Alick, Olly. Отзывы на фильмы c положительными оценками

Непослушный Бабби, Бабби-бой, Бабби, Бабби, Бабби, дрянной гадкий мальчишка! Ты все еще помнишь шершавый теплый язык своей матери, ласкавший тебя длинными темными ночами? Ее густо намазанный кровавой помадой рот, лизавший твой заостренный бугорок, все еще помнит терпкий вкус твоей спермы. Она любила тебя, да, она так тебя любила, что порой даже сама забывала, что ты ее сын, а не ее мужчина. Она любила ночной трах, под вой собак и стон сирен, в сиреневых отблесках дальних кафе и под оглушительный шум шоссе. Трах с тобой, и Бабби был не против. Бабби был никогда не против. Ты помнишь большой мир маленькой комнаты, где ты обитал, укутанный пледом? Мир, сотканный из странных снов, щенячих восторгов и воздуха, которого всегда было мало. Это был твой личный мир, твой персональный Эдем, но это был все-таки маленький мир. Бабби, Бабби, Бабби, перешедший красную черту возраста Христа, с разумом дитяти и скособоченной моралью, покидает пределы уютного затворничества. Сейчас. Сразу. И в этой своей маргинальной свободе он прекрасен.

Обладатель спецприза ФИПРЕССИ на Венецианском кинофестивале 1993 года, четвертая по счету полнометражная режиссерская работа голландца Рольфа Де Хира, в котором не умерли Йос Стеллинг и Пол Верховен, снятая, между тем, в далекой Австралии, фильм «Непослушный Бабби» физиологичен до омерзения и натуралистичен до отвращения. Рольф Де Хир, для которого этот более чем нестандартный и жуткий фильм стал прорывом в более широкое пространство всего европейского авторского кино, бесспорно, стремился зарифмовать в рамках довольно линейного нарратива картины, представляющей из себя помесь психопатологического триллера, черной комедии, анархистской и духоборческой драмы, фильма ужасов и притчи в стиле роуд-муви, мотивы изысканий шокирующих реалистов Герарда Реве(элементы «Матери и сына» проступают в картине отчетливыми отпечатками) и Виллема Фредерика Херманса, преобразуя «ревизм» с его доминирующей темой сакральных жертвоприношений и ритуальных самобичеваний в тотальный абсурдизм, нигилизм и ревизионизм, умноженный во сто крат на идеи Ницше, Кьеркегора и, само собой, Фрейда, без которого вообще голландский кинематограф невозможен априори быть. «Непослушный Бабби» с его главным слабоумным героем-антигероем, в котором грязь и чистота слились в парадоксальном dance macabre, является завершающим этапом кинематографического освобождения от любых сковывающих рамок во всем послевоенном голландском кино, начатом еще Полом Верховеном в 70-х годах ХХ века(одновременно со всем миром почти, но только голландцы распрощались с либертинажем и прочей наносной порнокуртуазностью на излете века нынешнего, а Де Хир из физиолога и гинеколога от Цейса успешно переквалифицировался в антрополога, исследующего древние племена не в духе Деодато, а скорее Аттенборо), придавшем привычным эксплуатационным темам секса и насилия дух мачизма и витализма, помимо привычного натурализма на грани. Рольф Де Хир оказался способным учеником, который, вобрав все изыскания более зрелых мастеров, в «Непослушном Бабби», как и Верховен в «Основном инстинкте», выдал нарочито броский манифест времени и безвременья, с легкостью говоря со зрителем языком табу и придавая им в то же время привкус рутинности, обыденности, привычности. Облекая при этом в удобоваримые кинематографические формы постмодернистских реприз, лапидарных высказываний, метких формул, выводящих образ этакого вихрастого «героя нашего времени», существующего и в пограничье, и в безграничье. Свободном и опасном не менее, чем Микки из «Прирожденных убийц». А свою Мэллори Бабби все равно найдет очень скоро. Гипертрофированность и гиперреализм в картине становятся всего лишь формой, играющей на содержание в ней не меньший профит, чем в сходном по фабуле «Клыке» грека Лантимоса, вышедшем намного позже и по сути опоздавшем на поезд блевотной реалистической порнографии и актуальной чернухи с бытовухой. Хотя именно последними в «Непослушном Бабби» почти не пахнет. Как и Паланик, и Ирвин Уэлш, и Брет Истон Эллис, и Реве с Жене, Де Хир склонен эстетизировать грязь, склонен к ненарочитому превращению грехопадения и вообще падения в норму, делая из беса сущего сучьего ангела, который просто хочет любить весь мир и себя в нем. И плевать, что родители удушены плотной целлофановой пленкой, а сам он полный социопат и кретин. Но Бабби, тем не менее, на фоне обычных людей, в картине присутствующих лишь номинально, на периферии, смотрится как часть нормы, а не нарушитель баланса, как сама Мораль в сугубо имморализированном пространстве.

Впрочем, натурализм в «Бабби» выражается не столько в демонстрации экстравазатного членовредительства(хотя и не без этого, естественно), сколь в сладостном, практически бесконечном и беззаботном упивании девиациями, сбитыми пределами привычных норм существования людских единиц, упоением нигилизмом, анархизмом и самоотверженной отверженностью одного ее крайне самобытного представителя — парня Бабби, который по вине собственных не вполне вменяемых родителей оказался замкнут в пространстве родимой вотчины, белого света почти не видывал, а если и видел — то только мельком. Маргинал и отщепенец, Бабби тем не менее становится для режиссера главным идейным стержнем, выразителем доминирующей авторской мысли о полной свободе воли в мире, где и сама свобода вообще стала чем-то эфемерным, существующим лишь в легендах и мифах. Не прошлого, но уже настоящего.