Отзывы на фильмы Степана Крылова c положительными оценками

Три Андрея

Запамятовали, похоронили
Широкий плес и шорох тростника
И тонешь ты в озерном нежном иле,
Монашеская, тихая тоска.
Что помню я? Но в полумрак вечерний
Плывет заря, и сонные леса
Еще хранят последний стих вечерний
И хора медленные голоса.

И снятся мне прозрачные соборы, —
Отражены в озерах купола,
И ткут серебряные переборы
Волоколамские колокола(Арсений Тарковский)

Говоря о множественных философских, жизненных и кинематографических изысканиях Андрея Тарковского, в бытность свою еще перспективным, но уже мастеровитым советским(хотя по-настоящему советским ментально и интеллектуально, как и отец его, знаменитый поэт, Андрей не был никогда) режиссером("Иваново детство" к тому времени уже было создано и прогремело, в первую очередь, за рубежом), бесспорно, пожалуй, лишь одно: для Тарковского его второй по счету полнометражный фильм, историко-религиозная биографическая притча "Андрей Рублев" 1966 года, стал его личной Голгофой, пройдя которую в течении долгого пути сотворения ленты великий режиссер внутренне переменился, став тем, кем ему и будет суждено остаться до последних мгновений своего земного бытия - и Пророком, и Демиургом. И дело ведь не столько в препонах советской цензуры, ведь в стране победившего атеизма не могло быть ни черта, ни тем более Бога, пускай и в кинематографическом воплощении, сколь в тех стенаниях и терзаниях, сопровождавших создание ленты, и в масштабе непознанной тогда еще личности самого Андрея Рублева, биография которого складывалась из сугубо отрывочных эпизодов. Взвалив на себя крест сказителя Руси изначальной, поступательно приходящей к христианским первоосновам, но еще не переборовшей исконные языческие верования, Руси окаянной, терзаемой набегами иноземных захватчиков и раздираемой изнутри братоубийственными распрями, и жития Андрея-святого, Андрей-грешник в своей картине, композиционно решенной в форме восьми повествовательных отрывков, объединенных личностью великого иконописца, предпочел лишить напрочь последнего ореола святости, представив Рублева обычным человеком, волей истории ввинченного в смуту и кровавые омуты, склонного к сомнениям и исканиям. Не всегда православным, порой метафизическим и мистическим, но почти всегда общечеловеческим.
Сместив хронотопическое пространство основного действия ленты не столько в смуту XV века, сколь в ее весьма условные чертоги, начертанные не в ключе гиперреализма и гипернатурализма (хотя и не без этого), но в стиле гиперсимволизма, когда буквально каждая деталь служит единому авторскому замыслу и несет в себе явный отпечаток метафоричности в метанарративе ленты(начиная от образа скоромороха и завершая исключительной символикой имени Андрея, который в контексте ленты воспринимается как первочеловек, восьми как символа гармоничности и единения материального с духовным, воды как всеочищающего источника или лошадей как олицетворение Божьего промысла и свободы - внутренней в первую очередь), показывая все ужасы не отстраненно, а через призму мятущейся души Рублева, предстающего в множестве ипостасей на всем протяжении фильма, как-от Рублев-странник, Рублев-реформатор, Рублев-революционер, даже Рублев-диссидент, Тарковский стремился к большей универсальности собственного высказывания. к тому всеохватывающему панорамированию затронутого им философического пространства, без внятного постижения которого невозможно объять и личность иконописца, и ту реальность, в которой он обитал. Вкладывая в уста своего героя слова о свободе, об обретении веры, о борьбе, о любви, о сомнениях и поисках на фоне рушащегося мироустройства Руси, в которой процветает наушничество, предательство, государственный террор, слепость народная, Тарковский, безусловно, подразумевал не далекое прошлое, в котором жил и творил святой Андрей, а то тоталитарное настоящее, в котором жили современники Андрея-грешного. Картина, вышедшая в период расцвета движения "шестидесятников", к коим можно было отнести и самого Андрея, и его отца, хотя и по касательной(Тарковский, как и Шукшин, к примеру, были личностями вне любых движений и над ними), но попавшая на экраны уже в застойные времена, чутко и тонко эстраполировала настроения тогдашней интеллигенции, говоря не столько и только о религии как спасительной чаще для всего народа и об искусстве, которое делает любую общину аутентичной нацией, отличимой от других, как и о том, что человек - творческий, но и не только - не может именоваться таковым, не имея свободы, не имея права на высказывание, на собственное мнение.
Рублев-современник. Таковым он предстает в картине, особенно в фундаментальной для всего философического скелета картины сцене спора с Феофаном Греком, в котором Рублев предстает гуманистом, верящим в спасение душ и в то человеческое, что остается в темном народе, живущем еще не везде по вере, но всюду почти по силе. Но его гуманизму предстоят нелегкие испытания. И он их проживает вместе со всем государством, все 23 года, которые меняют его как внешне, так и внутренне, приводя его к Богу. Финал же фильма является уже историей Творца, демиурга и носителя правды в мире, пережившем кривду, боль и страдания, объединившие разрозненную нацию в единое и неразрывное целое. Литие колокола и сам колокол как один из главных метафорических постулатов картины в разрушенном Суздале призвано изгнать своим священным звоном из страны всю бесовщину, которая терзала изнутри и снаружи Русь. В финале и Рублев уже иной. Покаявшийся, познавший жизнь, прикованный необоримой верой своей к искусству и народу, спасенный и Богом, и мальчиком, Рублев уже не просто художник, а творец, на равных говорящий с Богом о проблемах своих современников. Собственно, неслучайно в структуру финальных эпизодов встраивается и современная сцена с сохранившейся иконописью Рублева. Покуда она жива, не сожжена и не разграблена, покуда она окроплена свечным воском и слезами, смешанными с миррой, жив и сам Рублев, и русский народ.
Кинематографический язык, на которым изъясняется Тарковский в своей картине, так или иначе на всем протяжении своем лишен академичной аскезы "Иванова детства", в котором тем не менее густо, удушливо ощущался новый стиль, новая форма разговора со зрителем, но апогея своего она достигла именно в "Андрее Рублеве". Он изощрен и даже намеренно избыточен, сюжет то и дело кажется вторичным, тогда как сам нарратив строится на теме апокалиптического и кризисного мироощущения самого режиссера, который в "Рублеве" перенес в экспрессионистскую форму кинослога распятие Христа, а в сценах убиения невинных животных и людей в ключе натурализма показал деструктивность, дух всеобъемлющего разрушения. От идей Ницше и Кьеркегора до Бердяева, от Василия Розанова до Альбера Камю - идеи всех этих философов в той или иной степени нашли свое отражение в лишенной облика канона художественной пестроцветной палитре "Андрея Рублева", в котором Бог виден не всегда, а деяния человека - ежесекундно. "Андрей Рублев" - это кино исключительного образного порядка, вся драматургия которого подчинена на развитию сюжетного паззла, а движению философской и религиозной мысли как героя, так и самого автора, для которого вера невозможна без апокалиптических предчувствий, без темы конца всего сущего, которое возродится, как и сама Русь на исходе 1423 года, из краха и праха, плена и тлена, возродится в мироточащих и миротворящих иконах ее сомневающегося сына, имя которому Андрей.

Первая полнометражная картина Тарковского поражает своей зрелостью и красотой.
Красота, это то, что выходит на первый план: идеально отстроенные кадры, свет, лаконичные декорации, без единой лишней детали, красивые и талантливые актеры. Больше всего, конечно, поразил молодой Николай Бурляев в роли Ивана. Удивительно, как хорошо ему удаются перевоплощения: из беззаботного мальчишки в серьезного и пылкого разведчика.

История Ивана — история сотен и тысяч советских ребят, которые застали войну. В тот момент, как они услышали первые выстрелы, закончилось их детсво. Иван потерял семью, он не хочет сидеть на месте и прятаться, он одержим местью. Самый сильный по психологическому воздействию момент — с ножом и колоколом, Тарковскому удалось показать все то безумие, что таится в этом мальчишке, ребенке, который повзрослел слишком рано.

Война отняла у Ивана жизнь и детство и последние кадры игр и смеха ужасно контрастируют с кадрами, которые шли до этого: документальные съемки о семье Геббельса, солдаты, которые перебирают дела военнопленных — "казнен, расстрелян, казнен, казнен".

Фильм страшный и прекрасный. Все думаю о том, что не люблю фильмы про войну, но каждый раз, когда их смотрю, остаюсь просто в восторге.

Фильм очень авторский. Отдельно отметила бы работу оператора и актеров Николая Бурляева ( Бориска) и Анатолия Солоницына ( Андрей Рублев)
Стиль самого Тарковского - режиссера виден с первых кадров.
Как всегда, он верен себе. Из осколков и небольших новелл перед нами предстает Русь конца XIV начала XV веков.
Жестокость , грязь ,невежество и предательство. Это время , в которое живут и творят не только великие Феофан Грек и Андрей Рублев, но и плюгавенький князь – предатель и иуда, который готов ослепить мастеровых, только чтоб у его брата не было собора красивее , готового привести татар для разграбления Владимира, чтоб получить ярлык на княжество. А ещё в это время живут простые русские люди, которые скоморохами распевают пахабные песни про бояр, самоучки со своими летательными аппаратами, язычники, под страхом смерти, продолжающие верить своим богам. И , конечно, Бориски, которые могут без «тайного секрета, который отец-жила унес с собой в могилу» , могут отлить звонкий колокол, радующий чистотой звука и те мастеровые , которые помогают ему в этом. ( это моя любимая новелла).
А финал – шедевральный, когда начинает проступать ЦВЕТ в этом черно-белом фильме. И ты понимаешь величие икон Андрея Рублева, и «нет в его иконах страха», как сказал один из его антагонистов в фильме - Кирилл,и идет от них красота и доброта. Не знаю, были реальный Андрей Рублев таким, как в фильме. Скорее всего нет. Но его работы, его иконы – та капелька , из которых и создавалась великая Россия, её душа ,её вера, её доброта.

Мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; в великом терпении, под ударами, в темницах, в бесчестии, в изгнании. Нас почитают обманщиками. но мы верны.

Неожиданно весьма достойный представитель жанрового кино в советском кинематографе. Конец 60-х в мире прошел под знаком "бондианы" с привкусом легкого разочарования в тех надеждах, которые возлагались на послевоенное общество. Ощущение несбывшейся свободы, темы "Холодной войны" и общемировой угрозы постепенно стали прорывать ширму в виде вестернов и мюзиклов на Западе, мультфильмов и комедий Гайдая у нас. На смену этим легким жанрам пришли азартные, но драматичные криминальные истории, в которых интеллигентные агенты разрушали хитроумные планы интеллигентных бандитов, философствуя в перерывах между погонями и перестрелками. Снять фильм про нашу разведку на основе реальных событий - это было очень смелым решением в 1969 году. И хотя, по отзывам самих разведчиков, в фильме слишком много вымысла, но все же он сыграл заметную роль в становлении жанра в советском кино. Достаточно лишь вспомнить, что всего через несколько лет на экраны выйдет культовый "Семнадцать мгновений весны", где многие сцены "Мертвого сезона" будут использоваться как образец.

А поставлен фильм действительно классно. События развиваются в нужном для нагнетания напряжения ритме, "пустые" черно-белые кадры, в которых зачастую присутствует только один герой, подчеркивают вынужденное одиночество наших разведчиков, сухость и безэмоциональность повествования абсолютно оправданы ситуацией, придает нужной атмосферы музыка, превосходно играют актеры. Особенно хорош Ролан Быков, который оказывается бессилен противостоять обстоятельствам и после постановок в детском театре готов рисковать своей жизнью в логове врага человечества. Посыл для 1969 года довольно прозрачный: героев войны можно было найти где угодно, на самых непримечательных местах; но даже пытаясь забыться в беспечном творчестве, они всегда были готовы прийти на помощь Родине в трудную минуту.

А вот с чем в фильме явные проблемы, так это со сценарием. Это, пожалуй, болевая точка всего нашего кинематографа. Количество нестыковок, недосказанностей, художественных условностей слишком велико для фильма, претендующего на отображение реалий жизни разведчиков. Причем первая половина смотрится отлично, а вот ближе к концу фильм скатывается в какой-то дикий бредовый экшен, на который к тому же сейчас без слез не взглянешь. А ключевая сцена обмена пленными вообще попахивает сельской самодеятельностью. Зачем вообще нужно было вставлять эту сцену в таком виде, если у вас вместо красивейшего Глиникского моста - кусок бетона через какую-то канаву в Подмосковье? Спасибо Стивену Спилбергу, который спустя многие десятилетия в "Шпионском мосте" снял эту сцену так, как того заслуживает эта история.

И все же фильм оставляет положительное впечатление. Во многом благодаря тому, что при всех своих минусах, он говорит о серьезных нравственных проблемах, не скатываясь в откровенную пропаганду. Локальная победа наших разведчиков одержана не над "тупыми американцами" или бездумным стадом фашистов. Противник показан достойно, и тем ценнее успех, тем больше гордости испытываешь за этого одинокого человека, которого совершенно не замечает шумная толпа, встречающая звездных спортсменов.

Человек, который сбросил бомбу на Хиросиму, тоже считал, что он исполняет свой долг.