Majumdar, Preeti. Отзывы на фильмы c положительными оценками

Дороги… Как много их было в жизни кабулийца Рохмота, и как они были невыносимо бесконечны. Залитые ливневыми дождями, укрытые пестроцветными сари из лучей солнечного света и бликов лунных переливов, эти дороги стали для Рохмота сутью, смыслом его жизни, венами на его огрубевших от тяжкой работы руках и кровотоком, что заставлял его сердце биться, и идти дальше, невзирая ни на что, к той единственно важной и настоящей цели. Его пятки порой стирались в кровь, от адского солнцепека глаза заливал пот, а шум в ушах сводил с ума, кружилась голова, не было сил ступить дальше, кажется, что все, его путь завершен(почему именно так?), но неизбежное и предательское ощущение, что лишь стоит ему упасть от бессилия, высохнуть от жажды, сгореть в пламени безнадеги, придавало Рохмоту новых сил. И вновь неровное, морщинистое полотно дороги, уходящее в даль багровеющего горизонта, представало перед ним в своей неизбежности. Его жизнь — эта дорога.

Разлуки. Ещё больше их было в жизни Рохмота, и боль от них не пройдёт до тех пор, пока он не выполнит обещанное. Сердце его и душа испещрены кровоточащими ранами, глубокими и неизлечимыми. В каждом детском лице, смотрящем на него с открытой непосредственностью, в звонком хрустале ребяческого смеха, для которого не нужны ни причины, ни объяснения, в этих улыбках, полных беззастенчивости он видел свою дочь, и не было ему покоя. И Мини… как ему не хватает даже ее. Острые кинжалы пронзали его насквозь, но он истекал не кровью, прощаясь с жизнью где-то на задворках Калькутты, но слезами, вымаливая прощение и любовь, искупления за свой путь в безвестность. И скромные лица встречающихся ему женщин, укутанных в простые сари, напоминали ему о жене. Нет большей муки в жизни человека, чем разлука, причём вынужденная. Разлука, цена которой невероятно высока.

Экранизируя рассказ Рабиндраната Тагора «Кабуливала» 1892 года, основанный к тому же на реальной истории, непосредственным участником которой был сам индийский классик литературы, режиссёр Тапан Синха в своём фильме «Кабулиец» 1957 года решил отказаться от роли субъективного рассказчика. Все повествование в рассказе велось со стороны бенгальского литератора, alter ego самого Тагора, которому повстречался кабулиец Рохмот, и через призму межличностных отношений в триединстве Рохмот-Мини-рассказчик Тагор успел затронуть вопросы как сугубо религиозного(существующее идеологическое противоборство между исламом и индуизмом автором было предельно сглажено), так и общечеловеческого плана, когда лёд сомнений и недоверия автора постепенно тает. Однако Тапан Синха предпочитает себя идентифицировать с бедовым афганцем, жизнь которому ниспосылает одно тяжёлое испытание тела и души за другим. Роль автора становится второстепенной, и Рохмот по сути саморазоблачается в изобразительно выверенных, практически эстетских монохромных кадрах оператора Анила Банерджи.

Зритель видит его не со стороны, не глазами смутного постороннего, авторская фокусировка на центральном персонаже чиста, лишена предвзятостей, терзаний, сомнений — безымянный автор лапидарными мазками актёрской игры Радхамохана Бхатачаррия низведен до состояния тотальной метафоры. «Кабулиец» — вероятно, один из самых реалистичных и пронзительных фильмов бенгальского кинематографа 50-х, практически полностью очищенный от лубочной шелухи нарочитой порой поэтизации и романтизации синематического пространства; при всей чистоте авторского киноязыка фильм Тапана Синха выглядит прямым комментарием к новой индийской реальности, разодранной противоречиями её постколониального периода становления. Говоря о прошлом, Синха в «Кабулийце» размышляет, но без томительной экзистенциальной рефлексии, о настоящем. Исповедуя, как и Тагор, терпимость к иноверцам и чужестранцам, как Рохмот, тем не менее Синха оставляет право на неотвеченность ряда вечных вопросов о выстраданном бытие.

Мотив чужеродности, инаковости, брошенности звучит в картине с самого начала, но наибольшего драматического накала, на разодранных до крови нервах, до истерического исступления и рокового отчаяния, он достигает ближе к концу ленты, когда кажется, что мир уходит из-под ног Рохмота: он постарел, его волосы покрылись саваном седины, а в глазах застыла неизбывная боль утрат. Где его золотые миражи, отражающиеся гранеными бликами на оконных рубиновых витражах? Где его мечты, сбывшиеся и такие сладкие? Увы, все не так. Крах ожиданий, дальняя дорога привела на порог к прошлому, к вратам памяти, что жестока и коварна. Драма ненужности человека в большом мире, непонимания и порой тотальной неустроенности ввиду его непохожести становится трагедией многотрудного возвращения домой, где лишь там ждёт настоящее спасение и смирение.