Sundwall, Mina. Отзывы на фильмы c положительными оценками

С завидной регулярностью до, во время и после просмотра фильма кажется, что “План Мэгги” - потенциальное творение Вуди Аллена, если бы он был женщиной, разделяющей модные ныне феминистские идеи. Легкий ситуативный юмор, романтизм разлуки и сладость встреч, нескучные разговоры, которые составляют костяк фильма, и увлекательные актерские решения позволяют зрителю без труда скользить по течению фильма, не слишком перенапрягая мозги, но и не так уж беззаботно хохоча.

В фильме у сюжетного руля оказываются именно женщины, а мужчины зачастую показаны хаотичными эгоистами, от которых, собственно, все беды и начинаются. Несколько однобокая характеристика компенсируется тем, что при всем вышесказанном женский пол с видимым удовольствием не может противостоять мужским чарам.

Уличный актер в родном из эпизодов активно декламирует “Сон в летнюю ночь” Шекспира; перетасовка партнеров и отношений в фильме и правда напоминают перекрестные коллизии из знаменитой пьесы. И самое интересное, что фильм вторит этому произведению, намекая в конце: жизнь гораздо мудрее и неожиданней книг, и именно она по смеется над нашими планами и потом продиктует собственный – окончательный, простой и, как потом окажется, наиболее благоприятный.

Сцены из супружеской жизни: от Толстого до Кинга

Это был счастливый брак, заключённый на небесах, но разрушенный на Земле. Это был идеальный брак, покрытый паутиной недомолвок, узорами трещин искусного обмана, брак, который в сущности никогда и не был ни счастливым, ни идеальным, ибо с самого начала его фундамент стоял на болоте, в котором гнили безжалостно истерзанные женские трупы — очевидные сакральные жертвы этого выдуманного блестящего союза мужчины и женщины, Боба и Дарси. Некогда сладостные, страстные и игривые поцелуи теперь стали самым горьким ядом, а двадцать пять лет этого брака оказались фальшью, игрой на публику, маской. Пришло время её сбросить не только Бобу, но и Дарси. БиДи — это всё-таки звучит заманчиво.

Приснопамятным зловещим Бермудским треугольником в творчестве небезызвестного Стивена Кинга складываются три основополагающие для него темы, присутствующие едва ли не в каждом его произведении: размывание границ между реальностью и вымыслом, поэзия детства и тупиковые семейные отношения. Причём явственная тень автобиографичности легла в первую очередь на те творения новоанглийского демона ночных кошмаров и фантастических видений, что касаются его ранних детских переживаний, а кризис внутрисемейных отношений порой присутствует в его творчестве периферийно, в качестве дополнительной фабульной затравки, за исключением, пожалуй, «Сияния», где авторская сублимация собственного жизненного опыта достигла пика и негласной трилогии романов Кинга, -» Долорес Клейборн», «Розы Марена» и «Игры Джеральда», в основе сюжета которых была модная на излете 80-х проблематика семейного насилия и последующего феминного самоопределения в жизни. В контексте же сегодняшнего творчества Кинга повесть» Счастливый брак» из сборника «Тьма и ничего больше» 2010 года смотрится вполне самоценно, не имея, к примеру, в своей основе откровенное прямолинейное морализаторство, которое лезло во все дыры повествования в той же «Розе Марена» или «Игре Джеральда», хотя сызнова Кинг отталкивается от толстовской мысли о том, что все счастливые семьи счастливы одинаково, тогда как каждая несчастная несчастлива по-своему. Не гнушаясь при этом и привычки к толстовским объёмам повествования, что в очередной раз проявилось и в экранизации этой новеллы 2014 года режиссером Питером Эскином, в которой сам Стивен Кинг выступил в роли сценариста, переполнив в первую очередь психологический по духу сюжет ворохом безыскусной фабульной шелухи, которая порой выдвигается на первый план, жертвуя крепкой сюжетной внятностью.

Впрочем, главной проблемой фильма является не столько его многословность и какая-то чрезмерная детализация бытового примитивизма, сколь то, что второй опыт Питера Эскина в полноценном мейнстриме растворяется в его очевидной авторской созерцательности, проистекающей из неспособности выдавить из себя Хичкока там, где изначально должен царствовать Бергман, ибо Эскин не чуждается заимствовать даже операторские ракурсы из «Сцен из супружеской жизни». При этом его режиссерская манера чрезвычайно академична и аскетична, проще говоря — бесстыже скучна в крайне лапидарном нарративе, основные драматургические приёмы для кинематографического диалога со зрителем минимальны, а саспенс и вовсе оставлен на антресолях. «Счастливый брак» в прочтении Эскина совершенно не назовешь чистокровным триллером; это очень скупая на выразительные средства, хотя и неглупая психологическая драма, которой, однако, не повезло ни с формой, ни с содержанием.

Экспозиция ленты демонстрирует всеобщую идиллию. Будто сошедшие с картин Нормана Рокуэлла американские дома, концентрированно слащавая сабурбия. Идеальный в своей приторности брак героев. Вот-вот и кажется, что ляжет сюрреалистическая тень Дэвида Линча, засияет синий бархат, и инфернальные кошмары с яростью полезут наружу, пачкая всех спермой и кровью. Но ощущение тревоги, витающее в этой нарочито мерзкой идиллии, внезапно пропадает, когда давняя страшная тайна раскрывается, и скелет, дотоле хранившийся в шкафу, начинает хохотать своим потусторонним смехом. Пропадает, ибо режиссёра интересует не то, что снаружи, но то, что внутри. Как, впрочем, и самого Кинга, на сей раз отказавшегося от темы семейного насилия (оно обычно направлено всегда внутрь, семья как некое закрытое от глаз посторонних социальное образование) в угоду насилия, направленного вовне, на само общество. Брак в картине представлен как самое идеальное прикрытие для зверств, жена как невольная сообщница, при этом резко очерчены такие темы, как нарушенное или вовсе отсутствующее доверие между близкими и потворство их лжи, порой завуалированно, а также всеобщее притворство во имя множества благих целей, ведь слишком неправдоподобно на протяжении целых 25 лет совместной жизни вроде вместе, но на деле врозь(так как Дарси Боба за все это время так и не узнала по-настоящему) не замечать в своей второй(темной) половине некие странности. Оттого возникающая в фильме моральная дилемма — жить как раньше, зная кто с тобой лежит рядом, или же пожертвовать всем, но открыть горькую правду, сменив приторную идиллию на ад — на поверку кривозеркалит «Исчезнувшей» Финчера, которая куда как эффектнее забила последние гвозди не только в гроб современной семейственности, но и американского общества в целом, построенного на болоте лжи и могильниках из несвежих трупов. Да и героини обоих фильмов к финалу и вовсе тотально зарифмовываются, а значит новому притворству быть, как и женскому коварству, которое, как известно, намного опаснее мужского, хоть оно и обоюдоостро.