт (…Николь Кидман…) с дочерью Энн и сыном Николасом живёт в наглухо зашнурованном и до жути готическом особняке, затерянном в неизведанных глубинах Нормандского побережья середины двадцатого столетия. Решительно все окна занавешены непроницаемыми десятикилограммовыми портьерами — дети страдают от редкой не то фобии, не то наследственного заболевания сопровождаемого синдромом аллергического невосприятия прямых солнечных лучей. Ни одну из внутренних дверей невозможно отпереть не затворив перед этим наглухо предыдущую — на этот счёт установлены агорафобические непреложные правила самой Грейс. Трое одиноких слуг особняка выглядят, разговаривают и ведут себя так, словно пару минут назад вылупились из желтовато-желчных страничных коконов «Дракулы» Брэма Стокера. Садовник слаб одновременно памятью, когнитивной координацией и, судя по всему, всей оставшейся головой; судомойка странна до удивления, патологически дурна собой и абсолютно, пугающе бессловесна по причинам психиатрического характера; а начальница импровизированного протокола рекомого макабрического имения повадками, мимикой и общим впечатлением разительно смахивает на всех разом плотоядных ведьм из неотцензурированного пантеона славных Братьев Гримм. Тем временем внутри жилого пространства принимается происходить вообще какая-то гоголевщина повышенного устрашения и сгущенной мистической концентрации. Рояли играют сами по себе, двери бьют зазевавшихся домочадцев по лицу, затаившаяся в непроглядных мрачных закоулках первозданная тьма со смертоносной ненавистью наблюдает за жильцами. А прекрасная как смертный грех Николь Кидман, судорожной хваткой вцепившись в охотничье ружьё устрашающего калибра, угрожает обрушить на проклятых полтергейстов все ветхозаветные кары земные и небесные…

…в уравнении спасения от сокрушительного провала у «Других» в слагательной части находится три основных позитивизма. Да, постный сюжет с привидениями без фокуса в постфинале был бы скучен до зубовной ломоты. Кроме прелестной Николи в ленте смотреть или восхищаться некем к величайшему от определения совсем. Но, во-первых: картина именно что суть псевдоготика. Об этом зритель начинает подозревать с самой начальной интерлюдии и формирует окончательное мнение задолго до эпилоговой кульминации. Этот ловкий стилистический трюк неожиданно срабатывает на максимально возможное погружение в сценарно-сюжетный омут «Других». Следующая заслуга открывается, как ни удивительно, в том самом дьявольском параллельном нарративо-монтаже. И здесь он играет только на пользу. Ведь незримое и, как впоследствии выяснится, отнюдь не метафорическое и вообще не закадровое проявление второй ветки сюжетного изложения очень многое объясняет и всё ещё больше запутывает. Ну, и третье — это абсолютно, в превосходящей степени восхитительная операторская работа. Крупные, драматические планы, особенно с Кидман, разительно центробежны. В такие моменты, когда камера фокусирует и форсирует происходящее потустороннее мракобесие вкупе с декомпрессией психики главной героини, экранные грани размываются и истончаются, проглатывая смотрящего целиком…

…рискуя тавтологически повторится в определениях, стоит всё же отметить, что роскошная Николь Кидман, заполняющая собой всё в «Других», что не есть воплощением адских сил зла и дьявольских отродий преисподней — главное преимущество и основное приобретение ленты. Характерность распадающегося рассудка матери, которая изо всех сил и не считаясь ни с какими возможностями защищает детей от замогильной агрессии, безо всяческих скидок и сантиментов поражает и завораживает. Кажется, сама камера при вхождении Николь в кадр трепещет, затаив дыхание, проявляя образ пронзительно голубоглазой Грейс жутко напуганной и отчаянно решительной. Нежно и бережно очерчивая героиню единственным светлым, тёплым и ярким пятном в общей мрачной и угнетающей палитре «Других»…

…и вот уже история происходящая рассказывает не о злобных призраках и коварных духах. Но говорит она об обречённом самообмане и о безысходных манипуляциях. О безнадёжных проступках и о горести упущенных возможностей. О сокрушительном бессилии, которое накатывает, когда близкие и любимые становятся чужими, другими. И о кошмарном ужасе, приходящем в ночи, гасящем надежды и мечты, сковывающем саму веру в жизнь. Потому как рано или поздно ко всем из нас является осознание: все мы для кого-то «другие». А настоящий и самый жутчайший страх отчаяния подкрадывается, когда «стать другим» для нас окончательно превращается в «быть другим» для близких, любимых и родных…

…душный и безумный, мистический балетный триллер…

…Нина Сейерс (…Натали Портман…) — вымышленная молоденькая балетная плясунья из реально существующей труппы Линкольн-центра, что орудует и поныне в стольном граде Нью-Йорке. Данная девица уже в первые полчаса хронометража оказывается отрешённа до неприличия и стерильна в моральном аспекте до инфантильной фанатичности. Она отдаёт себя любимому делу на высочайшей, пронзительной ноте. Да и вообще — воплощает собой всю честь, совесть и грацию давно минувших дней всеобщего общечеловеческого благоденствия. После принудительной отправки на заслуженную пенсию местной именитой примы Бет Макинтайр (…Вайнона Райдер…) у Нины возникает уникальная на балетном поприще возможность — втереться на место отставной ударницы академическо-танцевального труда в свежайшей постановке «Лебединого озера»…

…производственно-ремесленная удача оказывается на её стороне и девушка попадает в узкий круг претенденток на главную роль легендарного балета Чайковского, отобранных импозантным и бесноватым хореографом-французом Тома Леруа (…Венсан Кассель…). Главный балетмейстер на предварительном отсмотре хвалит трудолюбивую хорошистку Нину за нежный, как розовая поволока девичьей невинности образ белого лебедя и отчитывает за деревянный и скукоженный типаж чёрного антагонистически соблазнительного и разнузданного. С охмурением в целом у персонажа Портман — катастрофа, как говорится, в космических масштабах с отягощающими обстоятельствами. Мамзель до сих пор спит, закопавшись в груду плюшевых мишек и делит куцую жилплощадь с удушающе-заботливой до психиатрических крайностей маман Эрикой (…Барбара Херши…)…

…внятное повествование на этой торжественной коннотационной акценте, в принципе, наверное, и завершается. Далее нарратив проваливается в какое-то натуралистическое хичкоковское подпространство цирка ужасов, густо разбавленного жуткой помесью дельторовского «Лабиринта фавна» и собственно сюрреалистичного чёрно-белого «Лебединого озера», в лихом и абсурдном 1991-ом циклически транслируемого по отечественному телевидению под аккомпанемент шквально-прицельного огня с повстанческих танковых позиций по известно-какому белому дому…

…за происходящее далее стоит, видимо, брать дополнительную плату, как за ярчайшие и шевелящиеся иллюстрации к учебнику по клинической шизоидной паранойе и перманентной шизофорении. В танцкласс с улюлюканьем и гиканьем вваливается «местная» звезда быстрого секса и «богиня» окрестных дискотек с папироской в ухмыляющемся рту по имени Лили (…Мила Кунис…). Ведущий хореограф настаивает на всенепременном совершенствовании балеринами техники, гхм, самоудовлетворения в свободное от занятий время. Ошалевшая от подобной чертовщины Нина, с воплями бьёт мать дверями по пальцам, позорно проваливает мастурбационный факультатив, глотает какие-то подозрительные контрафактные барбитураты в местном клубе и на излёте галлюцинатронного действа падает с означенной Лили в розовую постель с закономерными последствиями…

…реальность вокруг героини тем временем трещит по швам и распадается на фрагментарные ошмётки статичных микрофильмов. Нину за гранью персонального психоза преследуют её зловеще улыбающиеся двойники, вчерашние воспоминания в корне расходятся с показаниями очевидцев. С карикатурных маминых разукрашек кривляются и зловеще шипят демонические хари, а балетмейстер оборачивается чудовищным козломордым демоном-сатиром. Но худшее, как и в любом кошмаре — не внешние жути, фантомы и тени, а внутренние ужасающие метаморфозы. Зудящая сыпь из-под которой пробиваются чёрные как смоль лебединые перья, сползающая с пальцев как горячий воск со свечи кожа, кровотечения безо всяких порезов и с мерзким влажным хрустом выламывающиеся по птичьи в обратную сторону колени — вот от чего убежать уж наверняка не получится…

…основная идея гениального «Чёрного лебедя» режиссёра Даррена Аронофски доносит до зрителя древнюю как само мироздание мысль. Свою личную преисподнюю, индивидуальный кошмарный цирк ужасов и субъективной замкнутости окончательное безумие каждый всегда носит внутри собственной головы. Каждый час и каждый день, буквально всякий следующий миг пополняя это хранилище жуткого полоумия всё новыми и новыми, очередными устрашающими образами. А уж от внезапного выползания всего этого наполнения наружу из лопнувшего от психических перегрузок сознания не застрахован никто и никогда…

…«…Лебедь» выражает данный грустной безысходности факт запредельной вертлявости ударениями, буффонадной показушностью, эмоциональными пытками и галлюциногенным членовредительством. Заставляя зрителя практически давиться обилием физиологических и психосоматических деталей-подробностей. Ведь по сути, во время кульминационного финала, зритель внезапно осознаёт, что все эти сто восемь минут на экране отображалась не агония треснувшей психики балерины Нины Сейерс. Но его, зрителя, потаённые страхи и фобии. А «Чёрный лебедь» — лишь рефлексивное зеркало, позируя пред которым главное просто внимательно вглядываться в здешнюю бездну и постараться не смаргивать тошнотворно вяжущую пустоту на самых краешках глаз. А то мало ли, чем это всё может закончиться…