Отзывы на фильмы Павла Луспекаева

…вечный сказ о бесконечности подвига и обязательности непременностей…

…вот, к слову, абсолютно не поддающийся никакому критиканскому, да и вообще рациональному объяснению натуральный объект квази-прости-Господи-религиозного поклонения от измерения отечественного кинематографа — размеренно-дремотный героико-идеологический эпос «Белое солнце пустыни». Вылепленная из недр пяти долгих лет (…1965-1970…) сурового производственного ада исключительно телевизионным режиссёром Владимиром Мотылём и, в принципе, никак не подходящая под логическое определение широкоэкранной ленты, тем не менее стройная и последовательная история товарища красноармейца Сухова непостижимым и немного потусторонним образом составилась в некую, не до конца осмысляемую современную мифологему. Причём, странное дело, недостатков в «…Солнце…» одним словом если, то — труба нетолчёная. Здесь и рваный, «клееный» монтаж, и «пьяный» рассинхрон сведения разговорного дубляжа актёров второго плана, и плавающие чудесным образом в рамках одного кадрового наполнения декорации, и множественность мелких шероховатостей, легко избегаемых на этапе, современно выражаясь, фильмодельческого постпродакшена. А тем временем, не взирая на, лента превратилась последовательно из разговорно-анекдотического цитатника в ностальгический миф, а затем и в нетленную классику жанрового исполнения. Так бывает, иногда подобное просто случается. Без объективных причин и вне закономерных следствий…

…боец Рабоче-крестьянской Красной Армии и служивый Закаспийского интернационального революционного пролетарского полка имени товарища Бебеля, неустановленного звания дембель Фёдор Сухов по пути из ниоткуда в никуда на просторах бескрайней, эсхатологической Пустыни грезит зеленоглазыми рябинками, стройно сочинёнными осинками и призывно шумящими берёзками в сопровождении прозаической и не вполне, очевидно, материалистического образа, ослепляющей Катерины Матвеевны. Здесь же, где-то в недрах необъятных песков обречён вечно умирать от жажды закопанный по горло в иссушающий грунт молчаливый пастух Саид. А безбрежные миражи каракумов скрывают отставного царского таможенника-песнопевца Верещагина и несметные орды бандитов жестокого головореза с мимикой ближневосточного полевого командира по прозванию Чёрный Абдулла…

…контркультурное наследие «Белого солнца пустыни» поистине неподъёмно, неописуемо и непостигаемо в скромных паре-тройке абзацев борзописного ревьюируемого. А оглушительный кассовый успех картины наверняка невозможно измерить традиционалистскими фискально-экранными формулами сметно-кредитной киноведческой бухгалтерии. При том при всём, настоящего и всамделишнего нарратива здесь нет почитай что и совсем. Диалоги створожены в убойной дозировки пикирование между персонажами пулевого поражения фразами-афоризмами. Хореография огнестрельных мизансцен оборачивается в кокон одной единственной, коронно-утвердительной фразы задумчиво-хмурого Саида «…стреляли…» с непременным многовекторным многоточием на изломе и на выдохе. Колорит среднеазиатского бесконечного пустынного гетто выражен тремя избушками из непременного песчаника и неистово задрапированной в паранджу чрезмерно любопытной наложницей Гюльчатай…

…однако, не всё так просто, одномерно и сфероцентрично в «…Солнце…», как могло бы померещиться из предшествующих по течению ревьюэ трёх критиканских строф. Лента, по глубоком анализе, являет собой куда как нечто большее, чем картонную буффонаду о коварных басмачах и доблестных красноармейцах. Творение Мотыля — неистово замаскированная налётом лёгкого жанра гомеровская «Одиссея» в советском колоратурном исполнении. Вот так, ни много ни мало. Это бесконечная легенда о недостижимом пути домой. Где Сухов-Улисс грезит своей Пенелопой на грани осознания и в астральных дымках миражей. Петруха-Телемах падает сражённый острейшей сталью немого укора бренности бытия и нераскаянной вины всех жертв, оставленных на пройденном пути. Здесь есть своя Итака, навсегда сокрытая беспощадным и непоколебимым терминатором горизонта судьбы. Как есть и раз за разом разрушаемая античным героем священная Троя. И пронзительная рябь осознания, повторяющаяся в различных итерациях и воплощениях весь недлинный хронометраж. Путь жизни в одиночестве способен привести к подвигам и падениям, свершениям и судьбоносным встречам. Он в силах помочь даже выкопать в конце пути собственную погребальную гробницу. Но всё же всякому одиночеству в финальном пересечении всех дорог нужен некто хотя бы тот единственный, который его в этой могиле сможет достойно похоронить…