Montoya, Kelsey Leos. Отзывы на фильмы

Вычленив все наиболее зримые, острые и характерные тенденции в творчестве Адама Уингарда, на протяжении длительного периода тяготевшего преимущественно к хоррор-диалектике, станет ясно в первую очередь одно: за то время, когда достопочтенный постановщик баловался демифистификацией и депривацией всего современного жанра ужасов, существующего ныне на стыке экстрима и стерильности, поступательно переводя его с кривых рельс постмодернизма на более ровную тропу реализма, визионизма и постструктурализма, режиссерский стиль его сумел окрепнуть и настояться, вызреть и озвереть, выдвинув таким образом Уингарда на данном этапе в авангард всего нынешнего инди-кинематографа США.

«Гость», последний по счету крупный проект режиссера — не кинематографическая максима, но уже очень близко к этому, — примечателен еще и тем, что фильм совершенно не похож на предыдущие творения Уингарда не только за счет отрицания привычной стилистической эклектики и даже не из-за своей мультижанровости, а исключительно по факту того, что лента с легкостью трактуется как витиеватая многослойная притча, уходящая своими семантическими нитями в корневую мифологию Штатов. Уингард в «Госте», невзирая на старательное упоение ультранасилием, не ставит в картине совсем острые вопросы реализма, ибо любые прямые или даже косвенные связи с реальностью в картине отсутствуют — и, если в своей олдскульной постановочной манере фильм еще можно услужливо запараллелить с «Драйвом» Рефна, зарифмовывающимся в свою очередь с «Таксистом» Скорсезе, то глубинная философия мотивов, которыми руководствуется опасно прекрасный незнакомец, восходит как к «Тени сомнения» Хичкока, откуда и пошла гулять кинематографическим лесом фабульная формула о «незнакомце в доме», так и к «Теореме» Пьер Паоло Пазолини, причем с последним связь кажется более самоочевидной, ведь еще в «Тебе конец!» Уингард успешно высмеял поведенческую стереотипность всего миддл-класса. Размышления режиссера о жизни и о тех социополитических реалиях, из которых вышел вневременной герой Дэна Стивенса, чье имя — Дэвид — не более чем формальность и условность(впрочем, в картине все условно и доведено до намеренного гиперэстетизма) — носят характер если не необязательности, то определенно несвоевременности, ибо внутреннее и внешнее пространство фильма едины в своей разобъективизированности. Уингард констатирует, но не провоцирует. Задает вопросы, но не отвечает ввиду того, что вопросы в большинстве своем, возникающие в фильме, или риторические, или экзистенциальные.

Дэвид бесцеременно вторгается в чужое жизненное пространство, нарушает неприкосновенные границы личной жизни, отвергает извечное «мой дом — моя крепость» не только во имя своего альтруистического и мизантропического беспредела(Доминик Молл в «Гарри — друг, который желает Вам добра» высказался на эту тему достаточно иронично, к примеру, а «Гость» стоит на равных с картиной Молла в своей смысловой насыщенности), но просто потому, что он жаждет изменить устоявшееся течение жизни в законсервированном в своей консервативности американском предместье, где обитают скованные цепями условностей сабербанцы. Он — носитель свободы воли, однако для него нет границ этой свободы вообще, но при этом же Дэвид — не созидательная, а сугубо дестуктивная сила, в конце концов пробуждающая в каждом, кто с ним сталкивается, самое низменное, дерзкое и мерзкое. Первоначально, впрочем, кажется, что таким образом, через оказание добрых услуг силой и сексом, герой, лишенный настоящего и будущего(прошлое его тоже весьма сомнительно, но кто об этом думает, утопая буквально сразу в голубой бездне его глаз?!), пытается искупить вину за чужую войну, смыть меньшей кровью еще большую, но чем дальше, тем очевиднее становится моральный тупик, в который он загоняет всех, кроме самого себя, естественно, нарушая все мыслимые табу(немыслимые скромно остаются за стильным кадром, отливающим багровым неоном восьмидесятничества). Дэвид, бесспорно, очевидный архетип, встроенный тем не менее очень аккуратно в систему иных, куда как более обширных авторских координат, благодаря которым фильм в финале и вовсе начинает крениться в сторону резкого антиамериканского высказывания, ибо для Уингарда мир американского пригорода — это мир манекенов, масок и фальши, и Дэвид пришел сюда, чтобы сорвать покровы и заставить людей жить. Но перед этим им предстоит понять, что цена осознания собственной значимости слишком высока. В герое Дэна Стивенса легко угадываются образы рокового героя-любовника, искусителя и искушенного, Мефистофеля в мире без единого Фауста, классического героя-одиночки, идущего из ниоткуда в никуда, но меняющего кардинально жизни всех с ним соприкоснувшихся, не меняясь при этом сам(он постоянная в мире переменчивых слагаемых, ферзь среди пешек и агнцев) и даже кастанедовского Странника на пути к Знанию.