Отзывы на фильмы Ивана Янковского без оценки

…мрачное путешествие на депрессивный край безотрадного отчаяния и возвращение обратно…

…вот едва ли не иммерсивно-прикладной и театрально-изумительный художественно-кинематографический «Текст» года две тысячи девятнадцатого и режиссуры Клима Алексеевича Шипенко. Построенный, ко всему присному, на одноимённом, гхм, тексте печатном писателя-провокатора Димы Глуховского. Того, который автор бесподобных «Сумерек» и очень неравномерного, зато слишком разнопланового трёхчастия «Метро». Реально действующих лиц внутри — днём считай, что называется, и обчёлся. К тому же — почти все явно представленные, они, как бы это поделикатней, «бывшие». Ну, вот например, центральный мифоположенец местного пантеона — Илья Горюнов (…Александр Петров…), допустим. Бывший заключённый, несостоявшийся студент-филолог и отставной наречённый одновременно. Его не иллюзорный антагонист представляется оперуполномоченным столичного бюро наркоконтроля Петром Хазиным, в обличье сыгранного блестящим молодым дарованием Иваном Янковским. Он тоже, в некотором роде, далеко не прежний многообещающий студент универа МВД и единственный наследник ведомственного папы-генерала. Но, «бывший» к настоящему уже моменту отрок со взором горящим, оступившийся по всем направлениям и запутавшийся во множестве проступков собственного эго…

…экзистенциальный и мировоззренческий конфликт между этими персонажами цельногранитен, экзистенциален и всецело космогоничен. Илья — изрядно беден, безлико мышаст, откровенно говоря, мужеской статью и, не считая вырастившей его матери-учительницы, разобщённо одинок. Пётр — напротив, антично, в превосходящей степени эллинистичен. Это практический уэллсовский эллой во плоти. Он невыносимо благосостоятелен, обаятельно породист, критически успешен и высокомерно капризен. То бишь, вестимо, обладает всеми качествами, присущими взаправдашнему лощёному джентльмену. Даже пороки и слабости у Хазина-младшего импозантны. Вместо обязательной, обещанной и давным-давно договорённой дочки министра внутренних дел, он влюбляется в точёную и милую, словно утренняя роса, но неприлично безродную белоруску Нину Левковскую (…сверхконцентрично няшная Кристина Асмус…). И, вопреки родительскому гневному возмущению, увозит избранницу в выдуманную на двоих медоточивую романтику на тропические райские острова…

…да и сама роковая встреча идеальных, судьбоносных соперников происходит в ночном клубе с говорящим названием «Рай». Илья, поддавшись нелепому и необъяснимому рыцарскому порыву, бросается спасать мимолётную свою избранницу от хищных когтей нагрянувшей с рейдовым обыском на дискотеку опер-группы наркоконтроля во главе с Хазиным. А последний, брезгливо изумившись настырности и глуповатой отважности смерда, ссылает оного на семь долгих лет за «хранение с целью сбыта», натурально, в солженицынские трудовые лагеря. Освободившись из казематов, гражданин Горюнов, последовательно лишившись недождавшейся невесты (…беременна и выходит вскорости за другого…), любящей матери (…сердечная недостаточность, инфаркт и морг…), впадает в достоевское угнетённое уныние депрессивное. А попытавшись заглушить страдания духовные телесным пьянством, до бесчувствия наупотреблявшись попадает, естественно, по славным заветам Владимир Семёныча Высоцкого, в ситуацию, буквально описываемую классическим «…если правда оно — хотя бы на треть, — остаётся одно: только лечь помереть!..». Отыскав Хазина, Илья пытается с обмеревших от водки глаз принудить того к минимальному раскаянию, но получает в ответ пренебрежительное и раздражённое «…ты кто вообще?!.»…

…дальнейшее, не вскрывая хтонические нарративные перипетии, практически невысказуемо. Но именно последующие сценарно-сюжетные решения низвергают «Текст» в подпространство чуть ли не нетленного «Преступления и наказания». Структурно приближаясь к мифологеме из балабановской дилогии «Брат», немного подыгрывая и заигрывая со своей соседкой по прокату «Верностью» Нигины Сайфуллаевой и неожиданно вступая в импровизированную и факультативную полемику с недавним заграничным «Джокером», лента Шипенко застаёт зрителя многими своими гранями настолько врасплох, что не поперхнутся умными и едкими остротами диванного эксперта, решительно не получается. Внутренние демоны всех основных персонажей плотоядными взорами алчных глаз рыщут с обратной стороны экранной плёнки. Визионерско-вуайеристское кромешное и чувственное мракобесие «Текста» затягивает в себя неумолимо. Как обратная взрывная волна вакуумной бомбы. Как бесконечно голодная антрацитовая сверхмасса космической чёрной дыры. Не упустите, пред наши очи явлен редкий ныне выходец из иных, потусторонних кинематографических червоточин. И хотя лицезреть подобное безопасно лишь высунув глаза и кончик носа из-за кромки тёплого ватного одеяла, одетого в легкомысленной цветочной окраски шёлковый пододеяльник, пропускать «Текст» — эстетическое преступление потяжелей, по всей видимости и наверняка предъявленного автором ленты экранного…

…талантливая реинкарнация поэтико-театральной, философической аллюзии…

…собственно, во стольный град спустя некоторое количество прожитых за границей лет, несколько скоропостижно и со слегка надуманным пафосом возвращается уже не юная, но по прежнему очаровательная оперная примадонна Софья Майер (…Ксения Раппопорт с хирургически вживлённым звукооператорами ангельским вокалом ведущей солистки Большого театра Агунды Кулаевой…). Первостепенные намерения у дивы на первый взгляд предельно важнохудожественные и высококультурные. Ни много ни мало, а реанимационно всамделишная постановка на сцене давно покинутых родных подмостков всемирно известного опуса Петра Ильича Чайковского «Пиковая дама» по мотивам, естественно, соответствующей повести Александра Сергеича Пушкина. Сама Софья выступает вследствие достигнутой зрелости в роли Графини. На партию же пушкинской Лизы у нее припасена тщедушная и инфантильная одноимённая племянница (…Мария Курденевич…), дочка безвременно усопшей её сестры, также служившей когда-то в том самом местном театре. Выбор исполнителя всех сразу арий Германа немедленно обнажает едва ли не половину мракобесных интриг внутритеатрального закулисья. Изначальный выбор падает на маститого ветерана большой сцены — худрука Всеволода Головина (…Владимир Симонов…). Что немедленно вызывает безудержные приступы маниакально агрессивного беспамятства у молодого тенора Андрея (…Иван Янковский…). Безмерная зависть рано или поздно рождает, как водится, безумную одержимость. И через весьма короткое время рекомый Андрей воплощается Германом наяву: самовлюблённые алкоголические запои, разнузданная похоть, мерзостные эгоцентричные скандалы, слабовольные эгоистичные предательства, бессовестные проигрыши в игорном доме, гротескные финансово-долговые обязательства и, как закономерный окончательный результат — пистолетное дуло у правого виска…

…«Дама Пик» маститого классика отечественного фильмоделания Павла Лунгина при прямом экранном соприкосновении производит необычайный, гиперболизированной экспрессии мистический эффект. Шутка ли, на кинематографическом кону — банальная, прописная в общем-то сюжетная завязка и сто двадцать минут лично зрительского потраченного времени. Ставка, хотя и по объективным меркам не такая уж солидная, но для современной реальности квантовых вычислителей карманного употребления и революционно-фантастических скоростей — не совсем и недооценённая. Но стоит только перетерпеть минут десять, самое большее — четверть часа, и по ту сторону экрана галопирующим, демоническим аллюром принимается гарцевать прописная булгаковщина. «Графиня» Софья Майер оказывается бесовски распоясана и инфернально необузданна. Обладая подчёркнуто шикарной внешностью, она сохраняет на личной жилплощади ручной работы мумифицированные вощёные манекены, практически собственные вудуистские восковые копии в дощатых кофрах-саркофагах. «Герман» Андрей ультразвуковой силы потусторонним вокалом разносит в ошмётки киловаттные лампы накаливания и звёздные светила. А нарочито рафинированный, притворно жеманный и полусонно рассеянный, мефистофелеобразный персонаж Игоря Миркурбанова олигарх Олег квартирует в натуральном, модерновой архитектуры замке вампира Носферату. В связке же общей всё это работает безупречно, сопоставляясь в грамотный и пространный китч, сработанный в виде психологического детективно-театрального, готического киноромана. Коий вычурно сплетён из фантасмагорических декораций, трансцедентных оперных увертюр и замогильной возвышенности типажей и характеров…

…при таких изначальных кондициях лёгкой пробежки по хронометражу ждать было бы в принципе наивно. Мироздание по здешнему Лунгину — суть замкнутой ограниченности театр, а жизнь — весьма низко оценённая в нём игра. Режиссёр целиком сознательно и даже, нужно думать, умышленно создаёт все экранные интермедии, контрапункты и ритурнели сродни бутафорским украшениям, а в образах персонажей карикатурно выпячивает личные трагедии, принуждая весь универсум ленты барражировать на тонкой грани между абсурдным фантазмом и психоцентрической драмой. Но эта самая, бесконечно истончающаяся и до музыкального трепета натянутая нить повествования вскрывает в зрительском восприятии именно то, что и задумано — выразительно клаустрофобические кошмары театрального закулисья. С бескомпромиссностью настоящего сложноорганизованного и многослойного триллера всенамеренно терроризируя, цепляя и раздражая зрителя…

…в итоговом же остатке «Дама пик» в лице главной героини — жутковатой и прекрасной Софьи Майер — цельных два часа к ряду мультиплицирует и ввинчивает в сознание превалирующую и довлеющую над всеми прочими, навязчивую мыслеидею о том, что всякая злонамеренная азартность оборачивается рабством духа и разорением разума. Что правда моралью подобное стать не имеет шансов, ибо героев в ленте Лунгина почитай что и нет вовсе. Всё здешнее персонаженаполнение — исключительно и обязательно с приставкой «анти-» и пребывает в состоянии общей атмосферы взаимной одержимости. Вот и получается у Лунгина урок без сочувствия, упражнение с отторжением и почти совсем без сострадания. Такой себе удивительно яркий, наваристый, прекрасно выпестованный и упругий кинематографический морок из страстей, слабостей, желаний, тщеславия, корысти, азарта, ревности и насилия. Но гуще всего — из доминантной, дьявольской склонности к обладанию, подавлению и угнетению…