Hellman, Richard. Отзывы на фильмы c положительными оценками

"Сладкий фильм" Душана Макавеева является одним из тех кинематографических высказываний семидесятых годов прошлого века, появившихся, между тем, исключительно ко времени и к месту, что в одночасье бьют по всем намеченным и привеченным целям из собственных остросатирических миномётов, доведя до абсолютизма совершенно нигилистическое мировосприятие режиссёра, для которого нет ни святых, ни идолов, ни пролетариев, ни буржуев, ни капиталистов, ни коммунистов — все равны в своей очевидной мерзопакостной сущности, что выпячена югославским enfent terrible чересчур резко и физиологично. По сути нет в картине и людей как таковых; гуманизм растворен в серной кислоте тотального абсурда, а «человек разумный» превращен режиссером в нечто, не поддающееся внятной классификации по Дарвину, представляя из себя лишь эдакого гомункулуса с целым комплексом неизлечимых уже девиаций от Фрейда и Крафт-Эбинга. Хотя и не обошлось без экивоков логоцентричной эстетике Де Сада, Реве, Жана Жене и прочих певунов грязи — телесной и духовной. Но только есть ли дух среди этой удручающе-удушающей сладости, горько-кислой гадости, что некоторым сродни самой бессмысленной радости, идиотической и синкретической?!

От эпизода к эпизоду, все более страдая нивелирующей остатки разума чрезмерностью, беззастенчивой аберрантностью, насыщая первоначально скупой киноязык ленты сюрреалистическими, авангардными и тошнотворно-натуралистичными подробностями, Душан Макавеев лихо подводит жирную черту смертного приговора над всеми основными историческими вехами ХХ века, принёсшего моры, войны, революции, распады, кризисы, все то, что сделало прошлый век столетием гроз и перемен, в которых Макавеев не видит благо; его ХХ век — это век кошмарного freakshow, беспробудного сна разума, алогичного ангста, век безверия и безветрия, век-мистерия. Век — ничто. Великой пустоты и намеренно переусложненной простоты, простату которой массажирует разгоряченная дева-девственница, которую вскорости принесут в жертву как хищники Жёлтого Дьявола, так и опричники социалистической утопии, замкнутой на себе, на диком атеизме и культе марксизма-ленинизма, неизбежно тонущем в хронотопических мечтаниях о вечной всемирной революции, эволюции, инволюции, но, по Душану Макавееву, и банальной поллюции в крови, дерьме и сперме. Макавеев, впрочем, в отличии от более склонных к метафорической рефлексии Пазолини, Феллини или Каваллоне или метафизическим блужданиям и метаниям Ходоровского, действует куда как прямолинейнее, слишком в лоб. Если речь идет об американской системе ценностей, воплощенной классической American dream, то и Доллар и Капитал бесхитростно не завуалированы, карикатуризированы даже, как и характерный гипермачизм; весь западный мир в варианте рисовки от Иеронима Босха кистью Макавеева представлен в коммуне Отто Мюля, где режиссер как переизвращает Тайную вечерю, подменяя вино и святую воду говном и блевотой, так и изощренно издевается над вольномыслием и скоротраханием «детей цветов». Мир хиппи кажется бесконечным адом, где все наказаны мучительной жизнью. Но не менее безобразен и мир по ту сторону железного занавеса: Мать-Революция, она же Анна Планета, ведет себя как грязная из всех грязных шлюх, в конце бесстрастно совершая акт педикации и оргиастического фетишистского консьюмеризма. Капитализм — ничто; социализм — ничто; красота, любовь, даже секс, доведенный режиссером до брутального антиэстетизма, до животной инстинктивности — тоже ничто, как и персонажи, уравненные до состояния полной их ирреальности, а значит все неизбежно ведёт к смерти. Или к бессловесной прокрастинации, но смерть таки очевиднее: она ждёт и Мисс Канаду, пустившую себя по дантовым кругам подполья, и Мисс Революцию, что в прямом смысле убивает своих детей, возрождающихся уже как новые диктаторы. Не откажешь Макавееву и в провидении: такими же детьми века были и Милошевич, и Броз Тито, все кто был по тем многочисленным сторонам братоубийственной войны, вылившейся в конфликт западного и восточного социумов — сгубившие, убившие Югославию, утопившие в крови. Да и впоследствии этот образ плывущей из ниоткуда в никуда страны перекочевал в «Андеграунд» Кустурицы — круг замкнулся.

При этом крайне прозрачным становится то, что Макавеев, по ещё не остывшим следам французских нововолновиков (объективно рядясь почти под всех сразу), не гнушается нарочитых постмодернистских отсылок, начиная от «Броненосца „Потёмкина“ Сергея Эйзенштейна, попутно переиначивая соцреализм в неонатурализм, и завершая эксплуатационной феминностью картин Расса Майера. Помимо взятой на вооружение дихотомии по политическим вторичным половым признакам, фильм характерен своим аппликативным нарративом, благодаря которому нет полновесного ощущения наличия как таковых главных героев. При всей своей магистральности в хаотической структуре ленты, героями нашего времени, избывшего самое себя в муках тотальной социальной тошноты, оказываются не две дурочки с разных жизненных переулочков, но весь мир, обывательски скукоженный до морщин на старом теле уже новой пропаганды, порнографичной до безумия и извращенной до немыслимых пределов. Сладкий обман горькой звезды не по имени Солнце, а Полынь, что расцветает ядерным грибом неотплаченных грехов.