Дядя Ваня (1970)

Dyadya Vanya

Рейтинг IMDB: 6.7 (283 голоса)

Жанр	Драма
Хронометраж	1 ч. 44 мин.
Режиссер	Андрей Кончаловский
Премьера	1 октября 1971 г.
Киностудия	Мосфильм
Страна	СССР
Сценарий	Андрей Кончаловский, Антон Чехов
Оператор	Rerat, Bernard, Евгений Гуслинский
Композитор	Альфред Шнитке

8.13 (17 зрителей)

Рейтинг IMDB: 6.7 (283 голоса)

Содержание

C годами А.П.Чехов не отдаляется от нас - он к нам приближается. Особая форма чеховской драмы создается сложным встречным движением, переплетением, согласием и выразительным разнобоем внутренне самостоятельных, отдельных, обособленных монологов. Прислушайтесь внимательно к звучанию чеховской драмы - вы услышите, что каждый из ее участников почти все время говорит о себе, говорит свое. Эти люди чаще разговаривают сами с собой или с нами, зрителями, чем со своими непосредственными партнерами, собеседниками. Они неохотно и невнимательно слушают друг друга, зато они напряженно вслушиваются в себя, стараются понять, что происходит в глубине их души. Каждый из них по - своему лирик, хотя вовсе не каждый - поэт.

Лента, признанная одной из самых удачных экранизаций пьес Чехова благодаря великолепному актерскому дуэту Иннокентия Смоктуновского в роли обманутого и уязвленного в своих желаниях и надеждах дяди Вани и Сергея Бондарчука в роли «лучшего человека» доктора Астрова, а также блестящей операторской работе великого Георгия Рерберга.

Андрей Михалков-Кончаловский в интервью любит подчеркивать, что, в отличие от Тарковского, он никогда не знал сквозной, проходящей через весь фильм, темы. Замыслы возникали, приходили зачатую извне. Так, в конце 60-х годов Иннокентий Смоктуновский предложил режиссеру поставить фильм по какой-либо классической русской пьесе — «Царь Федор Иоанович», например, или «Дядя Ваня». Царя Федора Смоктуновсий вскоре сыграл в Малом театре, а Михалков-Кончаловский снял его в «Дяде Ване». На роль Астрова вначале пригласили Павла Луспекаева, но замечательный актер был уже неизлечимо болен, тогда его заменили Сергеем Бондарчуком. Профессора Серебрякова должен был играть Борис Бабочкин, но он не согласился с режиссерской трактовкой, тогда за роль взялся блистательный и импозантный Владимир Зельдин. Соней стала Ирина Купченко, открытая Кончаловским в предыдущей картине — «Дворянское гнездо», Еленой Сергеевной — Ирина Мирошниченко. Критические отзывы, как и на «Дворянское гнездо», были раздраженно-недоуменными: никакой натуры, сплошной павильон — заснятый театр. Впрочем, «Дяде Ване» достался главный приз Сан-Себастьянского фестиваля 1971 года. Горестно-недоуменный, на бегу, крик Смоктуновского «Мне сорок семь лет! Я мог бы стать...» раздался в нашем кино впервые и пока еще не стал паролем кинематографического поколения: Михалков-Кончаловский в очередной раз открывал на себя новую тему и новую поэтику и принимал основной удар. Кинематографизм «Дяди Вани» виртуозен: только в кино столь значимо замкнутое пространство. Сад, раскинувшийся за окнами, существует как мечта, мираж — дразнящий и недоступный. Единственное разомкнутое пространство, представленное героям в реальности — это кошмар голой выжженной равнины с одиноко торчащим скелетом дерева, мимо которого протарахтит бричка доктора Астрова. Это кошмар повседневной — «социальной» — жизни, открывающейся в фотографиях, то газетных, то перебираемых доктором Астровым: дети-жертвы очередного голода в Поволжье, олень, подстреленный на охоте государем-императором Николаем Александровичем (и взгляды у них одинаковы), и за кадром — музыка Альфреда Шнитке, больше напоминающая лихорадочное биение пульса. Может быть, ключ картины — в той бесстрастно-констатирующей интонации, с какой говорит Астров-Бондарчук бьющемуся в истерике Войницкому: «Наше положение — твое и мое — безнадежно». И в финальном кадре, следующем после знаменитого монолога Сони насчет неба в алмазах, камера проплывает над землей, освещенной холодным закатным солнцем, и земля наглухо скована льдом. Нигде в нашем кино, может быть, кроме «Короля Лира» Козинцева, вышедшего годом раньше, не запечатлелся с такой силой и пронзительностью конец надежд предыдущей — «оттепельной» — эпохи. И, казалось, единственное спасение — отрешиться от всяких надежд и принять безнадежность с поднятой головой...