Шодзин Фукуи. Отзывы на фильмы c положительными оценками

«Любовь к резине» Шодзина Фукуи начинается как весьма мрачноватый, но несколько традиционный даже фантастический фильм о тщетных усилиях познания человеческой психики, но довольно скоро лента взорвётся симптоматичной психоделикой первого сорта тотального психоза и синематической изощренностью развёртывания казалось бы вразумительного сюжета о японских докторах Орлоффах, Мабузе и Калигари, когда на одну ложную фабулу наложится другая, а монохромный кадаврический мир утонет в кроваво-сексуальной рефлексии, бесконечной и мучительной истерии, нервических криках невыносимых страданий и ощутимой почти на физическом уровне безнарративности. Отвергая аскетизм Одзу и академизм Куросавы, Шодзин Фукуи в своей патологически болезненной «Любви к резине» плетет синефильские кружева из секса и насилия, напитываясь из источника pinku eiga, в особенности Кодзи Вакамацу, переняв лапидарную статичность последнего из классического «Эмбрион охотится тайно», и Тэруо Исии, по-своему взглянув на тему женского мученичества, но в условиях не эпохи Эдо и Токугавы, а вневременного индустриализма, низведшего человека до уровня психоматерии и биоматериала. Homo novus — homo erectus — homo technologis; такой эволюционный процесс предлагает режиссер в своем резиновом междумирье.

Фукуи совершенно не интересует ни внутренняя природа его героев, ни даже сама суть проводимых ими экспериментов над сознанием, цель которых в перспективе развить в человеке навыки экстрасенсорики. Но вмешиваясь в дела божественные и тела им созданные, экспериментаторы в итоге оказываются на эшафоте собственной гордыни, при том, что в индустриальном мире Фукуи на Бога не уповается, не намекается даже, но и отсутствие всяких deux ex machina, по привычке детонирующих сюжет по гамбургскому счёту во имя победы разумного, доброго, вечного, говорит о том, что катарсис рождается не случайно; он вполне закономерен в мире окончательно свихнувшегося конструктивизма и технократического релятивизма. Ничего нового; Фукуи рифмует себя с ранним Кроненбергом, и не более того, только мутировавший гуманизм обрастает бородой буддизма, шаманизма и маскулинного раскалённого эротизма. Существование Эроса без Танатоса в «Любви к резине» более чем вероятно ввиду невозможности к смерти как таковой. Обычным способом, во всяком случае.

Фильм Шодзина Фукуи по сути находится на стыке между постапокалиптической шизофренией и садомазохистской эстетикой, эстетикой не иначе как называемой «фашизмом фетишизма». Режиссёр не без продолжительного смакования любуется этой кожаной эстетикой сексуального подавления личности; Доминант для Фукуи намного интереснее его жертвы, которую связывают, приковывают проводами, пытают звуками, образами, питают наркотиками до смерти — ожившие картины ада под номером 731 кажутся невозможными, чудовищными, асоциальными и асексуальными, но для режиссёра важен этот процесс зрительской идентификации не с живым материалом, а с теми, кто этот материал переосуществляет, трансформирует в нечто противоестественное и абсолютно новое. Но эти уродливые зародыши, психотические монстры, к счастью, обречены — Фукуи не верит таки в собственноручно сотканный дигитальный утопический сон разума, умервщляя чудовищ в самом себе, в том числе.

Если в «Пиноккио 964» ненужный искусственный голем был отторгнут своими создателями, то в «Любви к резине» зритель имеет возможность наблюдать процесс нового творения, который оказывается апокалиптическим. Любовь к резине, к искусственному и извращенному, любовь, что и не любовь вовсе, утопает, захлебываясь, в гиперреалистической рефлексии; психика человека — ящик Пандоры, и очень часто там хранятся самые зверские пыточные приспособления, коварный инструментарий власти и страсти, что идут рука об руку, как Кьеркегор и Кафка.

Некая безымянная японская девушка, находящаяся в жутком взлохмаченном и невменяемом состоянии, бегает по улицам Токио, внаглую пристает к проходящим мимо нее незнакомым людям и отчаянно и надрывно блюет чем-то мерзким, противным и противоестественным.

У Луиса Бунюэля в его знаменитом «Андалусском псе» весьма натуралистично разрезали лезвием девичий глаз, а в ранних короткометражных опытах отца-основателя поп-арта Энди Уорхола, датируемых еще 60-ми годами, люди или беззаботно пребывали в коматозном состоянии сна, или отчаянно делали друг другу французские поцелуи, или предавались всеобщему безумству сексуального распутства и либертинажа. В свою очередь у Стэна Брэкиджа и Герца Франка в их авангардных творениях на протяжении весьма продолжительного времени подвергали процессу вскрытия трупы, пережившие последний этап собственной свежести. И ровно за шестнадцать лет до того, как американский инкогнито-сатанист Люцифер Валентайн макнул зрителей в блевотные реки и кровавые берега, большой японский оригинал-дебютант, БДСМ-щик и киберпанк Шодзин Фукуи, вобравший в своих творческих изысканиях мотивы и Бунюэля, и Уорхола, и Брэкиджа предпринял в своей дебютной работе, короткометражном фильме «Вызывающий рвоту» 1990 года, придать определенную эстетику естественным выделениям организма, попутно показав тлетворное влияние урбанизации и технократии на человеческий разум и сознание.

«Вызывающий рвоту» — кино весьма специфическое, неординарное и в высшей степени странное. Болезненное и полное глубоких патологических проявлений, но в то же мгновение и преисполненное огромных смысловых пластов, проистекающих из чрезвычайно насыщенного авангардного наполнения ленты; наслоение макабрических и символических образов, из которых четко вырисовывается картина полнейшего человеческого одиночества в большом городе, одиночества и отчуждения. Мимо главной героини данного творения, сыгранной некой Чиеми Ендо, с вящим выражением равнодушия на лицах проходят люди, которым глубоко плевать на нее и ее ужасное состояние. И многоцветные неоновые глаза небоскребов бесстрастно взирают на нее, вуайеристически фиксируя каждый миг ее страданий и сумасшествия. Она, вероятно, близка к смерти, но ее кончина останется незамеченной. Токио, город-монстр, пожирающий как каннибал своих обитателей, продолжит свое существование, ибо одна смерть одного маленького человека не является такой уж большой трагедией.

Ко всему прочему, данный короткометражный фильм Шодзина Фукуи рассказывает о странных особенностях японского менталитета гораздо более полно, чем любой философский многословный и многотомный трактат или многочасовой фильм. В этих мучительных 12 минутах главной героини заключены все контроверсии и перверсии японской души, которая не менее загадочна, чем душа русская. В этих 12 минутах японского авангарда зритель способен увидеть красоту в невыносимой натуралистичной мерзости, которая так же притягательна, как и экспонаты кунсткамеры герра фон Хагена.